Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2003
В нашем разделенном и разрозненном мире, где во многих странах нет цензуры, а если и есть, то в каждом государстве своя, свой, естественно, и ее вектор, — единодушный заговор тысяч и тысяч людей, пишущих о конфликте цивилизаций, ставит меня в тупик. Я, конечно, тоже постараюсь не сказать ничего такого, что могло бы еще больше накалить обстановку, тем не менее, вспомнив собственные (пятнадцатилетней давности) занятия историей, попытаюсь объяснить некоторые вещи, разумеется, как сам их понимаю.
По роду своей деятельности я принадлежу к людям, которые считают, что слова нужны в первую очередь для того, чтобы что-то сказать, а не скрыть или, того хуже, — ввести в заблуждение. Я понимаю, что политики, госчиновники время от времени должны говорить так, чтобы никто ничего не понял, но почему во всех материалах, что мне за последний год довелось читать, подобным образом изъясняются и политологи, и журналисты, — уразуметь не в состоянии. Возможно, они боятся неосторожным словом привести к крови, которой и без того льется немерено. И все же, мне кажется, дело в другом — в нашей первобытной вере, что пока не’что не названо, пока у него нет своего имени, его как бы и не существует. Плюс — в слабой надежде, что не сегодня-завтра проблема сама собой рассосется (с ней кончится и кровь), забудется, словно страшный сон. Иначе маховик не остановить. Все покатится, покатится, и впереди нас ждут религиозные войны, столь же долгие и, главное, жестокие, как в средние века.
Я убежден, что ситуация пока не безнадежна, что остановить втягивание всех и вся в войну двух огромных культур можно, но, чтобы сделать это, необходимо представлять суть происходящего.
Очевидная ремарка. Мир бесконечно сложен, интересы разных стран, группировок, людей даже внутри одного лагеря подчас имеют между собой мало схожего, и то, что пойдет ниже, — абрис, первый набросок, а не законченная и вставленная в рамку картина. Я говорю и буду говорить только о том, что в каждом лагере есть общего, лишь о том, что, собственно, и позволяет назвать зреющий конфликт “конфликтом цивилизаций”. Причем о двух вещах — гендерных особенностях нашей и восточной цивилизаций; существовании каждой из них в соответствии со своими внутренними часами я умолчу — об этом уже писалось.
В нашей жизни всегда, и сейчас тоже, немного спокойных разговоров, слабых, неуверенных попыток понять друг друга, и наоборот, она до краев переполнена напряженными монологами, столь же страстными, бескомпромиссными, как, например, между большевиками, эсерами и меньшевиками в России начала прошлого века. С теми же последствиями и для участников этих дискуссий, и для других, отнюдь в них не замешанных, просто не успевших или не решившихся вовремя убежать. Цель яростных споров одна-единственная: убедить не столько противника, сколько себя в том, что ты прав. Правота, наверное, самое страшное и самое мощное в мире оружие. Правота бесконечно умножает силы, она — настоящий синоним победы; неправота же, наоборот, в мгновение ока превращает тебя в паралитика, не способного пошевелить и пальцем (КПСС в 1991 году). Вдобавок правота есть не знающая ограничений индульгенция, мандат, требующий расправляться с каждым, кто ей противится. Битва за это “кольцо Нибелунгов” не может не быть беспощадной.
Однако правд в мире много — настоящих, не кажущихся правд. Земля у нас, конечно, одна, и она такая, какая есть, но все на ней изменчиво и подвижно, а главное — мы стоим каждый на своей горке, видим разные ее части и честно докладываем о том, что перед нами. Остается собрать, свести воедино разные правды — и мы поймем целое. Но желающих найти нелегко, обычно у нас получается спор семи слепцов из индийской сказки о том, на кого похож слон. Слепцы в ней, как известно, ни о чем договориться не смогли, передрались; вот и мы: воюем, воюем, мечтая победить, доказать, что правда наших врагов — не что иное, как ложь.
