Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2004
Об авторе
Елена Николаевна Фанайлова родилась в 1962 году в Воронежской области. Работала врачом, преподавала в университете, занимается журналистикой. Книги стихов: «Путешествие» (СПб, «Северо-Запад», 1994); «С особым цинизмом» (М., «НЛО», 2000); «Трансильвания беспокоит» (М., «ОГИ», 2002). В 1999 году получила премию Андрея Белого, в 2002 — премию «Московский счет». Живет в Москве.
* * * Не возвращайся: здесь опять гебня И пародируется застой. Не думай про меня Я человек пустой Вместилище дерьма, узилище огня Как дерево в грозу Как топка для Лазо Как глиняный сосуд В руках слепого гончара Сама себе свой высший суд, Что бьёт без промаха, стреляет от бедра Зачем я начала? Зачем — вчерне — набросок на земле И эта дума на челе, Когда весь мир лежит во зле Да и твоя любовь со дна Вздымает тонну зла? И никому сказать нельзя И самому за базар И где был стол посмертных яств, Там больше нет стола. * * * …То не падчерица, не моя темница, Не волчица-девственница немая То не тень моя о пяти ремнях, Что ломая Руки выбежала в тенях Не молчи со мной о слепой ночи Как большая тёмная птица Не стучи в окно, не бросай песок Посмотри кто мечется там рисковый Не сберёг Всех балованных бережёных Нитку сматывающий в клубок Х.. моржовый отец прокажённых Комиссар подростковый * * * О расцвели как пионы сирень Краткой мальчишеской вспышкою Как георгины и вышивка Малороссийская Клятвою на Воробьёвых горах Где сегодня и свадьбы не высвистишь Море увидишь ли близкое Крытое коркою льда Кавалерийскою Станет звезда А не кремлёвскою блядскою С болью и ласкою Смотрит на вас, молодые мои господа С сильной опаскою Главная гневная нежная госпожа * * * Северная граница хазарского каганата. Грудью коснёшься невидимого каната, Ровно бурлак, И не можешь сойти, как с магнитного плато, Глуповатую волю сбирая в кулак Там натянуты лезвия силы По-над Доном над страшной его высотой И блистают доныне как сабли в грозу Над зелёной и синей дневною луной, Воскресают, как быстрые птицы из ножен, Там стоят меловые монастыри, Отражаясь в далёкой воде. Человеку там путь не положен. Под ногами под куполом хрупким Пусто’ты и змеи на белой земле чабреца Поле поле кто тебя трогал и прятал в тебе мертвеца Пробивал известковые трубки Реставрировал прикосновения Кузнеца Отпечатков пустые скорлупки Донской иконостас, вторая половина XIX в. Мати моя с кинжала’ми в груди Где твоё сердце — собаки ядят Где твои руки — старухи прядут Где твои ноги — в степи разнесли Дети взросли, коромысла несут Старшего тянут на суд Страшно за всех, а ему, голосят, Всех выводить из тюрьмы Платья висят истлевая во тьме Кто его знат что у них на уме Мати моя ты в тяжёлых цветах Белых пионах и мальвах босых Руки в кровя’ной росе Бледные, ладные, тихие все Краше во гроб не кладут Вот и рассвет наступает на грудь Как мне молиться Тебе? Как украинские ведьмы ревут Как западенцы несут полотенцы Что опускают во грунт * * * Чёрная совесть, червонная совесть, Честь конокрада, любимого гада. Ой, та не надо, коханый, не надо, Ты мне как в горле кость, то есть Ты мне как в голод Украйны и Ленинграда Родный мертвец для обеда Уголино и Страшная месть То есть отец который спросит за деда: Тепло ль тебе за спиной Пугачёва, Доченька, или же до костей Тебя пробирает местное слово, Неслыханное до ночных гостей? * * * Будто крест несут как цыганы ссут Будто где-то детёныш плачет, И его не спасут, Но и это немного значит То ли жизнь куют как цыгана бьют В этом нету зла То ли пулю льют И сказать нельзя Либо холод кладут как царю плиту Поднести ко рту И спасенья нет А потом крадут как чужой предмет * * * Катулл, опять Катулл, нимало не Гораций, Что остаётся после многих операций, Какая часть души? Мой ласточка, средь раций Мира целого я этот звук ищи Cреди загаженного боженькой эфира Среди помех комет Сплетя из нервных веток розу мира Под куполом, где сердца больше нет * * * Нету у тебя партнёра. Некому так некому С неба свистнуть по-чеченски Промолчать как часовой