Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2003
Без восклицательных знаков
Игорь Шевелёв. Год одиночества. Тверь: Тверская областная типография, 2002. — 400 экз.
…Он — журналист, а может быть, бизнесмен; а возможно — писатель; или — преуспевающий бизнесмен; или — непреуспевающий бизнесмен; или еще кто-то… Она — писательница, или журналистка; или — преуспевающая бизнес-леди; или — непреуспевающая бизнес-леди; или — кто-то еще… Они — он и она — она и он — она и она — он и он — имеют детей, занимаются любовью, разводятся, едут отдыхать за границу, едут работать за границу, ходят на презентации, живут в квартирах, на дачах, в Москве, опять же — за границей.
Что это? Это роман Игоря Шевелева “Год одиночества”. Прозаик и активный журналист, сотрудничающий с такими изданиями, как “Огонек”, “Время МН”, “Московские новости”, “Русский журнал” и т.д., привык работать над своими романами не по-журналистски медленно; даже можно сказать, что медлительно. В 2000 году появился отдельным изданием роман “Жертвоприношение коня”; теперь — два года спустя — “Год одиночества”. Это и вправду год, то есть триста шестьдесят пять главок. На первый взгляд перед нами уже ставший достаточно традиционным современный российский текст (Валерия Нарбикова, Михаил Шишкин, Анастасия Гостева и др., и др.), в основе коего — открыто декларируемый “принцип игры”. Надо сказать, что “запоздалая нервная любовь” к Павичу и Кундере еще и еще побуждает к созданию-созиданию подобных текстов… Но “Год одиночества” Шевелева — такой да вот и не такой! Например, “Взятие Измаила” того же М. Шишкина возможно с увлечением дешифровывать и — в конце концов! — уяснить, кому принадлежат составляющие текст цитаты; а тут и сам автор повернется к читателю “реалистическим задом”, расскажет напоследок “простую историю”; и — над вымыслом соплями обольюсь… Тексты Шевелева дешифровывать ни к чему. Автор вообще-то ничего и не зашифровал; просто у него привычка такая — то Набокова припомнить, то Ницше, то греческую мифологию, то еще что-нибудь… И не ищите загадок, потому что… лень… Лень загадки-то загадывать; скучно и уже банально. И Шевелев никаких загадок, никаких ребусов-кроссвордов нам и не демонстрирует. Тем не менее я попыталась приступить (подступиться!) к “Году одиночества” первоначально именно с позиций разгадыванья загадки, расшифровки шифра. Итак: о нем — главки — 1, 3, 5, 6, 7, 8, 15, 16, 20…; о ней — главки — 2, 4, 9, 11, 12, 13, 14, 21…; о насекомом — главки 10, 25, 47, 50…; главка 40 — о матке… Далее выяснилось, что главки накиданы совсем без всякого порядка, без всякой загадки, без всякого кроссворда. Насекомое, влюбленное в человека (женская особь навозного жука?!) исчезает из текста, не успев развиться сюжетно; и матка более не продолжит свой монолог женского говорливого органа. И автору совершенно все равно, на что это похоже — на Дидро, на Кафку, а то на Виктора Ерофеева или на Пелевина. Никакой разницы! Отчетливо ощущаешь грань, за которой уравниваются все цитаты и ассоциации; и весь “культурный багаж” укладывается в однотипные чемоданы и… все равно…
Уже ничто не может удивить, потрясти, взволновать… Все укладывается в ровный текст, в пространство букв без восклицательных знаков. Как это?.. А вот так, в сущности:
“…Вроде “Ста дней Содома”, которые я не досмотрела с мужем… ощущение девичьих грудок англичанки Инны Ефимовны… Мужчину тоже жалко… Вытирала пыль, поливала цветы… Или все же какой-нибудь тонкий человек найдет себя рядом с ней? — думала она… Вот и тогда был вечер “молодой поэзии” в Литмузее… Читаешь и пишешь — с краешку, но в виду имеешь картину целиком… Брэма и Фабра следует читать как автобиографический роман… Как заметил Габриэль Марсель… Поневоле задумаешься о попытке Лены вырваться… по горному Таджикистану… Про Каналетто… всемирной масонской ложи… По ходу заглядывали в переведенные на русский язык книги по китайской алхимии, тантризму и прочей непереваренной шелухе… Пирамида теневиков… Через бандитов, владельцев рынков… Он сказал, что у нее фигура Иды Рубинштейн…”