В сущности, эти войны вечны и неизбежны. Они возникают всякий раз, когда судьба сталкивает две правды, и тем они яростнее, чем у оппонентов меньше шансов отойти в сторону, забыть друг о друге. Нечто похожее происходит в земной коре, где дрейфуют, трутся боками, а иногда, словно вслед нам, прямо в лоб сталкиваются материковые платформы. Основное и здесь, и там происходит на глубине, но и того, что показывают человеку, — извержения вулканов, землетрясения, — достаточно, чтобы ужаснуться. Нет сомнения, что сейчас такая вот платформа мусульманской культуры пришла в движение: если взять карту, ясно видно, что везде, где она соприкасается с другими культурами (я тут не веду речи об исторических корнях и об исторических же обидах), идут или стычки, или целые войны. Индонезия: остров Тимор, враг — христианство, остров Бали — буддизм, Филиппины — христианство и мусульманство, Китай — тлеющий конфликт между ханьцами и мусульманами-уйгурами. Дальше — Индия и Пакистан. Россия и Чечня. Слава Богу, не разгоревшийся до крови конфликт между крымскими татарами и крымским же славянством. Болгары и турки. Сербы и албанцы, те же сербы и боснийцы. Продолжая круг: в Палестине евреи и арабы. В Судане убийство сотен тысяч человек, целых племен на христианском юге. Нигерия: новые столкновения между мусульманским Севером и христианским Югом (когда-то Биафрой). Война между Эфиопией и ныне независимой Эритреей.
Эти конфликты связаны не только и даже не столько с естественными причинами, главная из которых — бурно растущее в мусульманских странах население, бедность, невозможность прокормить десятки миллионов ртов (в Африке рождаемость в христианских семьях ненамного ниже), а, что очень важно и о чем почему-то не пишут, — с осознанной и вполне грамотно ведомой политикой.
На Ближнем Востоке и в Африке (здесь нас интересуют в первую очередь арабские страны, благодаря нефти отнюдь не бедные), постколониальная эпоха отличалась редкой нестабильностью. В шестидесятые и в начале семидесятых годов перевороты в них следовали один за другим. В некоторых странах и в некоторые годы группировке, захватившей власть, нечасто удавалось удержаться наверху больше полугода. Каждая же смена режима влекла массовые казни, в лучшем случае — изгнание противника. То есть местные элиты занимались настоящим самоистреблением, и очень долго было совершенно непонятно, что делать. Сейчас, когда в большинстве арабских стран тишь да благодать, когда не только короли и шейхи без особых хлопот передают троны наследным принцам, но и президенты из бывших революционеров без протестов и потрясений оставляют свои выборные должности старшим сыновьям (Асад в Сирии), в наступившее благолепие трудно поверить.
Политика, которая обеспечила это ни с чем не сравнимое спокойствие, известна не одну тысячу лет, но проведена в жизнь она была с исключительной настойчивостью и успехом. Суть ее в следующем: люди, готовые ради идей, власти, денег убивать и быть убитыми, все те, кто может нарушить стабильность внутри государства, отправляются на и за границу, туда, где мусульманский мир сталкивается с иными мирами и иными культурами, так сказать, “на фронт”. Причем наказанием здесь и не пахнет, напротив: правительство, общество считают их героями, с энтузиазмом оказывают им финансовую, военную, прочую поддержку.
Подобным образом Сирия покровительствует базирующейся в Ливане шиитской “Хезболле”, а та не обращает внимания на расправы с шиитами в самой Сирии. Из тех же соображений поддерживают ваххабизм официальные союзники США в арабском мире — Саудовская Аравия и государства Персидского залива. Заключено некое негласное соглашение, суть которого в следующем: в обмен на помощь “воины Аллаха” ни при каких условиях не вмешиваются во внутренние дела государств, их опекающих. Цель, которая перед ними поставлена, — или победить, или умереть в бою с неверными. Особенно замечательно, что благодаря умелой пропаганде погибший шахид сразу получает место в раю — обе стороны равно устраивает и одно, и второе.
