Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2003
Вечерняя песнь трамвая на трех рельсах
Эти три стихотворения, хоть и расположены в определенном порядке — на самом деле параллельны, они как рельсы трамвая, скользящего в темноте мимо жизни окон.
1 Раскинет карты вечер светящиеся — мечет, зажгут ли снова лампу, под образами ль свечи, что пало — чёт иль нечет, спасут или залечат? Что прогудит мне месса в ночи горящих клавиш? перебеганье света имеет смысл лишь — бег света вдоль по камню, по нервным проводам, в окне — осанна — хлебу, просыпанному нам, и — аvе — городам 2 Там поклонялись сгибу локтя, слов потерялось назначенье, и неподвижный взгляд стремился куда-то в долгое застенье. Безногий танец это был — театр рук и глаз, тарелки блеск за шторой. О как милы повторы, как вытерт штор атлас. Один тащил, другой отталкивал... всё умирало и рождало, (а стрелка на боку лежала часов — своё уж отбежала) и только, влажное снаружи, стекло в поту дрожало. 3 Оранжево-красная влага плещется в окнах чужих, в одних висят абажуры — жмут свой розовый жмых в другом — стеклянная люстра бормочет над круглым затылком ребёнка, что учит урок. Он дремлет и книга у ног. За рыжею занавеской ночами не спит швея отложит иглу и смотрит. И ночь в неё смотрит. Ночь — я А за углом — там трое брюсовых, в чугунных чёрных пиджаках, собралися для чёрный мессы, а страшный маг застыл в дверях. Ночь перебирает чётки окон — совсем уж темных окон нет. и только демон и голубка пьют чайный свет с крутых карнизов. Окна во сне В глубоких облаках — квадратное окно — сосновою стружкой пахнет оно, и что-то в нём трепещет — как в прихожей, волнуется — пылинок столб взовьётся, (бывает так) — когда любовь за дверью мнётся с для подаянья кружкой. Скорей, скорей (как пахнет золотою стружкой) подай же ей. В глубоком облаке овальное окно — в нём плещется лиловый сумрак — как то бывает с зеркалами, когда жильца несут вперёд ногами. Я вижу окна в облаках, о сколько окон — их! Кровь завела вдруг октоих, и мозг мой закружился весь — как голубиный древний стих — как будто бы я здесь. Две реплики в сторону смерти 1 Умирая, хочется отвернуться, Не присутствовать. Но неизбежно. Видишь Земли сырую промежность? Это Эреб, это выход в безбрежность Надо только толкнуться. Из дупла тебя вверх толкнёт, Ломаясь грубой корой, Привычно-ветхая Смерть, рыгнёт, Плюнет седой дырой 2 Я, Смерть, в тебя всё быстрей лечу. Я — камень из пращи, Всё ближе цель, всё дальше даль, Я вижу косички твои, прыщи, Но мне ничего не жаль. Ты стоишь как учительница пенья С поднятой рукой — но не страшно тленье, Ужасна скорость к тебе движенья, Необоримость твоего притяженья. Если б могла в тебя врезаясь Тебя, смерть, убить собой — Как якобинец напрасно прицелясь Отрезанной головой В шахте Весь этот мир — рудник Для добыванья боли. Спаситель наш — шахтёр И все мы поневоле. На чёрную работу, На шёпот бедной твари Склонился он к забою — Во лбу горел фонарик. Он шёл средь блеска, мрака — Пот с кровью пополам, Чтоб было больше света Небесным городам. И мы в слезах и муке, Стареясь, умирая, Возлюбленных теряя, Рудой кровяня руки, Кромешный уголь добывая, Для топки погибаем рая. Пьета Николо дель▒Арка в болонской церкви Мария делла вита В Болонье зимней — там где вьюга Случайна вовсе, как припадок, Где ветер, страстный как трубач, Провоет в бесконечность арок — На площадях гроба учёных Стоят — из мрамора скворечни, Где души их живут скворцами Своею жизнью тёмной вечной. Там в