Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2003
Иммиграционный процесс, то немного ослабевая, то вновь усиливаясь, продолжается. Миграция и мигранты — вынужденные реалии нашей сегодняшней и завтрашней жизни. А, значит, сама жизнь диктует необходимость разобраться в этом явлении.
“Знамя” предваряет конференц-зал несколькими историями, рассказанными самими мигрантами*. А затем мы передаем слово ученым и писателям, которых попросили ответить на наши вопросы. В чем суть концепции миграционной политики России? Как управлять миграцией, не нарушая демократических принципов? Какими действиями можно ослабить напряженность в обществе, вызванную притоком мигрантов? Как превратить миграционный процесс из негативного в позитивный, сделать очевидными его плюсы?
I. Чужие среди своих
Подмосковье.
Анна Алексеевна, пенсионерка, вдова.
— Я из Кустаная (Казахстан). Родилась там и прожила 50 лет. После распада Союза в Казахстане резко обострились межнациональные отношения. Сначала меня насторожило то, что если в школе побьют ребенка-казаха, то это скандал, если русского — так и должно быть. В автобусе казах может на тебя кричать, даже плюнуть в лицо. Когда стали появляться листовки “Казахи, ничего не покупайте у русских, они и так нам все оставят”, я отправила в Россию детей с внуками. Сыну дали адрес Дубнинского промхоза, где председатель приглашал на работу, пообещав и жилье, и прописку.
Те, кто с деньгами приехал, смогли устроиться на высокооплачиваемую работу, а тем, у кого не было средств существования, если и удавалось устроиться на работу, то на очень низкооплачиваемую, грязную. Я пошла пешком по колхозам. Председатель одного из них меня принял. Дали нам работу, жилье. Тут вдруг приходит милиция, регистрацию проверяют. Мы сказали, что нам разрешил председатель, но это не помогло, и начались наши хождения по бюрократам. Председатель как мог защищал нас, но и предупреждал, чтобы мы не жаловались в вышестоящие инстанции, “не прыгали через голову”, иначе окажемся на улице, без жилья, без работы. И так тянулось на протяжении года. Нигде не удалось зарегистрироваться.
А моих детей стали преследовать. Получилось так, что на ферме украли решетки из цветного металла. Так как мы жили рядом, все подозрения легли на нас. Сначала забрали в отделение моего зятя. Били, издевались, как хотели. Он не взял на себя вину. Приехали ко мне. Я им говорю: “Найдите вора. Мы приехали сюда не воровать, мы жить приехали”. Выходят из дому и тут же берут моего сына, увозят за поселок, привязывают к березе вниз головой и целый час держат его так. Девять часов над ним издевались милиционеры. Мне это рассказали на работе в присутствии других людей. Представьте, каково матери это слышать! Я пошла к начальнику милиции и добилась освобождения сына. Его четыре часа возили в кузове, раздетого, в результате он заболел воспалением легких. Когда он оказался дома, обнял меня, заплакал и сказал: “Мама! Спасибо за то, что ты меня таким здоровым родила, что я выдержал все это”.
Мы стали обращаться в разные инстанции, нашли юриста, который нас направил в общественную организацию помощи мигрантам. О нас писали во многих изданиях, киношники из Франции и Германии сняли о нас фильм.
Я в прошлом агроном, служила в армии. Имею медаль, в трудовой книжке 5 благодарностей. В Казахстане я оставила дачу, двухэтажный капитальный гараж. Смогла вывезти единственный контейнер, только свои личные вещи. Остальное — достояние республики.
Я стремилась обеспечить себе старость, а в итоге осталась у разбитого корыта, ни с чем. Заново в 50 лет начинать — и то не дают возможности. Нам ведь много не надо. Мы же не приехали просто в гости. Мы приехали жить. Мы не сидим, не ждем, что нам принесут и дадут. Мы ни у кого не отбираем работу, как нас упрекают. Здесь ее столько, что хватит всем. Только работай. Я хочу, чтобы у меня была крыша над головой, чтобы я не боялась, что моих детей завтра вышвырнут.
Подмосковье.
Алла Викторовна, высшее образование, дизайнер-модельер, двое детей.
— Приехала в Россию из Туркменистана в 2001 году с двумя несовершеннолетними детьми. Вместе с семьей брата снимаю квартиру. Очень тесно, сложно.
По образованию я математик, закончила Туркменский университет, а потом переквалифицировалась в дизайнера-модельера. Занимаюсь сейчас созданием этнографического салона восточного стиля.
Я родилась в России, мои родители уехали в Туркмению по направлению. Отец работал в авиации, опылял хлопчатник. Мы долго не решались уехать оттуда, надеялись на то, что будем еще востребованы. Но оказались там ненужными. И, как оказалось, здесь мы тоже не нужны. У Туркмении сейчас своя программа развития, возрождения нации — “Рухнаме”. Программа очень хорошая, но она для местного населения. Она идет вразрез с моими взглядами. Основные тезисы программы возрождения — чистота нравов, соблюдение мусульманских законов. Но так как я по крови и по своей сути русская, то мне смысла нет там жить, хотя мне нравится восточная культура, простой народ. У Туркмении большой производственный потенциал. Но проживать там постоянно — это значит принять полностью все взгляды, идеологию.
У меня туркменское гражданство. Мы — вынужденные переселенцы. Нам дали статус, чтобы уехать беспошлинно, и сказали, что дальше пусть российское государство решает, что с нами будет. За перевоз вещей там мы почти ничего не заплатили, зато здесь с нас взяли огромный налог в 150 долларов за то, чтобы получить контейнер. Квартиру мы продали за бесценок, а когда приехали сюда, поняли, что остались без средств и без квартиры. Статус вынужденного переселенца нам не дал ни прав, ни возможностей. Что теперь делать? Будем бороться. Я в себе пока еще чувствую бодрость, которую не хотелось бы терять. Но большая часть энергии уходит на какую-то бесплодную борьбу. Прежде всего, я себя должна узаконить, а потом уже будет отдача. А пока идет только движение сопротивления.
Самара.
Сергей Геннадьевич, высшее образование, инженер-строитель, женат, двое детей.
— Я и моя жена родились в Узбекистане. Мы вместе учились в Бухарском политехническом институте. Уехали из Узбекистана в основном из-за детей. Там у детей не было будущего, везде притеснения. Последнее время были конфликтные ситуации и в магазинах, и на рынках, часто мы слышали: “Не нравится — поезжай в свою Россию”. Я уехал оттуда в 1994 году.
Российское гражданство я принял в посольстве в Ташкенте. Встал сразу на учет в миграционной службе, получил статус вынужденного переселенца. Устроился монтажником на предприятие “Самаратрансстрой”, чтобы получить жилье. Через два месяца мне дали комнату в общежитии. Три года я жил один, жена и дети ждали, пока я обоснуюсь и что из этого получится. Все получили там российское гражданство, приехали ко мне. Сейчас жена работает бухгалтером на том же предприятии.
У себя дома мы имели трехкомнатную квартиру, почти 100 кв. метров. Продали всего за 800 долларов. На эти деньги здесь ничего не купишь. Никакой помощи, кроме предоставленного нам статуса, мы ни от кого не получили.
Я не жалею, что переехал в Россию, жена, думаю, тоже не жалеет, хотя проблема жилья у нас не решена, лечение платное, несмотря на наличие полиса, и заработков моих хватает только на питание и на учебу. Прописка в общежитии очень хитрая. У нас на руках нет ордеров, живем на “птичьих правах”. Прежнее материальное благосостояние вряд ли возможно восстановить, может быть, наши дети заработают.
Сызрань.
Абдул Хакович, высшее образование, инженер-электрик, женат,
трое детей.
— Я приехал из Чечни, из Грозного, в 1999 году, а семья моя уехала оттуда еще в 1992-м. Когда там начались националистические митинги, погромы, моего среднего сына взяли в заложники. У меня была машина, я ее продал, сына отпустили, и жена с ним уехала в Россию. Вскоре я тоже уехал в Россию, а когда жизнь в Чечне стала налаживаться, я приехал за документами. Меня арестовали, обвинив в том, что я работаю на Федеральную службу контрразведки.
Пришлось испытать обиды и унижения. В конце концов за меня отдали большой выкуп. На моих глазах людей забирали боевики. Они приходили с автоматами, в масках, грабили квартиры. Сколько людей убили просто так! Боевики находятся словно под гипнозом, у них есть проповедники. Им внушают, что, убив своего врага, они попадут в рай. Они в этом убеждены и убивают невинных людей за то, что они русские, видя в каждом русском врага. Были случаи, когда на базаре калечили людей только за то, что те говорили по-русски. Моего друга избили арматурой, сломали руки и ноги. Взрывают и убивают в основном подростки. При этом около 70% чеченцев страдают там, они не хотят стрелять, но их заставляют.