Примеры такого пути к стабильности многочисленны и известны издревле. В России на окраине государства или на границе держали беспокойное казачество, время от времени подкармливая, жалуя ему свинец, порох и хлеб, и туда же, на окраины империи, ссылались те, кто ныне зовется нонконформистами — сектанты и революционеры. Во время крестовых походов (место действия — все тот же Ближний Восток) Европа избавилась от десятков тысяч не знавших, чем себя занять, рыцарей, получив в награду пару веков относительного покоя. Испания, победив мавров, часть своих конкистадоров отправила в удивительно вовремя открытую Америку. Кстати, единственная страна из арабских, не сумевшая переориентировать собственных недовольных, — Алжир — платит за неудачу бесконечной гражданской войной, от которой лишь в последние годы погибли, как я читал, десятки тысяч человек. Войной, в которой подчистую, от грудных младенцев до стариков, вырезаются целые деревни.
Итак, сделаем первый вывод: террор, корни которого мы привыкли искать в радикальном исламе, в ваххабизме, — это чисто внутримусульманский конфликт, вектор коего с немалыми усилиями удалось повернуть и обратить вовне. Когда-то Ленин призывал — и успешно — превратить войну империалистическую в войну гражданскую; здесь мы видим нечто очень похожее, но с другим знаком: война гражданская превращается в войну империалистическую.
Вторая из проблем, породивших современную ситуацию, целиком и полностью связана с иммигрантами. В Европе вкупе с Америкой число их — а тут мы говорим исключительно о беженцах из мусульманских стран — давно превышает двадцать миллионов человек и быстро увеличивается. Большинство иммигрантов прибывает из стран, где еще сохранилось племенное устройство жизни, если же оно распалось — то лишь вчера, и главное в нем никем не забыто. А главным, в отличие от либеральных западных обществ, где люди давно вполне атомарны и, не вызывая ничьего интереса, живут там, где считают нужным и как считают нужным, — было то, что, покинув родину, став изгоем, беженцем, ты автоматически признаешь крах, полное банкротство мира, в котором родился и вырос, мира, не способного дать тебе возможность прокормить себя, свою семью, обеспечить безопасность. Подавая прошение о статусе беженца, ты именно это и пишешь.
Бежав, человек действительно теряет очень и очень много. Восточные цивилизации и сейчас строго иерархизированы, в их пирамиде, сколь бы ни был ты мал, у тебя есть неотъемлемое место. Словом, ты — законная часть мироздания. Ничего общего с изгнанником: по племенным, следовательно, по его собственным понятиям — а нынешний Восток не слишком отличен от средневековой Европы, — положение изгоя близко к статусу раба, холопа. Он существует вне закона и правил, жизнь его принадлежит роду, который спас, взял его под свое покровительство.
Другое дело, что в нынешних Европе и Америке на сей счет существуют иные представления. Вообще, западный мир, который мы застали в конце прошлого века и который, к счастью, пока еще не до конца разрушен, по-моему, аналогов в природе не имеет. Если дарвиновская теория отбора утвердила как непреложный закон, по которому везде и всегда выживает сильнейший, то западный либерализм, во всяком случае, многое в нем, представляется мне попыткой — равно благородной, идеалистической и безумной — нарушить этот принцип, доказать, что неукоснительно он существует лишь в животном мире, а человек может и должен жить по другим правилам. Западный мир признает, что любой человек, которому что-то недодано природой или согражданами (проще сказать, слабак, обреченный на вымирание), имеет право получить от общества компенсацию. Последнее касается не только инвалидов, разного рода меньшинств, безработных, иммигрантов — в Скандинавии, например, даже в школах, чтобы способные ученики не унижали своими знаниями и академическими успехами отстающих, целые десятилетия отметки были напрочь запрещены.