церкви Я видела Пьету, Которой равных, По силе изумленья перед смертью, Нет в целом мире. Там лысая Мария Сжимая руки, Истошно воет Раздирая рот. Пред нею Сын лежит прекрасный, тихий... Как будто смерть её состарила в мгновенье Как зверь она ревёт, И с нею воет ветер разрушенья. Тела свои ломая, терракоту, К умершему протягивают руки Две Марии — Как фурии, как гарпии, как ведьмы — Желая выдрать зенки грубой смерти. А та свернулась на груди Христа И улыбается невидимой улыбкой. Он, Бог наш, спит и знает, что проснётся Утешится Мария, улыбнётся. От плит базальтовых Такою веет скорбью Как будто бы земле не рассказали, Что Воскресенье будет, Всё станет новым и иным. О злые люди, падите же на снег И расскажите Камням и сердцу своему, Что Сын воскрес. И Матери вы это расскажите, Скажите статуе, Мариям расскажите, На кладбища пойдите, Костям и праху это доложите И, закусив губу, В снегах На время краткое Усните. Болонские параллели 1 Московский Кремль построил Фьораванти, В Болонье же воздвиг он чудный замок, В нём за зубчатою стеною пленный Томился, да и умер король Энцо. Как будто бы сам царь великий Грозный Его принудил к жизни одинокой, Он сочинял стихи к любви далёкой. И умер, наконец, в тоске жестокой. 2 Но есть ещё в Болонье верный слепок — Святого Гроба — снят в Ерусалиме. Уменьшен он искусно, соразмерно. И спит он, беломраморный, сияя, В глухой и зачарованной ротонде. Внутри него свеча всегда мерцает, Как свет души, как свет подкожный. У входа львёнок мраморный стоит. И кажется, что и подобье смерти Там куклою уменьшенной лежит. Присутствие и явность этой смерти Меня вели как стрелку по завертью Минутную... Бродя по кругу, Забыв где я и за стеною вьюгу, Тяня псалмы из памяти своей, Перебегание следила я теней. Вдруг мышь летучая слетела И птица во дворе запела, И зачарованною сумеречной сенью Скользнуло ты, подобье Воскресенья. Вид на Нью-Йорк с ночных небес Ю. Куниной-Трубихиной Как золото Микен, растёртое во прах, Нью-Йорк в ночи внизу лежит на островах И птица кружится и мыслит, что дракон Под этим золотом вживую погребён. Как слитки золота, присыпанные пылью И стружкой золотой и блёсткой кошенилью — Как будто б червяки ползут со всех сторон И давят золото как виноград, и стон Несётся к облаку. По одному Они вползают вглубь, плюяся блеском в тьму. Жаровня — раздувал её подземный жар Ускользает, полыхая, и её мне жаль. Тянет к брюху пятки самолёт босой, Город вертится и тонет неподвижным колесом. И сей живой горящий мёртвый вид Встаёт под наклонённый авион Внушая ужас, будто говорит — Что там внизу зевает к нам дракон. Его дыханья убежав, пилот Направо в океан уводит самолёт. Солнце спускается в ад (Гимны к Адвенту) Hommage a Hцlderlin 1. Бормотанье снега (Въступление) Под снег, подпрыгивавший вверх, попавший в бровь, летящий вкось, под заметающий мне душу, о тех уж мысль меня не душит — под ним укрывшихся уснувших, в его пуху, в его вязаньи и бормотаньи (как бормотанье мило мне — милей всего) и запинанье. Не то что шёпоты весны, не то что лета торжество, и осени унылой шелест — одна зима под нос бормочет и счастье долгое пророчит, виясь на стёклах на коре, о сне под снегом глубочайшим в своём тепле в своей норе. 2. Орфей опять спускается в ад В подземный пожар (он неслышно грохочет всегда) Спускался Орфей за любовью своей. Но она простой саламандрой — прозрачной, пустою летала, сквозь пальцы текла... Отсветы влажные в её сердцевине мерцали. Он быстро её проглотил и хотел унести на горькую землю назад. Она же пламенным вихрем опять изо лба унеслась и танцуя в огне растворилась ...