Самое обидное, что и на новом месте пришлось испытать унижения не меньшие. Когда я выехал из Грозного, меня били полупьяные российские солдаты за то, что у меня мусульманское имя. Я приехал в 1996 году, встал на учет в миграционную службу в Буденновске, затем меня отвезли в Ставрополь и там зарегистрировали. Но мне долго не давали статус вынужденного переселенца из-за того, что я ездил в Чечню за документами.
Я родился в Ульяновской области, там живут все мои родственники. Там я прожил 30 лет, выросли дети. Сейчас живем в г. Сызрань Самарской области. Общественная организация Сызрани мне помогла получить статус вынужденного переселенца.
Мы здесь снимаем садовый домик. Я на работу не устроился, хорошего места не найти, а на низкую зарплату нет смысла устраиваться. Получаю пенсию. Хорошо, иногда родственники помогают, дают картошку. У нас есть небольшой участок земли.
В Грозном у нас была квартира, машина, дача. Все там осталось. В первую войну квартира была разрушена, дом развалился пополам. Здесь практически ничего не удалось приобрести, только то, что дали родственники. Отношение к нам в большинстве случаев как к нахлебникам. Постепенно привыкаем, другого выхода нет.
Пензенская область.
Виктор Иванович, высшее образование, женат, двое детей.
— Я работаю не по специальности — простым рабочим. Моя специальность — инженер-механик, учился в Узбекистане в Чирчикском политехническом институте. Работал инженером на станкостроительном заводе. Родились мы в Узбекистане. Родители жены из России, мои — из Украины.
С началом перестройки обострились межнациональные проблемы. Когда наш сын пытался поступить в институт в Узбекистане, ему всячески препятствовали. Русскоязычной молодежи там учиться не дают. Сюда, в Пензенскую область, приехали с надеждой, что здесь будет легче. Тут, по крайней мере, снимается национальный вопрос, кроме того, у нас здесь много родственников, друзей.
Я приехал на разведку в 1994 году, семья — в 1995-м. В то время легко предоставляли статус вынужденных переселенцев. Поселились сначала в Пензе, я устроился сантехником. Жили в подвальном помещении. Ужасная сырость. Стали искать работу жене. Она устроилась учительницей в селе. Нам повезло, что там была учительская избушка. А через два года она сгорела, и имущество наше сгорело вместе с ней. Миграционная служба дала нам квартиру в поселке Старая Каменка. Жена работает в школе военруком. Учителя истории в этом поселке не требуется, а военрука не было уже пять лет.
Я работал в совхозе механизатором по уборке и очистке коровников. Решили, что надо мне поехать на Север, заработать денег и начать нормальную жизнь. Я проработал четыре года в Сургуте. Стаж у меня не шел. Приезжих брали на работу с этим условием. Зарплата была низкая.
Для меня сейчас нет хуже проблемы, чем наша паспортная политика. Это издевательство над нашими людьми. Люди должны беспрепятственно ехать в Россию, если они желают стать россиянами. Еще одна проблема — получение гражданства. Люди на местах встречают предвзято: “А, чужие, они нам не нужны”.
Нам этот переезд стоил седины, боли, крови и т.п. Мы гораздо больше потеряли, нежели приобрели. Мы люди неглупые и работоспособные, трудолюбивые. На это и рассчитываем.
Рязанская область.
Геннадий Иванович, высшее образование, женат.
— Я по специальности радиоинженер. Родился в Краснодарском крае. В Казахстан родители переехали еще до войны. Жена родилась в Павлодаре. Я работал на Фрунзенском заводе электронно-вычислительных машин в должности начальника конструкторского отдела. По возвращении в Россию пришлось работать простым электриком, ну а сейчас второй год на пенсии.
Мы сейчас занимаемся строительством дома в компактном поселении. Начали строить дом в 1996 году. Сначала я взял ссуду, купил материалы, потом дочка ссуду взяла. Дочь и зять работают. У всех высшее образование. Дочь работает оператором котельной, зять работает на АТС.
Не жалеем, что приехали сюда, для нас это манна небесная, что мы смогли получить в России кусочек земли. Здесь мы оказались благодаря переселенческой организации Рязани. В России у нас никого не было, и нам предложили начать строительство жилья в компактном поселении в Рязанской области.
Сейчас уже вряд ли удастся восстановить прежний уровень материального благосостояния: пенсия — 1400 рублей, у жены тоже. Дохода больше никакого нет, разве что с огорода подспорье.
Знакомые подарили нам козу, в этом году она окотилась, так теперь мы с молоком и с козлятами. Опыта у нас не было, но приспособились, и очень довольны.
С местным населением проблем нет. Я человек уживчивый. Строю все сам — я когда-то, еще до института, работал плотником. Кроме того, сам делаю мебель. Недавно свет и газ провели, скоро вода будет, а до этого пять лет воду брали из речки.
Орловская область.*
Екатерина Ивановна, по специальности агроном.
Переехала в 1992 году из Казахстана. Теперь работает свинаркой
в колхозе.
— Когда я еще жила дома, попалась мне в “Комсомольской правде” статья, где говорилось, что Орловской области требуются сельскохозяйственные специальности. Тогда я написала в службу трудоустройства, меня пригласили приехать, посмотреть. Дело в том, что в Казахстане еще в 90-м году начались всякие волнения, притеснения, а к 92-му году у нас не было другого выбора. Мы были согласны на все, что нам предложат, хотя, конечно, не все нас устраивало.
Я до этого ни разу не была в России, и все мои родные всю жизнь прожили в Казахстане. Мои представления о России были намного более радужными. Когда приехала, все время плакала, не могла привыкнуть. Здесь все убогое: быт, порядки, нравы. Состояние у меня было такое, представьте сами: все было и в один миг всего лишиться, а затем начинать с нуля. И только вспоминать, как все прекрасно было.
Мы будем считаться приезжими до конца своих дней, и дети даже, по-моему, будут считаться чужими. Такое отношение идет с двух сторон: с одной — мы держимся немного обособленно, с другой — они нас старались сторониться, особенно первое время. Но и здесь есть люди очень добрые, отзывчивые, жить ведь со всеми можно. Местные бабушки нам на первых порах помогали — мы покупали у них молоко, овощи, грех обижаться. Теперь у нас самих участок и корова, земли здесь хватает, дают, не жалея. С хозяйством я справляюсь, ведь мы сами из села.
Я всегда себя ощущала русской, и никогда не было иных мыслей. Детей у русских примерно у всех было по двое, да и здесь такая же ситуация, очень редкие случаи, когда много детей. Значение, ценность семьи здесь намного меньше, и все это из-за пьянства и сквернословия. У нас среди русских это не было так распространено, потому что восточным людям это не присуще, а мы жили по их обычаям.
Там было больше цивилизации — газ, электричество, вода, все без проблем. Из-за этого я могла больше времени проводить с семьей. Здесь даже некогда готовить: что-то перехватил — и ладно. У местных нет таких особых блюд, которые бы я хотела приготовить, а восточных кушаний готовлю много: манты, плов, бешбармак, соления по своим рецептам. Хотя, конечно, есть новшество: здесь мы без картошки не обходимся, а там почти ее не ели.
Там мы пели русские песни, но могли поддержать и казахскую компанию. Еще я заметила такое различие: у нас на свадьбу приглашали, кого хотели, а на похороны шли все, кто знал человека и хотел с ним попрощаться. Здесь на свадьбу идут все, кому захочется выпить, а на похороны специально приглашают. Еще мы сначала говорили не так: у них свой говор, ударения они неправильно ставят; теперь мы уже так же разговариваем, привыкли.
Здесь люди более горячие, резкие; мы, в противоположность, выдержанные и спокойные. Ну и, конечно, для местных характерна полная безответственность и наплевательское отношение ко всему.
Виктор Петрович, образование незаконченное высшее.
Приехал в 1994 году из Узбекистана. Занимается малым бизнесом.
— В 1994 году приехал к родственникам жены на 3 месяца, живу уже 4-й год. Трудно привыкнуть к общению с людьми, они меня не понимают. Например, начинаешь им объяснять, как можно заработать деньги, они пугаются, боятся любых новшеств. Как только приехал, предлагал поставить ларьки с мороженым, их еще нигде не было, они испугались. Никто не хочет заработать денег. В то же время, с местными опасно иметь дело: они все нечисты на руку. Могут в любой момент обмануть, подставить. В любых предприятиях я практически бесправен: все документы записаны на местных, хотя все идеи мои, они могут меня в любой момент отстранить.
Мне кажется, в селах и маленьких городах, как Ливны, лучше жить компактно из-за отрицательного отношения, а в большом городе лучше раствориться, там тебя никто не знает, будут относиться как к своему.