Возможно, подобная система, если брать не десять—двадцать лет, а, например, сто, нежизнеспособна. Возможно, отказ от отбора неизбежно ведет к вырождению, гибели, и все же — хотя, по опросам, две трети этих самых скандинавов атеисты, да и другая Европа по сравнению с прошлыми веками куда менее религиозна, — мне кажется, что мир, который они построили, ближе к Господу, чем любой другой.
В общем, беженцам повезло: в Европе и Америке они оказались не холопами, не рабами и даже не изгоями. Кроме сочувствия, они получили еду, квартиру, пособие и медицинскую помощь, а большинство из них при некотором напряжении сил смогло найти и работу. Трудясь в поте лица, они делали, что могли, чтобы на новой родине стать своими, перенять язык, нравы, обычаи — проще говоря, ассимилироваться и во всех смыслах этого слова приобрести законный статус. Так продолжалось вплоть до последних десяти—пятнадцати лет, и особых проблем иммигранты никому не доставляли.
Той первой волне иммигрантов Запад казался неимоверно сильным, умным и богатым. Это общество казалось им настолько хорошим, что стоило потрудиться, чтобы стать его частью. И все равно они знали: чтобы подняться по здешней социальной лестнице, войти в средний класс, сравнявшись с другими в доходах, в образовании, им понадобится еще много времени. И тут пришла новая волна, частью состоящая из воевавших на границе мусульманского мира “воинов Аллаха” во главе с их духовными вождями. Они пришли с совсем новой проповедью, и их слова были исполнены такой веры и столько всего обещали, что скоро едва ли не половина иммигрантов, не зная сомнений, пошла за ними. В сущности, как бывало уже не раз, от своих учителей прозелиты услышали, что они, последние, на самом деле — воистину первые.
Когда-то Советский Союз большую часть времени, отпущенного ему природой, не сомневался, что Запад слаб, достаточно одного толчка — и он рассыплется, словно карточный домик. Бесконечные конфликты между государствами и внутри них — между партиями, не менее ожесточенная борьба между корпорациями с сонмом заинтересованных в их процветании лиц — все это не просто позволяло легко и дешево иметь в каждой из враждебных стран пятую колонну, огромное число сочувствующих, готовых служить нашей родине не за страх, а за совесть, но и, по общему мнению, неумолимо свидетельствовало, что еще чуть-чуть, и Запад рухнет. Как говорили пророки, разделенное царство не устоит. Достаточно нескольких танковых дивизий, чтобы разбежались его армии с солдатами, не могущими воевать без теплого туалета на поле боя и там же, на поле боя, без мороженого на десерт.
В начале 70-х годов, учась на заочном отделении Воронежского университета, по большей части как раз вместе с военными политруками, слышал это ежедневно. Разговор о бессилии американской армии — с прочими и так было ясно — начинался после первой же рюмки, и остановить поток презрения, насмешек глупо было даже пытаться. Увы, в 1991 году, причем именно как карточный домик, в одночасье, рассыпались мы сами и, казалось, вопрос о слабости Запада снят. Снят раз и навсегда.
Однако великие идеи вечны. Мысль, что Запад — колосс на глиняных ногах, что он давно и непоправимо сгнил, смердит, и года не провалялась в пыли. На смену коммунистам пришли другие учителя, паства их тоже была иной, но они не поленились и оброненное большевиками подобрали. Своим бывшим соплеменникам, а теперь здесь, на Западе, — иммигрантам и беженцам, — тем, кому на протяжении целого поколения предстояло ждать, пока их потомки и впрямь обретут новую родину, они сказали, что Аллах услышал их молитвы и просимое он даст им уже сегодня. И даже больше даст, несравнимо больше.
Не надо трудиться в поте лица и не надо учиться, им не нужны подачки — все, о чем они мечтают, — у их ног, потому что именно они — настоящие, по Божьему праву хозяева этих стран и земель. То, что по простоте и наивности они принимали за силу и великодушие Запада, на самом деле есть его слабость и распад. Не от широты души их пустили в сей благословенный край, край, текущий молоком и медом, благодаря многим векам разбоя и грабежа колоний, а из немощи. Их обманули, обвели вокруг пальца, заставив поверить, что они — жалкие просители.