Триста шестьдесят пять начатых сюжетов. Сюжеты начаты завлекательно, современные московские сюжеты; то есть начала сюжетов… Продолжить эти начала — о нем, о ней, об их траханье, философствовании, журнализме — может, в сущности, почти что любой современный автор — М. Бутов, О. Славникова, А. Дмитриев и т.д. Поэтому Шевелев все эти сюжеты не продолжает. А зачем? Ведь лень и ни к чему проделывать работу, которую может проделывать В. Токарева, или Л. Улицкая, или А. Геласимов… И Шевелев декларирует свое “непродолжение”. Любопытно, что после прочтения каждой главки не возникает ощущения незавершенности, незаконченности. Соглашаешься с И. Шевелевым: зачем продолжать то, что возможно продолжить так легко? Незачем…
“Год одиночества” — книга “ощущения безысходности”; ощущения ровного, спокойного; потому что уйти совсем, “раз и навсегда отменить Новый год”, — это ведь тоже какой-то цитатный исход, никак не осмысляющий жизнь и даже и не ставящий окончательную точку…
В интернетной переписке с автором “Года одиночества” А. Парщиков высказывает следующее мнение:
“Твоя книга в ряду “Обломова”, романов Ивлина Во, “Камеры обскуры”. Помню свои суицидальные настроения от каждого из этих произведений. Набоковский роман, например, просто — радуга на небесах, просто свет Пастернака времен “Сестры моей жизни”, по сравнению с твоей гениальной энциклопедией, после которой не то что кого-нибудь любить, а и повеситься не представляется по-человечески возможным. Достигнуто! И я потираю руки, как полный единомышленник…”
Кажется, воспоминание о гончаровском “Обломове” возникло здесь далеко не случайно. Пожалуй, именно Гончаров обнаружил реальность сугубую двух процессов: приготовления пищи и приема пищи. Обнаружив сие, классик испугался: “Нет, нет же! Существует что-то еще…”. И он обрушил на нас тонны описаний деятельной и духовной жизни Штольца и Ольги Ильинской; мы тонем в этих словесных потоках и не понимаем, чем же, собственно, занимается Андрей Иванович… винными откупами? Гончаров тоже не знает… Современники — Андре Жид и Константин Вагинов — уже почти не строили иллюзий; даже бегство в творчество — куда уж духовнее! — не спасало от бессмыслицы ни героя “Болота”, ни Андрея Николаевича Свистонова. Блаженное время элегической грусти! Тогда еще у героев были имена, были любящие и самоотверженные Леночки и Лариньки… У персонажей “Года одиночества” уже и этого нет; все роли отыграны, нет спасения!..
Но ведь это же не вечно, то есть то, что человек может ясно осознать бессмыслицу своего бытия; это же не вечно. И после Стерна придет же когда-нибудь Диккенс, и будет же написана “Джейн Эйр”, и даже “Грозовой перевал” будет кончаться хорошо!.. И даже Парщиков кричит И. Шевелеву:
“…Книга страшная, конечно. Не слушай меня, любви она на самом деле не отрицает, но задает ей бескомпромиссные параметры, где начинается битва на кончике иглы…”. Чуть не описалась, знаете ли; чуть не написала: “на кончике игры”… Это извинение А. Парщикова перед И. Шевелевым сильно напоминает известный совет боярина Бермяты царю Берендею в “Снегурочке” Островского. Берендей волнуется, его тревожит “сердечная остуда”, охватившая его подданных. Бермята советует: “Издай указ…”. У многих возникает страстное желание “издать указ”, взмахнуть кнутом и погнать заблудшую литературу назад, назад, в стойло гуманизма и сильных страстей… Хочется смысла жизни, большого и чистого, как выкупанный слон; смысла, похожего на Исаковского, Лени Рифеншталь, А. Алексина и Гарри Поттера в одно и то же время… Ну, погодите! Будет вам и Диккенс, будет и Шарлотта Бронте, и литература побежит рысью к яслям, набитым до отказа смыслом и силой… А “Год одиночества” И. Шевелева — хорошая честная книга. И не надо бояться того, что жизнь по сути своей бессмысленна; бессмыслица жизни — это, знаете ли, одна из ипостасей смысла жизни; ну да, того самого смысла жизни!..
Фаина Гримберг