Мне кажется, что сюда могут переехать те люди, которые способны заработать деньги, везде устроиться, легкие на подъем, способные заново начать свою жизнь.
К нашей еде здесь очень трудно привыкают, моим друзьям многое не нравится: шурпа, чай из пиал. Манты сначала не ели, теперь распробовали. Мы с женой не воспринимаем российский квас.
Особых различий в одежде нет, хотя в то время там одевались лучше, чем в России. Но мы привезли с собой и чапаны — халаты, тюбетейки, носим здесь. Тут сейчас круто одеваются, хотя некуда пойти, ходят на базар в дорогих шубах. Они могут голодать, во всем себе отказывать, но шубу купят, “как у той Мани”. Мы прежде всего уделяем внимание семье, будем лучше питаться, обеспечим ребенка, у нас все для детей.
Нас сразу вычисляют, что мы говорим не по-русски, хотя они сами неправильно говорят, “гыкают”, так даже в школе учат. Мы своего ребенка стараемся учить говорить правильно, а в школе наоборот.
У нас было мало верующих — все больше старики, хотя была большая церковь. Последнее время здесь стало много верующих, как среди пенсионеров, так и среди молодежи. Я боюсь к попу подойти, не знаю, как ему руку целовать, не могу просвиру съесть, даже кусочек. Я покрестился только здесь, недавно.
Местных не волнуют общие проблемы, им все равно, что будет после них, как будут жить их дети. Взяли и заглушили всю рыбу в нашей речке; им все равно, что ее там больше не будет, главное, денег достали. Они не хотят поднять свой уровень жизни, хотя, может быть, другой жизни и не видели. У них одна мечта — летом поехать на море, а про какие-нибудь культурно-исторические места они и слышать не хотят.
Я не горжусь тем, что я русский. А чем здесь гордиться? Для меня правительство ничего не сделало, бросило нас на произвол. Если б спросили меня, хочу ли я быть русским, я бы ответил: “нет”. Хотел бы быть любой другой национальности, жить в любой другой стране. Стыдно за своих сограждан.
Гордиться в нашей истории есть чем: наши ракеты первыми полетели в космос, можем гордиться Сахаровым, он мне всегда нравился, даже когда над ним смеялись, микрофон отключали. Петром I — он все-таки наш флот поднял. Еще был человек, служивший для меня авторитетом, Владимир Высоцкий, я с самого детства его песни слушал.
Людмила Михайловна, техник-архитектор.
Приехала из Киргизии в 1993 году.
— Все начали уезжать с 90-го года. Открытой войны не было, но могли в лицо сказать: “Уезжайте отсюда”. Не было никаких перспектив с работой. Мы уехали из-за детей, о них просто вытирали ноги, унижали их только за то, что они русские. Мы прежде всего заботились об их будущем.
Приезжих здесь берут на самую низкооплачиваемую работу, не учитывают их образования. Мы здесь никто, поэтому в отношениях местные всегда держат с нами дистанцию. Совсем другой склад жизни. Там мы жили в районном центре — большом селе. Здесь маленькая деревня, все на виду, приходится контролировать свое поведение, если не хочешь конфликтовать. Это достаточно тяжело, я теперь стала более скрытной. Сразу очень бросилось в глаза: никакого уважения к родителям. Можно обращаться к старшим на “ты”, сын даже может мать “послать”. Теперь даже мои дети стали со мной по-другому разговаривать.
В Киргизии мы жили, теперь у нас другая цель — нам надо выжить. Там у меня был небольшой огородик возле дома, так, для собственного удовольствия. Мы в основном на производстве работали, с землей не сталкивались. Тут приходилось все начинать заново. Кто-то и советом помогал, люди хорошие везде есть.
Своими кушаньями я угощала соседей и знакомых, но им ничего не понравилось. Сама продолжаю делать манты, лапшу, люблю острую еду. У местных мы переняли только картошку и, может быть, винегрет.
Здесь говорят не по-русски, нас сразу отличают по говору. Мы говорим, как нас в школе учили, здесь везде ставят неправильные ударения, говорят вместо арбуза и тыквы одно слово “гарбуз”. Дети начинают так говорить, а что от них можно ожидать, если учитель русского языка заставляет неправильно ставить ударения, иногда доходит до скандала. Здесь мат на мате. У нас неприлично было на улице материться, здесь все равно. Здесь тебя понимают, только если ты матом “пошлешь”.
У нас была традиция — на похороны только определенные, скромные блюда. Здесь на похороны столы накрывают не хуже, чем на свадьбу, много выпивки, иногда даже запевают. Там у нас в селе была церковь, много верующих. Я, бывало, ходила исповедоваться, детей водила. Здесь церковь только в Дмитровске. Иногда бывает желание сходить, но слишком далеко идти, возможности нет. А поплакаться кому-нибудь хочется.
Русские характером погрубее, пожестче. Азиаты мягче, не могут так легко обидеть, скорее сдержатся, чем что-то обидное скажут. Когда я жила в Киргизии, гордилась, что я русская. Думала, у меня есть родина, есть куда поехать. Сейчас все чувства притупились, уже ни о чем не думаю. Одна цель: самим выжить и детей на ноги поднять.
За русских обидно: великий народ, люди вроде неглупые, сколько различных подвигов совершили, а так плохо живем, как будто не заслужили хорошую жизнь.
Ирина Степановна, образование высшее.
Приехала из Азербайджана в 1990 году.
— Я думала, что Россия — это мой дом, потому что я русская. Нас там считали за второй сорт. Когда уезжали, они вывешивали плакаты: “Не уезжайте, нам нужны белые рабы!”.
Выбирали мы место очень поспешно. Ребята с нашего предприятия поехали сюда, им предоставили жилье. В итоге здесь несколько наших семей.
В себе пришлось буквально все поменять, здесь надо жить их жизнью, надо размышлять и мыслить их понятиями, иначе они меня не понимают.
Местные здесь двуличные, все тебе в лицо улыбаются, а за глаза про тебя такое скажут… В России — нет, не скажу про Россию, скажу про эту деревню — здесь полно алкоголиков, а рабочих рук мало. И вот пьяница запросто может не выйти на работу, и председатель не может его уволить. А мы люди, приспособленные к труду, мы работаем, мы их ущемили во многом. В них перестали так остро нуждаться, их стали выгонять, вот они и начали нам высказывать, и пошли конфликты. Сейчас уже нормально, я смогу ответить. Мы не обосабливаемся, находим контакты.
Наши дети уважительнее относятся к своим родителям. У нас, у переселенцев, никогда нет такого, чтобы ребенок пил за одним столом с матерью и отцом.
Там мы много всего готовили, а сейчас уже почти нет. Во-первых, нет таких продуктов, допустим, долму я не приготовлю, потому что нет виноградных листьев. Шашлык я толком не приготовлю, потому что я привыкла его делать из молодого барана, а здесь шашлык свиной. Кухня здесь очень скудная, однообразная.
Там ничего экзотического мы не носили, даже азербайджанцы одевались, как русские. Местные безвкусно одеваются, я сразу отличаю по одежде переселенца. В доме у нас все более прибрано.
У нас сам тембр речи разный, мы говорим мягче, они говорят грубее. У них тут местный диалект. Матом здесь все ругаются, у нас не бывает так, что муж при жене заматерится, это не положено. А сейчас мы все материмся одинаково, потому что поняли: если мы не будем материться, они нас съедят, это самооборона.
Очень тяжело было привыкнуть к грязи, даже страшно вспоминать. Да даже если взять Ливны, это ж не город, а свинарник. Добивает нас резина, мы там не носили резиновую обувь.
Здесь я местные праздники не отмечаю. Если все отмечать, то вообще только гулять нужно. Все напиваются. А мы вообще мало пьем. У нас ни один человек не будет валяться в канаве.
Мы более живые люди, они более ограниченные, у них узкий кругозор. Мы их много чему научили, мы на них очень сильно повлияли. У них и культура стала развиваться, и кухня стала разнообразнее. Еще мы привыкли, когда кто-то умирает, собирать деньги, независимо, богатый он или небогатый, показываем уважение, а у них этого не было. И мы их приучили, они теперь сами ходят собирают.
Русских почему отовсюду гонят? У нас нет дружбы. Мы сами друг друга не уважаем. Черты характера у русского человека поменялись с хороших на плохие. Сейчас нами движет больше подлость и зависть друг к другу. Раньше в любой дом можно было постучаться и получить кусок хлеба. А сейчас умирать будешь, тебе не откроют. Мы, по-моему, изжили себя.
Василий Степанович. Приехал из Таджикистана в 1992 году.
— Когда решили уехать, никаких предложений от службы миграции не было, место пришлось искать самим. Выбора не было. Отъезд был очень тяжелым, до сих пор больно и горько вспоминать. Уехал в сентябре 1992 года, а в декабре в Таджикистане опять начались военные действия.
