Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2003
* * * Потом, когда станешь другим человеком, прожив в Новом Свете лет двадцать подряд, и вечером в Гарвардской библиотеке откроешь английский журнал наугад, наткнёшься на выцветший лист со стихами, заложенный внутрь, и пойдёшь напрямик, по строчкам громоздко ступая глазами, на первую родину — в русский язык. ...и букв прописных непрерывная плавность, их ровный наклон, их поющая вязь, их вкрадчивый смысл, вплетённый неявно в посланье из Старого Света, как связь — нить детского страха: забытый ребёнок сидит на мешке между спящих мужчин, глаза рукавом протирает спросонок, родные уехали, я здесь один, спешат незнакомые люди к платформам, у них есть билеты, их ждут поезда, под крышей стеклянной взбухают плафоны, и медленно к горлу ползёт тошнота, остались мешки и в кармане записка, в ней почерк наклонный вдоль строчек плывёт и буквы, друг к другу прижатые близко: фамилия, адрес и имя моё. И библиотека — как зал ожиданья, где фразы чужие взрослеют, растут в посмертную жизнь на бумаге — слиянье того света с этим, в одну темноту. авг. 2002, Бостон * * * И увидишь: как влажная суть облаков сквозь небесную марлю стекает ручьями и сгущается в тёмное между домов, как, царапая нежное брюхо о раму, ночь в квадрат заползает оконный, и как в её теле мерцают набухшие звёзды, как ползёт вдоль стены, огибает косяк, и кусок темноты, зацепившись за гвоздик, превращается в старый отцовский пиджак, в нём растут рукава, поднимаются в воздух и благославляют того, кто увидел. * * * Выпьешь водки во сне — а наутро изжога. Нутропламенный весь, на кровати лежишь, к сожаленью, в себя приходя понемногу. И шевелится в горле горячая мышь. Видно, даром теперь ничего не проходит. Осторожно пальпируя горло рукой, ты бормочешь: «Ментальный исход на подходе... и не двигаться... только тепло и покой...». Наполняется комната пылью и блеском, и в тепло превращается слово «тепло» — это солнечный луч, расщепив занавеску, воскресательным знаком пометил твой лоб. Сна осколок в мозгу догорел незаметно. Значит, надо вставать, раз отсрочка дана, уходить в повторенье вчерашнего дня — жить, как будто с тобой происходит всё это. 1—3 марта 1999 * * * Небоскрёб, опоясанный светом, проплывает, вращаясь сквозь воздух. В облаках сидят пухлые дети, разноцветные трогают звёзды... А в дрожащем нутре небоскрёба, в самом главном его кабинете на столе длинный список, кого бы я увидеть хотел на том свете. 10 февр. 1999 * * * Вычислительный центр в переулке Г. Марка. Трёхэтажный сарай разгорожен, как соты. Терминалов экраны подсвечены ярко, на экранах — иконы... Качаются сотни одинаковых лиц на изогнутых шеях... Новый русский Директор один в кабинете изучает журнал для мужчин и балдеет. Вентилятор жужжит, в перемолотом свете голограммы соблазнов взрываются тихо. У начальства в мозгу набухают идеи и сплетаются намертво похоть и прихоть... Бюстик Ужаса дремлет под знаменем сладко. И пульсирует красная лампочка «Выход», оставляя в зрачках у него отпечатки... А за окнами месяц плывёт над столицей, и корона из звёзд на рогах его дышит. Красно-серое небо дождями сочится. Стаи мокрых такси, как голодные мыши, пожирают проворно крупу пешеходов. На окраинах, между дымящих заводов коридоры из стёкол по рельсам несутся... И над ними в дожде извивается лента голубых огоньков на краю небосвода — это души родных на летающих блюдцах возвращаются к нам в вычислительный центр. Ангел Словесности Видел, как ветер натягивал плёнку на венценосного купола звон. Видел, как солнечные перепонки зашевелилися между колонн. Как выплывали из чёрных парадных по тротуарам потоки голов, и зажигались цветные гирлянды на облупившихся стенах домов. Видел, как в небе воскуривал ладан Ангел Словесности. Поднял глаза и, улыбаясь, движением взгляда бантом сияющий дым завязал... Как он раскатывал красную тучу, будто ковёр. Как запел над землёй... Тело моё было скрипкою, ждущей прикосновения пальцев его. 1998—2002 * * * Господи... Ты бьёшься во мне сверкающим, Холодным гипнозом лиственным. Внутри меня, ускользающий, Живущий среди бесчисленных, Знакомых, полурастаявших Обрывков невнятной истины. Огромным моим раскаяньем, Надеждой моей единственной... Господи... 1996 Бостон