Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2003
Дмитрий Петрович Бак родился в 1961 году в г. Елизово (Камчатская область). Вырос на Западе Украины, где издавна говорили и писали стихи на шести или семи языках. Окончил филологический факультет Черновицкого университета, работал на Украине, в Сибири, в Москве (литературный редактор, школьный учитель, преподаватель вуза). Публиковался в литературной периодике, поэтических альманахах, сетевых изданиях (Кемерово, Киев, Чикаго, Москва, Торонто, Вильнюс). Переводил с украинского языка лирику Василя Стуса. Стихи переведены на польский, литовский, испанский. В настоящее время живет в Москве, преподает русскую литературу в РГГУ.
Акмэ Я под конец объясню тебе легкий способ... М. Айзенберг День не взойдёт, и звон через край подступит: сделать глоток невмочь, отворотиться тошно; в здешних краях между нельзя и можно — веер павлиньих глаз, звезда, и полынь, и трубы. Нет, не в лесу, — за полночным мытьём посуды девять часов полёта вспомнятся осторожно; ближе — нельзя и думать, далее — невозможно; если не тьмы просить — пусть бы простой простуды. Сырояденье — прах! жирны и хмельны акриды, заокеанские травы и эти — квиты, посереди тропы манна не каплет с неба. Здесь половинный путь; ветер, как зов негромкий; блеск обожжёт глаза с той стороны и с этой. Клином сошёлся свет; родная душа — потёмки. 2000 Lexington, VA * * * Где-то в кухне задумчиво дремлет собака, положивши на лапы мечту обо мне, обречённо и хмуро варганящем кашу в прогоревшей кастрюле на синем огне. Ты куда убегаешь, сердешная каша, пузырями покрытая? Пляшешь, ворчишь, а в углу пожилая незлая собака ждёт-пождёт через силу. Когда догоришь, расскажи мне, простое моё угощенье, как спалил я тебя безрассудным огнём; надо ж было, крупу в кипятке размочивши, подождать, чтобы сгинули в сердце моём разопревшие хлопья постылого мрака, чтобы глубже вздохнуть и вольней, чтобы не позабыть мне, что ждёт пропитанья собака, положивши на лапы мечту обо мне. 1992 * * * Это утро, лошадь эта, эти мокрые растенья, эти рыбные котлеты, съеденные с промедленьем; это кофе и какао, эти заспанные вежды, звук кошачьего лаканья безоглядно безутешный; эта книжка голубая на расстеленной газетке; снова лошадь, но рябая, словно абрикос на ветке; эти беглые расспросы о недавних сновиденьях, лошадях, каретах, розах, о животных и растеньях, это утреннее чудо — ряд волшебных изменений; и не знаю сам, что буду, только — vici, vidi. Veni? 2000 Саввино-Сторожевский монастырь Достаточный повод для ночи — сухой колокольный удар: густые гудящие клочья падут на прибрежье пруда. Недолгое это согласье недвижных деревьев и стен: и вот неразгаданной властью закатный огонь заблестел. Отчётливость — вот в чём причина! Остаться бы камнем в лесу, обитель, и пруд, и лощину усильем держать на весу; но дрогнет аршинная чаша, и словно бы из-за угла всё чаще, и чаще, и чаще распляшутся колокола, как будто ленивый меняла просыплет скупой разновес с серебряной глади усталой на тёмную просинь небес. 1993 Седьмое чувство (1986—1990) I до самых окраин страны где моря текут в желобах и журчат под сурдинку жлобы в телеящиках где с декабря до мая ништяк а до лета в обнимку сардины и сельди уходят под лёд набит холодильник седеющей снедью замараны фраки и тенор берёт дрожащие ноты чреватые смертью указы беспомощных неких кругов квадратов и сфер непреклонные кланы обрезав стволы залететь за бугор заплакавши чают и давят на клапан последних и горьких надежд у трибун законопроекты в прочтениях томных и двунадесятых бестрепетно тонут и завтрак отравленный канул в траву II до самых морщин замороченных сном и с нами случится лихая пропажа шампуня шампанского явы и даже драже раздробится дороже на слом продать несъедобные домы и горы и долы завшивеют круглым числом падёт в закрома урожай мандрагоры и кенар с родимым пятном не свистит зашкаливший гейгер истерзанный каин с розаном в петлице измяв лепестки бредёт до окраин до самых окраин 1990 Cамоубийство «Пежо» Люблю функционировать: свеча в последний раз из искры возгорится, и шатуны пойдут мелькать, и спицы — асфальтовые реки размечать. Возвратно-поступательный анчар! Но дрогнут индикаторы-ресницы, и я — о этот юг, о эта Ницца! — по плечи погружусь в мою печаль. Печаль темна, но вязкие объятья, как антифриз иль сорок тысяч братьев, от лобового боя не спасут: за кольцевую, дальше, за предместья, где глубоки кюветы, как возмездье, где дышит жёлтый клён и самосуд. И, развернувшись грудью к небесам, скользя капотом по траве пожухлой, успею ощутить, как век мой, дух мой чихнёт, зачахнет, вспыхнет в облаках. 