Пришлось очень многое менять в себе, особенно с точки зрения психологии. Огромные различия на бытовом уровне. Очень трудно приспособиться к климату.
Очень хорошо, когда приезжие живут вместе, им легче приспособиться к местным условиям. Надо сказать, что со стороны правительства России нет никакой заинтересованности в приезде мигрантов-русских. Руководство на местах откупается минимальной материальной помощью: дали немного досок, шифера, кирпича — что хочешь с ними, то и делай. На постройку дома все равно не хватит. Дали нам небольшую ссуду, многие успели построить дома (да и те стоят внутри недостроенные), а я не успел.
Я считаю, что у переселенцев есть, несомненно, возможность самореализоваться, хотя все зависит от конкретного случая. Многие обзавелись жильем, у многих, хотя не у всех, есть более или менее сносная работа. Сейчас для нас проводят газ, в принципе жить можно, стремления уехать отсюда нет, впрочем, как и возможности. Все силы теперь направлены на постройку дома, и так у многих, поэтому все бросить и уехать на новое место никто, я думаю, не решится, тем более что неизвестно, как на новом месте — может, еще хуже. Желания вернуться в Таджикистан нет у меня, даже если бы все вернуть на прежнее место. Здесь теперь моя родина, мой дом, мне здесь хорошо, здесь хорошо моим детям. Хоть и живем в вагончике, ребенок мой может отдыхать в пионерлагере, я не беспокоюсь за его жизнь. Здесь спокойно, я теперь занимаю три вагончика, построил сарай, держу корову, кур, недавно родился теленок. Надеюсь, что скоро дострою дом, мы оптимисты по натуре.
Стыдно и обидно за наше руководство, которое не помогает тем, которые вынуждены уехать из бывших республик СССР. Переехать очень трудно, очень трудно обустроиться на новом месте. На мой взгляд, никакой миграционной политики у нашего правительства нет, оно не знает наших проблем, хотя и могло бы помочь, это в его собственных интересах, так как переселенцы очень работящие люди, хотят работать, в отличие от местных.
Я ощущаю себя русским, но чувствую свое отличие от местных в укладе жизни. Были проблемы с пропиской, сейчас у нас липовая прописка, зато смогли получить гражданство российское.
Анна Степановна, образование среднее специальное.
Приехала из Киргизии в 1996 году.
— Россию я знала очень хорошо, потому что мы ездили сюда в отпуск каждый год, в командировках часто бывали.
Когда мы переезжали в Россию, выбора большого не было. Куда пришлось, туда и поехали. Если бы мне в середине 80-х кто-то сказал, что мы в Россию переедем жить, то я бы ему глаза выцарапала, потому что очень я любила город, где мы жили. А сейчас там уже невозможно оставаться.
Там я работала педагогом, воспитателем. А здесь приходится понемногу везде работать. Почтальоном работала. Жить-то надо. Тяжело материально, поэтому на любую работу шла.
Отношения с местными складываются нормальные. Они здесь прекрасные люди. Может быть, потому, что у меня работа такая. Я почтальон, хожу по домам, разговариваю. Поначалу, конечно, говорили: “Вот, понаехали!”. Если что-то пропадет, то на нас думали. А потом одна женщина сказала: “Вы посмотрите, они же освоили землю, убрали вокруг своего дома, они же все работают, а не пьянствуют!”. Заступились за нас — и все разговоры эти кончились.
Мы приезжали в разное время из разных мест. Вот мы, три семьи, из Киргизии, а в основном были семьи из Казахстана. Мы жили дружно, одним сплоченным коллективом. Я быстро вхожу в контакт с людьми, и если бы нас поселили к местным, то я тоже бы быстро нашла контакт. Не знаю, что лучше. Не жила я так. А поскольку миграционная служба выкупила дом, то мы живем вроде как общиной.
Мы вообще, по паспорту, считаемся украинцами. Но обычаев мы украинских не знаем, языка не знаем, родственники у нас все здесь и в Киргизии. Кто мы? Вот нас было пять детей в семье: четверо по паспорту украинцы, а старший брат — русский. Ну, здесь, конечно, мы русские.
Муж мой работает на стройках, все время в командировках. Только на субботу—воскресенье домой приезжает. Школы здесь нет, но я в клубе кружки веду. Платят, конечно, смешно, но это моя профессия, мне интересно. В прошлом году вела кружок “Кукольный театр”.
Мы оттуда привезли гостеприимство. В Киргизии, если человек к тебе пришел, то он, пока хлеба не попробует, не должен уйти. Как кто-нибудь к нам приходит, мы чай начинаем пить из пиал. У русских принято полную чашку наливать.
Мы разговариваем литературным языком, а у них тут свой диалект. Они вместо “г” твердого “г” мягкое произносят, “гэкают”. Слова они тянут. Мы слова коротко говорим, а вот дети наши уже говорят: “Да, ла-адно!”, тянут слова. Нам говорили, что вас, приезжих, видно по речи.
Они очень неуважительно к старшим относятся. У нас как было: если кто-то старший входит в автобус, ему сразу место уступают, а здесь — нет. Все сидят. Потом у них тут мат-перемат, даже женщины матерятся и в семье матом разговаривают. У нас только муж иногда, когда меня и детей нет, с мужиками себе позволяет.
По вере мы православные. Раньше-то, вообще, религию запрещали, нам “научный атеизм” читали, но меня бабка крестила, втайне от матери.
Валентина Семеновна. Приехала из Казахстана в 1994 году.
— Мы приехали с российским гражданством. Надеялись найти работу и жилье. В Казахстане ждать лучшей жизни не приходилось, последнее время очень было тяжело. Все, что можно, отдавалось казахам. Я за детей боялась. Очень много было ситуаций, когда возникали драки. Даже дети маленькие в детсадах начинали русских обижать. Потому что взрослых наслушаются. Вообще, всегда у нас перегибают палку. Ведь раньше казахский язык совсем подавляли — в школах запрещали преподавать. Конечно, казахам было обидно. А теперь мы оказались на их месте. Вот результат. Середины золотой у нас нет в политике. А страдает народ.
Чувствовала ли я себя русской? Вы знаете, я никогда не задумывалась над этим. Я родилась и выросла в Казахстане (мать была выселена туда с Украины). И только когда мы почувствовали себя чужими, я подумала, что мое место действительно в России.
С местными жителями нормально. Иногда, конечно, бывало: “Вот, понаехали тут…”. Люди всякие есть, как и везде. Будешь человеком, и к тебе будут по-человечески относиться. Ко мне вот все хорошо относятся.
Нет, ничего неожиданного здесь со мной не произошло. Я так и предполагала, что мне придется мыкаться, пока не найду хоть что-нибудь. Да, переселенцам лучше селиться вместе. Мы друг друга понимаем, мы здесь в общежитии, как родные, живем… С местными не так. Наши два дома существуют как бы отдельно от окружающего мира, как островок, как государство в государстве. И взрослые, и даже дети дружат преимущественно между собой.
Я по нации не русская (отец — финн, мать — украинка), поэтому в те времена я себя чувствовала гражданкой СССР. Ведь мы все жили тогда в интернациональной среде, мы все чувствовали себя гражданами СССР. Наше поколение так воспитано. Сейчас мы русские. И если бы я в глубине души не чувствовала, что Россия — наш дом, то я бы не приехала сюда. Мои родственники, которые там остались, говорят: “Какая ты молодец, что уехала!”.
Переселенцы очень трудолюбивые люди. Мы привыкли, что надо работать, работать и работать. Переселенцы гораздо меньше, чем местные, пьют.
Иногда просто ком к горлу подкатывает от чувства, что ты никому не нужна. Но чем-то жертвовать надо для того, чтобы выжить, — мы ведь все потеряли. Понятно, что по профессии всем устроиться невозможно. Мы с этим смирились. Хотя за всех говорить не могу.
Да, конечно, наши более культурны, чем местные. Не знаю, как в городе, но здесь — да. Особенно в речи. Хотя и среди переселенцев бывают всякие, иной раз такое загнут! Одеваемся-то мы все теперь одинаково, а вот в пище разница есть. Мы готовим свои любимые блюда — манты, плов, чебуреки, если есть из чего. Говор здесь другой. “Ехай” мне до сих пор слух режет. Но мы уже тоже начинаем говорить по-другому — перенимаем местный акцент, выражения.
В обычаях отличий нет. В религии… Да сейчас, кажется, все веруют. Я вот в церковь всегда хожу. Мама моя была очень верующая и завещала веру не забывать.
Я знаю, что я русская, что это моя земля, и когда мой муж покойный, немец, пытался уехать в Германию, для меня было очень тяжело сознавать, что я уеду и никогда не буду больше в России. Мы воспитаны так, что Родина — превыше всего. Я уверена, что меня здесь защитят. И несмотря на тяжелую ситуацию, я уверена, что нас не оставят и мы останемся русскими.