Нет, они пришли не за милостыней, они солдаты, бесстрашные воины. Они первыми в высокой и кажущейся неприступной стене, которой Европа с Америкой отгородились от остального мира, сумели обнаружить прорехи, бреши, выкопать подземные ходы и проникнуть прямо в стан врага. Последний дурак будет верить словам о правах человека; правда в том, что европейцы никогда не хотели и не хотят, чтобы вы жили рядом с ними. Они бы многое дали, чтобы случилось чудо и вас, хоть вы и убираете их улицы, работаете на их стройках, заводах, куда-нибудь забрал Господь. Забрал всех до одного. Помните, вы никому и ничем не обязаны, вы — завоеватели, авангард огромной армии. Совершив подвиг, вы овладели плацдармом, теперь очередь за остальными.
Они говорили о слабости Запада, почему он даже пальцем не пошевелит, чтобы остановить нашествие. Он весь соткан из предательства и измены, подлости и корысти. Так, левые партии, надеясь, что иммигранты, натурализовавшись, отдадут на выборах за них свои голоса, сделают все, чтобы этих голосов было больше; о могущественной корпорации юристов, зарабатывающих немереные деньги в ущерб собственным согражданам, защищая права пришельцев; о шкурных интересах компаний, не могущих прожить без нефти, что качают из-под земли на бывших родинах беженцев, и прочее, прочее, прочее.
Главное же, западный мир настолько стар, что уже не способен меняться. Он слишком изношен, и любые попытки хоть что-нибудь в нем поправить разом его развалят. Идея, что он должен помогать слабым и обиженным, намертво встроена в его убогую философию, и как бы ни была опасна ситуация, разобрать ее, выкинуть на свалку невозможно: вместе с ней рухнет все здание. Не питайте иллюзий: здесь нет ни капли высокого, просто голая старческая нужда и вырождение. Весь Запад — это те же старики, за которыми вы ухаживаете в их домах для престарелых, хосписах. Как у всех стариков, силы их только убывают.
Несомненно, что в новых проповедниках есть огромный запас внутренней правоты. Именно она велит им неукоснительно запрещать любую проповедь чужой веры на своей территории, при первой возможности разрушать чужие храмы и столь же неукоснительно добиваться права везде, без изъятий проповедовать собственный взгляд на Бога и на мир. Эта несимметричность может быть объяснима лишь одним — полным непризнанием другого мира, другой цивилизации.
Обосновывая грядущую революцию, которая должна стать одной из наиболее радикальных за последние столетия, духовные вожди Востока учат, что западная культура разлагается, гниет, но это еще не все, правда куда хуже — она изначально порочна, аморальна и уже по одному этому достойна уничтожения. И она сознает свою неполноценность. Именно из-за нее западные женщины отказываются рожать: в каждом поколении природных европейцев и тех, кто переселился в Америку из Европы, все меньше и меньше. Пройдет несколько десятилетий, максимум столетия — с точки зрения истории срок ничтожный, — и их земли без чьего-либо вмешательства сделаются пустыней. То есть это просто медленное, растянутое во времени самоубийство. В сущности, если бы не зараза, которая оттуда идет, европейцев можно было бы и не убивать, они и так скоро вымрут. Иммигранты заселяют территории, которые освобождаются сами собой.
Чего-то подобного беженцы ждали давно, можно сказать, уже изождались. Это было чудо, снявшее с плеч огромный груз, спасшее, поднявшее их с колен. Здесь, где они теперь жили, они больше никому ничего не были должны, никому ничем не были обязаны, и там, откуда они бежали, на своей прежней родине, они тоже больше не были последними, наоборот, стали первыми, стали воинами и героями.