Не по ровному обряду, А по полю дикому Отвести тебя в ограду И сказать: вали, паскуда, Не оглядывайся, не надо, Шевелись, пока живой * * * Телефон отключила и таблетки пила С нами крестная сила, Без обличья пчела. Несгораемый ящик, Черепной коробок, В прошлом спичечный, а в настоящем — Замыкай проводок Как давали на водку, Среди пыльных портьер Золотую чечётку Били братья Люмьер В кристаллическом гриме, В чистом царстве теней. Говорят, меланхолия имя? Летаргия верней. * * * Бесплотный мир подступил к глазам. Козырный свет распирает грудь. Я не хочу умирать И не умею заснуть. Моё лицо на другом конце Света, на мониторах друзей. Дактилоскопический эксперимент. Но что ментам в моём восточном лице? Прекрасней шахидки по твц Два года пишут хороший альбом Из половины хитов Талантом, терпением и трудом Ты не разжалобишь ментов Я Як-истребитель и «мессершмидт» С девизом «повеселись», И тот, который во мне сидит, Среди остальных вилисс. * * * Важнее всего бывала любофф. Важнее всего, ну, во. А ныне? Смотрела поверх голов, Раскачиваясь, повторяла, Как будто сына потеряла: На х., на х., зубная love Про чувственность не хочу читать, Смотреть etc Как будто при мне утопили щенка Хозяева позавчера Эпоху нравственности яви, Моральный выбор, фаворский свет. Как будто это было у всех В их европейской крови, Так ведь у русских — нет У русских явился один Достоевский И остров его Сахалин, И Веничка, выблядок королевский, Ужасно всех костерил. * * * Сквозь этот радиоджаз и золу Чрез этот печальный треск На лампу, направленную в углу На жителя этих мест Лети же, психея, едва дыша, Крылышки сожига, Лапки мохнатые не сложа, Моя дорогая парша. Какую-то музычку насвистит Твой друг в европейском сне, И твой второй в ледяной степи Вслепую поймает свет. И местные скажут: засел в запой. Закрой ему окна крестом, Залепи ему уши и зоб, Одиссей, Остались одни глаза. Сама ему, душенька, что-то спой, А мы его отвезём. * * * Побрила голову опять Под паричок на этот раз Как Пиковая дама отродясь Как Робеспьер Как Вальсингам и Гильденстерн Как дядюшкин сон, полоумный князь Берёт коня и в снегу пострел И след простыл Ни слезинки вослед Как выстрел и как метель На пике теперь пролетарская красота Куафёрское мастерство * * * Марат прокручивал с утра в коханой ванне И в голове, залитой коньяком Пустынную махину Дон Джованни, Пустой собор, обхезанный совком, Как Исаакий посреди пурги Куда юродивые по морозу раз за разом Шли босиком Прислушиваясь к совершенным музыкальным фразам А Моцарта стреножили долги И сроки, и его кинематограф Как выкрутится ласточка-биограф? Ему нужны циничные мозги Но Дон Джованни что-то делал в мире Как Балтика, когда сухое море В додепрессивной мраморной поре Родит шиповник в белом сентябре Огромный цвет, до неправдоподобья (Я думала, Ахматова лгала, Качаяся поблизости в могиле из стекла, Глядела исподлобья) Песок в ботинках, девки голые в заливе, Собака бегала с купальником в зубах, потом легла, Двенадцать в море, чуть теплей на берегу. И группа обожателей в порыве Сказать, как любят мастера и прочую пургу И в сердце постоянней и тоскливей Довольно-тки противная игла Он платит по счетам за всех в обед, Вернётся в дом, где ждёт его бронхит, Поскольку в это время там не топят. Конечно, слышит звуки, но они Скорее дождь, что по брезенту лупит, Скорей сродни фобии, шизофрени — И тут-то их пока никто не купит. Стихи для Любы Аркус Все требовали на лету Сияющее тело Шкловского Эпохи Zoo Подобное и свету и мосту Сквозному Но уподобились, как он перехватил Всего связному И пересказчику движения светил Утопия законы вещества Умеет как алхимия менять От холода апостолы сдавали Христа Есть несколько простых мотивов У него, как Моцарта, свистя Их вынут из архивов * * * Юдина в кедах и Оден поддатый, Дайте мне орден украденный, Когда поют зольдаты Метафизической родины. В раю ли вы? Укрыты ли Еловыми лапами до самой земли? Все питерские сироты Встают по команде «пли!» Цифры Вчера похоронили Серёжу Сегодня позвонила Люба, его жена. Не могла