Записали Елена Кириллова (лаборатория миграции Института народнохозяйственного прогнозирования РАН) и Елена Филиппова (Институт этнологии и антропологии РАН)
II. Слово ученым и писателям
Валерий Тишков,
директор Института этнологии и антропологии РАН
Миграционный вызов России
Трудная для многих стран проблема миграции для России полна драматизма и интриг. В последнее десятилетие миграция стала для нашей страны одним из важнейших факторов развития, внесла большие изменения в российское общество. Однако, к сожалению, миграцию часто связывают с преступностью и терроризмом, с коварными геостратегическими планами против России, с перспективой исчезновения культурной российской самобытности. Что же в действительности происходит у нас по части миграционного вызова и ответа государства и общества на этот вызов?
В 2002 году в России особенно часто звучали слова “миграция” и “мигранты”. Еще в самом начале года Совет безопасности признал проблему незаконной миграции одной из угроз для России, а выработку новой миграционной политики — срочным приоритетом в работе федеральной власти. В Кремле за эти вопросы отвечает один из “питерцев” с военным прошлым, первый заместитель руководителя администрации президента Виктор Иванов. Он создал рабочую группу по вопросам миграции, но состав и деятельность группы не были известны общественности до тех пор, пока из ее недр не вышел проект откровенно антимиграционной концепции, а также новый закон о гражданстве. Именно Иванов озвучил фантастические цифры нелегальной миграции: 10—14 миллионов человек. Именно он обозначил “страшные перспективы” неконтролируемой миграции: заселение чужаками стратегически важных регионов Дальнего Востока и Сибири (называлась цифра в 1 миллион уже поселившихся китайцев), демпинг рабочей силы, распространение оружия, наркотиков и болезней, привнесение образа жизни, который является “чуждым для коренного населения”.
Под давлением администрации президента летом 2002 года был принят жесткий закон “О правовом положении иностранных граждан”, который упразднил какие-либо преференции для жителей бывшего СССР в получении российского гражданства и установил для всех иностранцев минимальный пятилетний ценз проживания (с момента принятия закона!) для обращения за гражданством. Закон вступил в силу. На его основе российские власти организовали в конце прошлого года демонстративную высылку нескольких групп работающих в России жителей Средней Азии. К тому времени строительный сезон в Подмосковье, где они строили дачи для чиновников и бизнесменов, уже закончился. И вместо справедливой оплаты труда легче и дешевле было посадить приезжих на самолет и отправить домой.
В 2002 году заработала в полную силу Федеральная миграционная служба Российской Федерации (в рамках Министерства внутренних дел), которую возглавил генерал Андрей Черненко. В правительстве под председательством министра по делам национальностей Владимира Зорина начала работать правительственная комиссия по миграционной политике. Только в декабре прошли три важных заседания. Комиссия обсудила, какие новые законы нужны в свете нового восприятия проблемы высшим руководством. Эта работа сейчас идет полным ходом. В Государственной думе в конце 2002 года прошли парламентские слушания о проекте Концепции регулирования миграционных процессов в Российской Федерации, а в марте 2003 года она была одобрена правительством.
Почти все ведущие российские политики “отметились” антимиграционными заявлениями. Министр внутренних дел Борис Грызлов заявил о необходимости “почистить страну” и о том, что мигранты должны ехать туда, куда нужно властям. Спикер Совета Федерации Сергей Миронов поставил подпись под постановлением верхней палаты российского парламента по поводу пребывания месхетинских турок в Краснодарском крае. Документ трактует месхетинцев как “чуждое население”, которое желательно переселить на “историческую родину”, в Грузию. Это постановление носит антиправовой и расистский характер, а самое главное — оно неисполнимо. Его цель — не решение проблемы мигрантов, а обострение межэтнических отношений и ксенофобии в Южном регионе России, консолидация электората вокруг правящей верхушки Краснодарского края и лично губернатора Ткачева. Представляется невероятным, что Российская Федерация в последние несколько лет смогла предоставить гражданство примерно 100 тысячам жителей Грузии (абхазы и юго-осетины), но не может решить вопрос о гражданстве 15 тысяч россиян, вынужденно переселившихся из Средней Азии еще в период существования СССР. Тем не менее, это происходит — давние жители страны зачислены задним числом в нелегальные мигранты и подвергаются притеснениям. Доклад комиссии по выполнению Рамочной конвенции по защите национальных меньшинств Совета Европы, обнародованный 13 сентября 2002 года, указал России прежде всего на проблему месхетинцев.
Возникает вопрос: может быть, за масштабной антимиграционной кампанией стоят не просто некомпетентность экспертов и управленческая несостоятельность, которые неоднократно демонстрировал российский политический менеджмент, а другие факторы и замыслы?
Я категорически не согласен с официальным курсом российской власти, считающей миграцию угрозой для национальной безопасности России. На мой взгляд, миграция последних 10—15 лет обеспечивала национальную безопасность, а угрозу представляет отсутствие в стране адекватной миграционной политики.
Никто не хочет признавать пользу миграции! Хотя бы то, что благодаря мигрантам Россия сохраняет численность своего населения, оставаясь по этому показателю в десятке самых крупных стран мира. Для государства, имеющего самую большую в мире территорию, этот показатель немаловажен. Увеличение числа мигрантов в Россию произошло в течение 1990-х годов, но уже в предыдущее десятилетие в РСФСР стало приезжать больше, чем выезжать из нее в другие регионы (союзные республики) СССР. Число мигрантов достигло максимума в 1994 году (810 тысяч человек — нетто-миграция), но затем снижалось. В 2000 году прирост составил 214 тысяч человек, в 2002-м — всего 140 тысяч. Миграционный прирост населения России был обеспечен за счет бывших республик СССР, в результате чего население увеличилось на 4,5 млн. человек, тогда как в другие страны убыл 1 миллион человек. Однако увеличение миграционного прироста происходило в условиях сокращения миграционного движения, в особенности выезда. Именно за счет более быстрого сокращения выезда из России в бывшие союзные республики и образовался миграционный прирост 90-х годов.
На территории России, по оценке известного демографа Жанны Зайончковской, единовременно находятся без регистрации 3-4 миллиона человек из стран СНГ и, по сведениям китаеведа В.Г. Гельбраса, примерно 400 тысяч торговцев-китайцев. Этих людей называют нелегальными мигрантами. Есть легальная трудовая миграция — в прошлом году она составила около 300 тысяч, в том числе около 100 тысяч украинцев. Именно эти люди построили в последние годы миллионы новых квартир и дач для россиян, дороги и офисные здания, обеспечили отличный торговый и ресторанный сервис. Трудно найти жителя страны, который не получил бы своей доли благ и прибыли от сверхэксплуатации труда мигрантов. Дешевую и удобную китайскую и вьетнамскую одежду и обувь носит сегодня большинство наших людей. Этим, кстати, оно стало больше походить на население других европейских стран, где такая же ситуация с рынком потребительских товаров.
Но, похоже, полезной для страны ситуации с миграцией приходит конец. К началу третьего тысячелетия возможности поддерживать миграционный приток исчерпаны. Некоторые резервы остаются, но, по оценке Центра демографии и экологии человека, максимум миграционного потенциала русского населения в странах СНГ составляет не более четырех миллионов. И это только в случае стабильной и улучшающейся ситуации в России и отсутствия угрозы армейской службы в “горячих точках” для детей переселенцев. Созданный некомпетентными специалистами миф о том, что “русский этнос должен собираться на свою историческую родину”, рухнул. С Украины никто не уезжает — хотя там хуже социально-культурная ситуация, но лучше климат. Из стран Балтии русские не уезжают и позиционируют себя все больше как балто-славяне с господствующей идентичностью по стране своего проживания. Несмотря на дискриминацию и ущемление многих базовых прав, они предпочитают Латвию и Эстонию, а не Россию, которая для большинства из них — даже не историческая родина. И это вполне нормальная ситуация, хотя и неожиданная для России.
Следует сделать вывод, что Россия упустила уникальный шанс забрать качественное и культурно близкое население из числа бывших соотечественников. В этой ситуации новый миграционный курс — под видом правового регулирования вытолкнуть уже состоявшихся мигрантов из других регионов некогда единой страны или ограничить этот приток с начала 2003 года — столкнется с большими проблемами. Своей ксенофобской частью этот курс немного “поработает” до предстоящих президентских выборов, а потом спокойно скончается.
Миграционный приток в Россию быстро сокращается, тогда как страна нуждается в его значительном росте. Сокращение численности населения ставит Россию перед очень жестким выбором. Она должна будет либо смириться с быстрой потерей своего места в мировой демографической иерархии и непрерывным ухудшением и без того не лучшего соотношения население/территория, либо открыть двери иммиграции, для чего, конечно, нужна совсем другая миграционная политика.