1994 Бiля Львова. Залiзницею Дорога зникає пiд снiгом, опалене серце мовчить... Коли ще — жадана вiдлига зiтхне, затремтить, задзвенить? На цьому заснiженiм дротi пiвколом лежить самота, а мiй поневолений потяг летить, нiби в небо злiта... 1991 Поблизу Петропавловська-Казахського Slyszalbym glos z Litwy... Mickiewicz Як гроно зелених i марних зусиль, мiй потяг летить помiж степом i серпнем; та стукiт дрiбний, ще не ставши нестерпним, потрiйною чергою креслить поспiль мої сподiвання даремнi; сльоза, прозора та гостра, мов скло, набiгає i сохне пiд вiтром з вiкна i зникає, та де ж, Буковино, твiй заклик, твiй за... 1992 З Дарницi до Днiпра Бiля Києва знов, у стрiмкому вагонi; рiзномовного гомону хвиля густiш, нiж самотнiсть оця, що її на долонi нiби пестить мiй син. Незагострений нiж цих зелених i довгих узлiсь не минає, поспiшає за потягом, криком кричить, тепловозним гудком вдалинi завмирає, не завмерши в менi нi на мить, нi на мить. 1993 Ночной сонет Взор этих глаз мне не указ; подумай, что бывает ночью: деревья, птицы, тучи, рощи, кроль, на спине, дельфин и брасс. Мой друг, ты смог хотя бы раз без тормозов и всяких прочих колёс in vino veritas прислушаться, как ночь грохочет? Над Хлебным переулком тьма, не дай мне Бог сойти с ума — дом номер ноль вот-вот растает, нам больше нечего терять; жизнь — штука в сущности простая: один два три четыре пять. 1996 * * * Зрение гаснет рентгеновским сном — тише, темнее, спокойнее, глуше, и в заоконном квадрате моём только и вижу, что детские груши, сбитые ветром — приблудным ворьём, — в семьдесят первом и семьдесят третьем, пятом, шестом — сентябрём, октябрём, вечером, утром, в ушанке, в берете, в косоворотке, в толстовке, в дыму снежном — верхом на салазках, на лыжах; летом, зимою — в Карпатах, в Крыму; в дождь и в метель — повторите, не слышу!.. Все фотокоры, все фэды тайком птичками вылетят, магнием вспыхнут: груши желтеют рядком и ладком, ветер забытый с поличным застигнут... 2002 * * * И петь про чёрный пистолет... С. Гандлевский Четыре недели минуты считать, подбрасывать в небо монету, орлом или решкой вспорхнуть и опять карету мне! — думать, — карету! Прийти, увидать, победить в облаках и гулко удариться оземь, лихими словами себя попрекать в час тридцать, в четыре и в восемь. А после, свою упустивши стрелу, напялив помятое платье, четыре диванных подушки в углу пристроить впотьмах за кроватью... 1996 Рассвет в полёте Три полосы зари — столь ранней, что гаснет сон и явь нейдёт; под неподвижными крылами лесов и гор невпроворот. C сомнением, почти зловещим, я слушаю моторов рёв, и всё отчетливей и резче день — сей блистательный покров... Меж переливчатыми снами, как тридцать лет тому назад, раскачивается сознанье: я обмираю невпопад; предметы покидает тяжесть, я болен так же, как они, вот-вот на лица отблеск ляжет и солнце вскинется в зенит. Но медлит свет. Густеет утро, пора — часы наперечёт! И повторяю поминутно: три полосы, заря, полёт... 1996 * * * С утра цветы в оранжерее поникли. Снег сильней, белей; и всё отчетливей и злее Москвой повеяло моей. Ни слова, чур, не говори мне, всё скажет иней, синий цвет: в отполированном Берлине меня отныне больше нет; и повторяя поневоле полузабытые слова, шепчу я: Zoo, Hohenzollern, Warszawa, Брэст, Смоленск, Москва... 1998 Berlin Письмо Гоголя Ты всё тот же, деятельный, трудолюбивый... Но берегись слишком увлечься и рассеяться многосторонностью занятий. Избери один труд, влюбись в него душою и телом, и жизнь твоя потечёт полнее и прекраснее, а самый труд будет проникнут тем одушевлением, которое недоступно для истрачивающего та- лант свой на повседневное. Гоголь — Погодину; Ноября 28, 1836 Ты всё тот же, деятельный, трудолюбивый... Но берегись слишком увлечься: как во сне, легко, без усилий сотворяй своё, не открещивайся. Рассеяться многосторонностью занятий? Избери один труд, влюбись в него от закона до благодати, как себя полюби, как ближнего — душою и телом; и жизнь твоя потечёт полнее и прекраснее, а труд будет проникнут судьбою и делом, немощь уйдет — Бог с нею! — и тогда начала, концы настигнут тем одушевлением, которое недоступно для истрачивающего талант свой на повседневное. ...И присно, вовеки и купно с тобою моё существование бедное. 2000