Орфей воротился домой, где все элементы равны меж собою, и каждый на других восстаёт, но тут же смиряется. Странный ожог терзал его сердце с тех пор — там прозрачною ящеркой ты, Эвридика, плясала 3. К Солнцу — перед Рождеством От тёмной площади — к другой ещё темнее пред Рождеством прохожие скользят и чувствуют, что Солнце, зеленея, спускается во Ад. О Солнце, погоди! Мы что-то не успели! Касаться мёртвых глаз успеешь, погоди. Очнись как прежде в золотой купели, на розовой груди. Взлетай, светай — по скользким вантам, карабкаясь с трудом. Ты мёртвым не нужнее, чем нам, жующим хлеб, под мутным льдом. 4. Жажда теней В безотрадной степи Персефоны, у истоков Коцита жертвенной кровью поил стадо теней Одиссей. Жаждут они вина нашей крови с запахом острым, смертным утробы. (Больше нам нечего дать, но и её нам жаль). Так и несём как деревце в тонкой белой теплице в замкнутом хрупком сосуде. Тени вокруг летают — ждут, когда разобьётся, но в декабре вкушают немного падшего солнца. 5. Кольцо Диоскуров Однажды у дома родного, На асфальт шершавый, С пристройки невысокой Мне прямо под ноги упал венок живой Из воробьев тяжёлых, крупных, Двух слившихся и клювом и хвостами. У ног прохожих, шин автомобильных Они чуть трепыхаясь изнывали... В зимнюю ночь, Когда Солнце кажется безвозвратным, Когда оно в ад нисходит И медленно, неостановимо Вдруг обернётся к нам, Вспомнила я нежданно Птичье кольцо живое, Вспомнила и двух братьев, Слившихся воедино — так что не различить. (Греков детские бредни — их не понять, не забыть) Полидевк, Сын Зевса, Жизнь окончив земную, Взят был отцом на Олимп Весёлый, Кастор, смертного отпрыск, Тенью печальной томился В далёкой щели преисподней. Но Полидевк, тоскуя, Брата так не оставил. Сам он в аид спустился, И полгода там оставался, Сам уступил ему место На пиру и чашу забвенья Бед и страданий земных... А потом они снова менялись, Так в колесо превратились — Вечно в прыжке под землю, Вечно в прыжке в небеса. Тени в полях летейских, Боги на снежных вершинах Не знали, кто перед ними — Божественный брат или смертный. Так над моею душою Вечно паришь ты, бессмертный, Лёгкий и лучший двойник, Полный ко мне состраданья Долю разделишь мою. Смертный осколок тёмный, Обняв, Выведешь из Преисподней Ты самого себя Верю я — мы сольёмся Как два воробья на асфальте Как Диоскуры в полёте 6 Глядя на белый порох, Засыпавший наши дворы, Думаю — бедному солнцу Не вылезть из этой дыры, В которую провалилось И валится каждый год, Белая морда солнца В обмороке плывёт, И щурится — неохота Ему возвращаться назад. Оно как ведро световое Расплескалось, спускаясь в ад. 7. Рождество на чужбине Глинтвейн не согреет. Холодны чужие дома. На базаре рождественском Ходит, бродит, гуляет Белая тьма. Ходят бабы как солдаты — Толчея такая! Кто-то крикнул: Тату, тату Я тоби шукаю! Чем толпа чужее, Чем темней её речь, Её оклики-всклики, Тем блаженнней Твоё одиночество. Чужие люди, они как вол, Осёл и телец в дверях Радуйся. Ты одинок как Бог Не на кресте, А в яслях. 8. Эпилог О тёмной и глупой, бессмертной любви На русском, на звёздном, на смертном, на кровном Скажу и тотчас зазвенят позвонки Дурацким бубенчиком в муке любовной К себе и к Другому, к кому — всё равно — Томится и зреет, как первое в жизни желанье, И если взрастить на горчичное только зерно — Как раненый лев упадёт пред тобой мирозданье. Санкт-Петербург