Россия не сможет избежать приема крупных иммиграционных потоков. На 2003 год правительство установило иммиграционную квоту в 530 тысяч человек, хотя каждый из регионов прислал заявки, составляющие в сумме гораздо меньшую цифру. Коми-Пермяцкий автономный округ (как и целый ряд других) сообщил, например, что сможет принять на постоянное местожительство ноль (!) мигрантов. Антимиграционные фобии и консерватизм свойственны региональным властям часто даже больше, чем кремлевским. К тому же республики и автономные округа не хотят приезда новожителей, чтобы не снизить пропорцию так называемого титульного населения. Пусть леса Коми, Мордовии и Марий-Эл остаются неиспользованными, но новых мигрантов “нам не нужно!”.
Прогнозируя будущее, нельзя не учитывать демографическую ситуацию за пределами России, в частности перенаселенность наших сопредельных южных соседей и растущую мобильность их населения. Отсюда неизбежно будет нарастать миграционное давление. Оно найдет свое проявление в нелегальной миграции, сдерживать которую будет все труднее и на которую придется отвечать расширением легальных возможностей иммиграции.
Однако в результате иммиграционного притока усложнится культурная мозаика страны. Здесь важны несколько аспектов. Произойдет, во-первых, не только увеличение численности, но и изменение этнического состава Москвы и Московской области, которые к переписи 2002 года за 13 лет увеличили свою численность на 2,5 млн. человек. Москва уже никогда не будет такой, какой она была десять лет назад. Для этого достаточно посмотреть на состав классных комнат и на детей, играющих в московских дворах. Теперь важно избежать пространственной сегрегации по этническому признаку и стремиться к перемешиванию населения.
Отношение к миграции должно включать несколько важных принципов и учитывать ряд моментов. Во-первых, нынешнее унижение, прямое и косвенное насилие, испытываемые мигрантами, скоро отзовутся реваншем их подросших детей, которые, будучи коренными москвичами или краснодарцами, и себя не дадут в обиду, и начнут мстить за своих обиженных родителей. Во-вторых, экономические потери и ухудшение многих сфер жизни в связи с уходом или сокращением числа мигрантов не могут быть компенсированы никаким душевным спокойствием, а тем более — экономическими выгодами. Если с рынков уйдут азербайджанцы, то ксенофобии от этого не станет меньше, но из наших городов уйдет круглогодичная продажа фруктов, овощей и цветов. В-третьих, общество и его правоохранительные структуры не готовы к тому, что в результате антимиграционных настроений могут возникнуть массовые проявления насилия и даже волнения. В итоге общество не консолидируется, а, наоборот, может произойти его глубокий раскол. Известная мне установка некоторых ведущих кремлевских экспертов, что антимиграционизмом можно консолидировать общество и восполнить потерю части рейтинга Путина (до этого такую роль должна была играть вторая чеченская война), крайне опасна. Что он сможет сделать с выросшей армией скинхедов и с высохшим ручьем иммиграции?
Миграция сулит благо для России, но превращать отношение к ней в элемент политических технологий ошибочно, неразумно, нецелесообразно. Видимо, еще год-два иммиграция будет сокращаться в связи с жестким законом “О правовом положении иностранных граждан”. Путин как защитник нации от “чужаков” будет переизбран, в том числе и благодаря антимиграционной политике. Если обойдется без погромов и без свежей крови, то после 2004 года все ограничения на иммиграцию будут сметены. Иначе замедлится экономическое развитие, а у московского метро будут продаваться только пучки укропа и петрушки в летнее время и больше ничего. Этого россияне не примут, а вот новых мигрантов примут.
Жанна Зайончковская,
заведующая лабораторией миграции Института народнохозяйственного прогнозирования РАН
Нужны ли России мигранты?
Наиболее красноречиво на этот вопрос отвечают прогнозы развития демографической ситуации в стране. Как известно, с 1992 года численность населения России начала сокращаться. К настоящему времени естественная убыль населения составила уже 8,7 млн. человек. Учтенный миграционный прирост за то же время — 3,4 млн. человек — не компенсировал и половины естественной убыли. Но даже если взять в расчет неучтенных мигрантов, фактически проживающих в стране, то все равно миграционный приток получится заметно меньше, чем убыль населения.
По нашим оценкам, полученным в результате исследований, в России находится примерно 3 млн. временных мигрантов из стран СНГ и не более 1 млн. человек из других стран. Из этого количества около половины живут в России более одного года, то есть фактически являются ее жителями. Остальные — это “челноки”, сезонники, прибывающие в страну действительно на короткое время. Что же нас ожидает в обозримом будущем? Посмотрим на демографические прогнозы.
Наиболее оптимистичен демографический прогноз ООН. Согласно его среднему варианту, население России к 2025 году уменьшится до 137 млн. человек*. По среднему варианту официального прогноза Госкомстата России население страны опустится на этот уровень на 12 лет раньше — к 2013 году, а на начало 2016 года составит 135 млн. человек. Низкий вариант прогноза Госкомстата к этому моменту — 129 млн. человек**, то есть на 15 млн. человек меньше, чем сейчас. Каждый последующий порог в прогнозах Госкомстата предусматривает ускорение нисходящей тенденции, поэтому высока вероятность того, что реальное развитие пойдет по низкому варианту. Тогда население страны будет сокращаться на 1,2 млн. человек в год. Заметим, что в последние четыре года оно уже убывает ежегодно почти на 1 млн.
Теперь представим хотя бы на минуту, что миграционный поток в Россию прекратился. По расчетам Центра демографии и экологии человека (ЦДЭЧ) Института народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук, наша страна, опираясь только на собственный демографический потенциал — при условии низкой рождаемости и очень высокой смертности — пришла бы к 2050 году с 86-миллионным населением, а при самой благоприятной ситуации с рождаемостью и смертностью — со 111-миллионным населением. При этом почти в 2 раза сократится численность людей трудоспособного возраста и резко возрастет нагрузка на них пожилого населения. Это означает, что отчисления на выплату пенсий с заработка каждого работника удвоятся. Понятно, что, хотя каждый работник сам себе зарабатывает пенсию, текущие пенсионные отчисления используются в экономическом обороте, выплату заработанных уже пенсий должны обеспечить работающие. Такую нагрузку трудоспособное население выдержать не сможет, и придется сильно поднять возраст трудоспособности. Такие прецеденты в мире были. В семидесятые годы в Норвегии, например, для мужчин право на пенсию по возрасту было отодвинуто до 72 лет, для женщин — до 67. Но разве можно сравнить Россию и Норвегию по качеству жизни! Кроме того, миграционный приток, что особенно важно, пополняет трудоспособную часть населения молодым контингентом.
Сколько же мигрантов потребуется России для поддержания численности населения на нынешнем уровне? Расчеты Центра демографии и экологии человека показывают, что суммарная иммиграция в будущие 50 лет должна составить от 35 млн. человек (около 700 тыс. ежегодно) при самой благоприятной динамике рождаемости и продолжительности жизни и до 70 млн. человек (около 1,4 млн. человек ежегодно), если эти показатели останутся на сегодняшнем уровне.
Много это или мало? Даже в течение 90-х, когда Россия имела беспрецедентный по величине миграционный прирост, он составил всего 330 тысяч человек в среднем в год, а в 80-е был около 200 тысяч в год. Лишь в 1994 году миграционный прирост взлетел до 810 тысяч человек, однако в дальнейшем не удалось даже приблизиться к этим цифрам. Понятно, таким образом, что в России открываются огромные перспективы для иммиграции, особенно если учесть слабую заселенность страны. Стратегическое направление нашей миграционной политики на длительную перспективу предопределится сложившейся у нас демографической ситуацией.
Но мигранты очень нужны России и сегодня. Развитие строительства и возрождающаяся промышленность испытывают дефицит работников, причем особенно массовых профессий. Поэтому ограничительная миграционная политика, которую сейчас проводит Россия, находится в вопиющем противоречии с насущными потребностями страны.
Непрерывно усложняется процедура оформления пребывания в России. Это касается и мигрантов из стран СНГ. В прошлом году из всех стран СНГ в Россию приехало всего 186 тысяч человек — мизерное количество для такой большой страны. Сильно снизился приток людей из Украины, Казахстана, Узбекистана. А ведь к нам едет миграционная элита, очень инициативные дееспособные люди, многие с высшим или средним специальным образованием, семьи с детьми, которые должны стать нашими гражданами.