дозвониться. Брат не выдержал ожидания, сейчас в поезде. Уже не встретятся. Похоронили от дома близко, минут семь на машине. Люба пользуется служебной «Окой», Правда, сейчас она сломалась. На похоронах было человек 100. Любе тридцать лет, ему было 39. Три месяца назад они поженились. Она — его вторая жена, дистрибьютор. Первая была девушка по вызову, бухгалтер. Ушла от него, потому что он бросил работу, Молчал, клеил макеты танков и самолётов. С Любой они до свадьбы прожили три года, Были очень хорошей, интеллигентной парой. Он вернулся на службу, отлично зарабатывал, немного авантюрные способы. В начале девяностых был главным бутлеггером города, Спирт «Ройял», молдавский кагор, фальшивое шампанское. Русский бизнес, лихой и беспощадный. В университете выпускал газету «Женоненавистник» С картинками из журнала «Плейбой», Который привозили английские стажёры. Обычно она висела у деканата часа два, Потом вызывали. Тогда же носил хипповскую причёску до плеч. Был похож на Ференца Листа. Обрили гопники ночью в подъезде. Очень начитанный, очень романтичный, очень ядовитый. Алкоголик, прекрасный русский язык, дикий темперамент. Сгорел за три недели: потерял сознание, метастазы в мозг. Врачи сказали: после сильного стресса. На свадьбе подрался с братом. В себя не приходил, не чувствовал боли. Мой мальчик, моя девочка. Восемь мечей, семь мечей. Стихи о русской поэзии 1 Лёгкие фракции письма Тяжкие фракции письма Ну а что ты думаешь сама Чья история тебя потрясла Или жертва на алтарь ремесла? Личная сила, как старая шкурка сползла Просто повезло, мыслю, просто повезло. 2 Как слониха плачет или рожает На позицию девушка провожает Как пехота дрожит Перед танками в оптике исчезает Восходя как воздух на небеси Как Державин вертит иссохшей лапкой Свой куриный мелок, А Цветаева нанятой прорабкой Всё глядит в потолок, Как ломают руки и жмутся в угол, Как жалеют кукол и любят пугал, Как решаются замерзать в степи, Как покойнику гладят лицо, говорят: поспи. То ли чувства добрые пробуждает, То ли тащит за волосы в дурдом, То ль сожителя бедного заражает Отвращением, яростью и стыдом, То зубами, как снегом, скрипит в падучей, И за бороду боженьку ухватив, То ребёнка бьёт, то котёнка мучит Нараспев на какой-то блатной мотив. То, фальшивые доллары напечатав, Как Настасья Филипповна, приколись, Обнимая мужские колени катов, Заведёт истерический вокализ. Как дворянка дворника обожает И нутро своё барское обнажает Собираясь высечь и лоб забрить, А потом как полено его валяет И немого треплет и умоляет Человеческим голосом заговорить Потому что сама не умеет 3 У мёртвых речи нет. О мёртвых речи нет. Есть у последнего бомжа, У осуждённого на жизнь И ты В защиту их держи Любую речь И так попробуй не обжечь Прежде всего глаза А если повезёт, То бронхи у печей чужих На кладбищах, где светит вечно мерзлота 4 Когда сворачивается крыша, Как высохшая краска по железу, Конешно, страшно То принц и нищий В одном плаще Так много дел на земле кромешной, А ты рискуешь почти ничем Своим умишком как коллежский В шинели колкой на этаже Какая дивная насмешка Над путешествующим Как черепаха Не мешайся не мешкай Ещё быстрее Как свист без петель Как свет без ветра Как страсть без тени Как бешенство Как шепчет Чёрной курице Алёша Неожиданное письмо 1 Как алавастровый сосуд Как совершенную беду Твоим светящимся лицом Я на тебя смотрю И голову твою несу На железнодорожном льду Невыносимую тоску Заклясть я не смогу Но лишь возможно на ходу Взять за руку, поцеловать И кисть и пальцы и стопу Запястье и сустав И засыпать как лепесток Почти что до смерти заспав 2 Она прекрасная как блядь Она кошмарная как сон И нежная как смертный грех И каменная как орех И лёгкая как смысл и свет И сладостная как цветок И страшная как куст Неопалимый и пожар Стеной идущий на восток, Изблёванная мной из уст 3 В его руках и она сама, И каждая строка, Как неожиданное письмо, Полученное издалека Он только видит, что в ней идёт Непостоянный Господень ток, То вспыхнет, то снова пропадёт, Не угасая никогда