Наивно думать, что миграционное тяготение в Россию незыблемо и что только от нас зависит, сколько мы пустим к себе мигрантов. В странах СНГ тоже происходят перемены к лучшему, поднимается экономика, растет потребность в специалистах. Это способствует большей этнической, в том числе языковой, терпимости. Да и оставшиеся русские, конечно же, за прошедшее десятилетие более или менее приспособились к новым условиям существования. Кроме того, явно недружелюбная миграционная политика России толкает мигрантов из стран СНГ к поиску других маршрутов, например в страны Средиземноморья или Восточной Европы. Значительная переориентация в этом направлении потоков из Украины и Молдавии уже произошла. При более толерантной политике по отношению к мигрантам страны СНГ могли бы удовлетворить потребности России в дополнительной рабочей силе по крайней мере до конца этого десятилетия. Но мы упускаем свой шанс и как будто нарочно все делаем, чтобы приток к нам наиболее жизнеспособных людей, владеющих русским языком, иссяк.
Большую озабоченность вызывает и внутренняя миграция — стремительный отток в центральные области населения Севера и Дальнего Востока. Между тем сокращение иммиграции из стран СНГ и снижение населенности Севера и Дальнего Востока связаны между собой. Поскольку Центральный регион является самым мощным миграционным насосом страны, где естественная убыль населения самая большая, а экономическое развитие самое быстрое, то чем меньше мигрантов прибывает сюда из стран СНГ, тем больше жителей Севера и Дальнего Востока имеют возможность здесь поселиться. Так, в 2001 году, когда приток из СНГ, как уже говорилось, был очень мал, резко усилился внутренний миграционный процесс. Центр стал аккумулировать население также с Урала, Поволжья, Северного Кавказа.
Миграционная политика затрагивает огромный круг людей. Это не только сами мигранты, но и родственники тех, кто уже приехал и кто, возможно, приедет, работодатели, квартиросдатчики. Не перестаешь поражаться тому, с каким пренебрежением к ним вводятся миграционные новшества. В тот момент, когда принимался закон о гражданстве, вся страна была вовлечена в обсуждение дискриминации, которой подвергались наши олимпийцы. А вот жарких дебатов по поводу закона о гражданстве почти не было. Не было и предварительной информационной подготовки населения к новшествам, вводимым законом о пребывании иностранцев. Наглядное свидетельство этого — толпы в ОВИРах, торговля миграционными картами, незаконное их изготовление, выросший на этом криминальный бизнес. В любом магазине можно купить руководство по составлению, например, бухгалтерских или налоговых документов, да и в Интернете оно есть, но тщетно искать таковое по оформлению пребывания в России или порядку получения гражданства давно приехавшими переселенцами с паспортами СССР на руках. Все в “лучших” традициях МВД, но под разговоры о демократии.
Базовый инструмент управления миграцией — регистрация по месту жительства — крайне несовершенен. Во-первых, почти невозможно осуществить ее в отведенные законом 3 дня, только один из пяти мигрантов может зарегистрироваться в течение недели, половина же не укладывается и в месяц. Кроме того, не всякий сдающий жилье согласится даже временно зарегистрировать съемщика. Поэтому приезжим приходится регистрироваться совсем не там, где они живут, и часто регистрацию покупать. Вот и появляются адреса, по которым зарегистрированы сотни мигрантов.
Необходимо разработать и ввести в практику такой механизм регистрации, который можно осуществлять без вмешательства милиции. Купил человек марку-пошлину в сбербанке, представил ее вместе с документом, удостоверяющим личность, получил отметку на миграционной карте, — и регистрация состоялась.
Хочу все же внести в проблему миграции оптимистическую ноту. Я уверена, что, несмотря на огромные сложности, с которыми сейчас сталкиваются мигранты, они не пожалеют, что приехали в Россию. После 2005 года начнет сокращаться трудоресурсное население страны, и пойдет этот процесс такими темпами, что иммиграция станет одним из самых дефицитных, если не самым дефицитным, ресурсом России. Думаю, что у детей нынешних мигрантов будет такой выбор работы, о каком можно только мечтать — они смогут реализовать все свои желания.
В XXI веке Россия, возможно, станет главной страной иммиграции в мире, подобно тому, какой была Америка в XIX и XX веках. Но если мы сейчас не будем думать о том, как нам цивилизованно принимать мигрантов, создавать им приемлемые для жизни условия или хотя бы не создавать препятствий, то в скором времени экономика сметет искусственно создаваемые барьеры, и Россия вынуждена будет принимать всех, кто пожелает приехать.
Нина Горланова
А котята — русские или казахи?
В 1970 году я закончила Пермский университет и осталась жить в Перми. А многих моих однокурсников разбросало по республикам. Валю и Галю распределили в Узбекистан (г. Наманган), Ларка вышла замуж в Казахстан (за русского). Вскоре однокурсница мужа (наш общий друг) уехала в Грузию (вышла замуж за нефтяника, русского). Учились в нашем университете и две подруги с Украины — они после окончания уехали на родину. Мы переписывались, посылками обменивались. Из Узбекистана приходило детское белье, из Казахстана — мед, из Грузии — мандарины, с Украины — сухофрукты. Я отдаривалась книгами. Пермское издательство тогда работало здорово, а у меня муж там служил в отделе прозы, так что книги мы для друзей доставали. И все они приезжали в гости, рассказывали, как хорошо сложилось все у них там, поражались, что в Перми стало совсем плохо с продуктами.
Когда я накрыла стол для гостей и Ларка увидела бутерброды, она прослезилась: “Студенческая еда! Я не видела этого столько лет! В Казахстане это совершенно невозможно — там все мясо, мясо!” У Ларки хозяйство: две коровы, телята, поросята и прочее, конечно, всегда есть мясо…
Однажды в санатории в Железноводске я подружилась с Леной, русской женщиной — инженером из Ташкента. Тоже переписывались, обменивались посылками, и она сообщила, что собирается к нам в гости. Я, помня Ларкину реакцию на пермскую жизнь, Лену в письмах долго готовила: у нас в магазинах пусто, ты не удивляйся и так далее. Лена закупила продуктов и дала телеграмму, чтоб я ее встретила. Она привезла 10 килограммов муки, еще что-то, но все-таки решила сходить в магазин, чтобы докупить кое-что для пирога. Видимо, мне не удалось ее подготовить адекватно! Когда Лена увидела пустые полки, она сразу начала причитать: “Да зачем вы не уедете отсюда! У нас тридцать сортов колбасы всегда в наличии, из них половина — копчености…”.
Родители мужа жили в целинном совхозе в Казахстане, приезжали в гости и тоже качали головами: “Как вы в этой голодаевке живете?!”.
Это одна сторона проблемы: русским в союзных республиках жилось хорошо, и они ценили сие. Ни одного плохого слова я от них не слышала про узбеков или казахов. Родители мужа говорили, что в их совхозе сорок национальностей, и все дружно сосуществуют! Но была и другая сторона. О ней стыдно и трудно писать, но нужно.
Мой знакомый получил распределение в узбекский кишлак, где отработал два года. По приезде на полном серьезе рассказывал: “До чего тупые дети у этих узбеков! В программном стихотворении Пушкина они вместо “челн” произносят “член”!..” А когда этот, с позволения сказать учитель (понимай: такой тонкий!), им вместо диктанта стал диктовать стихи Пастернака, дети делали ошибку на ошибке, за что он нещадно лупил их по головам.
Мы были в шоке! Зачем Пастернака-то диктовать узбекам, кто тебя просил?! Русский язык и так труден для изучения, а если еще взять синтаксис Пастернака!.. Ну начали бы узбеки ему диктовать из Алишера Навои… по-узбекски, а потом лупили бы по голове за ошибки! Прожив там два года, сам не удосужился выучить узбекский язык, но презирал детей за ошибки в русском (да еще и бил)!
В том же Железноводске соседка по столу — русская, живущая в Таджикистане, — рассказывала о таджиках примерно то же, что наш знакомый об узбеках. Таджиков она звала неизменно чурками. И тоже жила в республике не один год, не соизволив выучить язык того народа, среди которого поселилась.
Одноклассница писала мне из Туркмении, используя то же слово “чурки”, но с добавлением прилагательного “чернож…ые”, крыла их безбожно… Я перестала ей отвечать. Через некоторое время мне написала ее мама: дочь умерла от рака, а “эти чурки дали на внука такую маленькую пенсию!”. Опять чурки! Опять я не ответила…
Имперское сознание превосходства, увы, тоже имело место. Превосходство и непонимание! Мой муж хорошо помнит, как один русский гордо хвастался: “Да мы казахов стоя сцать научили!”. Вот культуртрегер нашелся! А того, что кочевые народы не должны были показывать обнаженного тела небу (остатки старинного культа неба), он не знал и не хотел знать… Нечего уж говорить о том, что русские распахали степь, которая для казахов была ВСЕМ! А теперь что — пыльные бури, за которые спасибо нам не скажет никто…
Да, от русских в Казахстан пришло всеобщее образование, хорошая медицина (в том числе — прививки). Но и тут все неоднозначно. Например, у казахов никогда не было туберкулеза, а с приходом русских началось заражение… Так что за время существования СССР много всяких обид, конечно, накопилось в республиках.
Но тем не менее оставались там и цивилизованно мыслящие люди. Возможно, они существовали только в тонкой прослойке интеллигенции. Приведу примеры. Когда во второй половине восьмидесятых меня стали публиковать центральные журналы, я стала получать много писем и посылок от читателей из республик, в том числе и от коренных жителей. Две посылки с чудесными детскими вещами пришло, например, от Людмилы Пацевич из Литвы. И были другие, но я уже запамятовала имена и фамилии (ведь прошло полтора десятка лет!).
А еще мне стали писать коллеги-писатели из Таджикистана, Туркмении и так далее… И я им отвечала.
И вот все рухнуло: Союз распался! Я по привычке еще продолжала писать друзьям, но ответов не было. Потом Ларка из Казахстана приехала и рассказала, что она вообще никаких писем не получала: “Казахи все, что для русских, просто выбрасывают в мусорный ящик возле почты”. Вдруг (для нее — именно вдруг!) оказалось, что казахи так ненавидят русских! Даже маленькая дочь Ларки, когда их кошка окотилась, спросила озабоченно: “Мама, а котята — русские или казахи?”. Она боялась, что и котятам достанется, если они вдруг тоже русские… Ларка сказала дочке: котятам хорошо — у них нет национальности.
Все наши друзья и родственники стали срочно выбираться из бывших окраин СССР. Свекор со свекровью переехали в Ярцево к дочери (к нам в коммуналку — просто некуда). Подруга из Грузии смогла вовремя продать свою квартиру и купить в Перми дом. А подруга с Украины тоже продала квартиру, но так дешево, что здесь ничего не купишь на эти деньги. Она живет в общежитии. О прочих сейчас не знаю практически ничего.
На днях моя дочь рассказала, что к крестному ее сына приехали жить родственники из Узбекистана. Вообще без денег! И уж, конечно, без мебели, без запаса одежды. Но они хотя бы надеются жить дальше, работать, растить детей. А вот сестру оставили там умирать от туберкулеза — у нее последняя стадия, и поехать она никуда не в состоянии… Мы с мужем выслушали, обсудили подробности этой леденящей душу истории и буквально растерялись. Что можно сделать? Чем помочь? Помолились за эту бедную женщину, и все. Господи, Ты всемогущ, помоги ей!!! Буквами еще раз прошу Тебя горячо-горячо!!!
Все понятно: у России нет возможности всех соотечественников принять сразу. Но есть пример Израиля и можно последовать ему! Создать всюду сильные русские общины! Есть Всемирное еврейское агентство с отделениями во многих странах — пусть и у нас будут “Русские агентства”. И через них можно помогать, как Израиль помогает своим…
Роман Сенчин
“Коренные” против “некоренных”
Миграция населения — процесс, на мой взгляд, естественный, необходимый, в большой степени благотворный. Трудно представить, как бы развивалось человеческое общество, живи люди, поколение за поколением, лишь в местах своего рождения. Именно миграция из перенаселенной Европы создала такую сверхдержаву как США. После распада СССР с массовой миграцией вплотную столкнулась Россия. И почему-то так получилось, что в основном русским стало неуютно, а то и невыносимо жить в бывших союзных республиках.
Демографы уже который год сообщают, что, несмотря на большую разницу между смертностью и рождаемостью, население России почти не сокращается, и, сделав паузу, добавляют: по причине огромного притока мигрантов из ближнего зарубежья.
Но проблема миграции существует и внутри России. Расскажу о Туве, где я родился и прожил (не считая службы в армии) двадцать два года.
Республика Тува находится на юге Сибири, — на карте как раз под Красноярским краем. Официально она вошла в состав СССР в 1944 году, через двадцать с лишним лет после его образования.
В конце 50-х — начале 60-х годов в республике нашли асбест и кобальт, построили комбинаты, возникло множество промышленных предприятий, был разработан угольный бассейн. И в Туву хлынула рабочая сила из разных регионов. Процент некоренного населения стал расти год от года. К середине 80-х годов у тувинского населения все явственней начала проявляться агрессивность по отношению к “некоренным”. Случались драки среди молодежи, в результате которых “некоренные” частенько попадали в больницу, а то и в морг с ножевыми ранениями. Некоторые тувинцы постарше стали подумывать, а не отойти ли к братской Монголии. Вместе с возрождением древней национальной культуры проявился и национализм. Появились села, в которые русским (так я буду называть некоренное население) заезжать было опасно. Местные или колеса у машины проколят, или стекла побьют, или сотворят еще чего хуже.
Жители столицы республики — Кызыла — на две трети были “некоренными”. Из пятнадцати школ всего две национальные, а в остальных — по два-три тувинских ученика в классе. Увеличение тувинского населения не приветствовалось и наверняка сдерживалось. Существовало неофициально такое разделение: в районах — в основном тувинцы, в городах — больше русские. И тогда в Кызыле время от времени стали появляться из чисто национальных районов ватаги молодняка, которые наводили страх на горожан.
Тувинцев раздражало отношение к ним русских как к младшим братьям. Впрочем, люди пожилые, проведшие в Туве десятилетия, относились к местному населению иначе. Например, моя бабушка Валентина Мартемьяновна Шаталова, родившаяся в Туве в 1922 году, никогда о коренных плохо не отзывалась, умела объясниться с ними на их языке, знала особенности их характера.
В самом конце 80-х национальная проблема в Туве резко обострилась. В Кызыл из районов потекли потоки перепуганных “некоренных”, бросивших свои дома и имущество.
В деревнях русские и тувинцы обычно селились раздельно: например, одна половина деревни была русской и называлась (в народе, правда) Сосновка, а другая половина, тувинская, Бай-Хаак. Причем русское поселение появлялось раньше, а затем к нему пристраивалось тувинское. Сейчас русские (старообрядческие) села остались лишь на самом севере республики, вдоль течения Енисея.
После районов пришел черед и Кызыла. Выдавливание “некоренных” было и явным (оскорбления, избиения, а то и убийства) и завуалированным (сокращения на работе, замена национальными кадрами, отказ в приеме на работу). В итоге большая часть русских, читай “некоренных”, покинула республику Тува.
Куда же они двинулись? В основном осели на юге Красноярского края и в Хакасии. Заполонили там города и городки, поселки, деревни. Их не любят, они — чужаки, да к тому же конкуренты. От местного населения отличаются активностью, образованностью — ведь именно такие люди легки на подъем и бывают востребованы на новом месте. Например, в руководстве Хакасии сейчас много “тувинцев” (так здесь называют таких переселенцев).
Туда же, на юг Красноярского края, направился почти одновременно поток с Севера — из Норильска, Дудинки, Енисейска (тоже люди не вялые). Работы, жилья на всех, конечно, не хватает. Еще недавно маленький — тысяч семьдесят населения, из которого почти половина пенсионеры, — уездный Минусинск в последние годы (причем — резко) увеличился примерно вдвое, забурлил, засуетился… То же самое произошло и в близлежащих селах. Стала возникать напряженность, стычки, как в Центральной России, где происходят чуть ли не побоища местных русских с русскими же переселенцами из Киргизии, с Кавказа… Не исключено, что усиливающаяся людская волна с любой из четырех сторон света (а это вполне реально) спровоцирует такие побоища и на юге Красноярского края.
Хочу коснуться еще одной проблемы.
В последнее время, мне кажется, происходит как бы сужение, съеживание населенной территории России. Русский Север, Сибирь, Дальний Восток обезлюдевают. Понятно еще, когда люди покидают искусственно созданные, не приспособленные к жизни районы. Но пустеют и обжитые издавна места.
Миграция может быть как стихийной, так и управляемой. Вспомним Целину, БАМ.
Сейчас всё в большую моду входит вахтовый метод. Человек, скажем, месяц добывает нефть и газ, валит лес, моет золото, а потом месяца два отдыхает в нормальных условиях. К чему может привести вахтовый метод? Думаю, в конце концов, конечно, не скоро, но вполне вероятно, в Сибири, например, останется с десяток крупных городов (в основном вдоль Транссиба), откуда будут разъезжаться, разлетаться вахтовые бригады, чтобы пахать землю, убирать урожай, добывать полезные ископаемые, валить деревья. Наверное, на время это будет удобно. А дальше?
Тема миграции не исчерпывается, конечно, материалами этого конференц-зала. Поэтому мы предлагаем нашим читателям поспорить с авторами либо продолжить разговор о проблемах, которые остались за рамками конференц-зала.
* Печатаются в сокращении. Полностью они будут опубликованы в сборнике, который готовится к изданию.