Изложенная выше проповедь — первопричина бесконечных взрывов и террористических актов. В ней же — объяснение того, почему все новые тысячи детей иммигрантов, отказываясь служить в европейских армиях, едут изучать военное дело домой — на родину предков.
Как итог данной части — несколько выводов. Первый: давно известно, что именно идеи правят миром. Запад два столетия настаивал, что конкуренция, демократические ценности и свободы, либерализм, права человека есть корень, источник его силы. И настаивал успешно. Пытавшиеся усомниться — пожалуй, самый яркий пример СССР — терпели сокрушительное поражение. Но вот пришли другие люди, они сказали, что король гол: свобода — не сила, а слабость. И как они сказали, так и стало.
Теперь, чтобы вернуть доверие, доказать обратное, Западу понадобятся немалые усилия. Конечно, я хочу, чтобы он сумел это сделать, но вопросов много, и ответы неясны. Насколько подвижно западное общество, насколько оно вообще способно к модификациям? Может быть, правда, что интересы различных групп в нем слишком жестко взаимоувязаны и степеней свободы нет. Но предположим, что дело не безнадежно: не понадобятся ли столь радикальные реформы, что Запад перестанет быть тем, каким мы его знаем, останется вывеска — суть же изменится напрочь. Последнее — верный знак, что “воины Аллаха”, пусть они и погибли в бою, над ненавидимым ими миром одержали полную победу.
Третье, о чем надо сказать. В сущности, “воины Аллаха” никому не нужны. Конечно, те, кто им покровительствует и их вооружает, будут горды победой, если она случится, однако куда больше все страшатся, что после первых же неудач на западном фронте война поменяет направление и из империалистической опять станет гражданской. Подобный сценарий представить себе проще простого. Так, казаки при Разине и Пугачеве, устав воевать с персами, турками, горцами и прочими инородцами, отправлялись в поход на Москву.
Там, где материки сталкиваются между собой, случается, конечно, много и важного и ужасного, но это периферия — главное, без сомнения, происходит в толще самих платформ. По своей природе все конфликты — внутренние, война же с другими — способ, переведя стрелки, на время притушить разлад. После Тойнби и его учеников мы знаем, что цивилизации, культуры настолько сложны, это настолько плотная упаковка мириадов и мириадов разнородных вещей, что ничего стороннего, за исключением нейтральных технических усовершенствований, перенять они не в состоянии. Собственно, ничем, кроме себя, сложившаяся культура и не интересуется. Пришлое — всегда враг, так же организм реагирует на чужие клетки, он или изолирует их, или, когда есть силы, немедля уничтожает. Культура, если и замечает соседку, то лишь как культуру варварскую, иначе говоря — антикультуру.
Тем не менее элиты, уважая, быть может, в других себя, общаются обычно довольно почтительно. Когда полководцы, крупные чиновники оказываются во власти противника, пленных редко отправляют на эшафот, куда чаще холят, лелеют, а заключив мир, с почетом отправляют на родину. В критических ситуациях бывает, что элиты пытаются объясниться друг с другом, но практика невелика и получается у них плохо. Как правило, в подобных диспутах никто никого не слышит. Перед нами классические диалоги глухих, состоящие из страстных обличительных речей, этаких яростных монологов. В конце ХХ века немалое их число было продекламировано на мусульманском Востоке, за редким исключением все они были обращены к христианскому Западу. Но реакции не было, и тогда в ход пошли шахиды. Смертники были тем крайним средством, что должно было заставить Запад прислушаться.
В восточных речах, с какой точки ни посмотри, отнюдь не все лишено смысла, и их главные тезисы полезно привести. Но сначала еще одна ремарка. Принято думать, что пропаганда, пусть и циничный, но эффективный инструмент из тех, с помощью коих власть управляет обществом. Управляет — во что она свято верит — ради его собственного блага, ради спокойствия и мира, стабильности и порядка. То есть это некая лапша, которую нам вполне сознательно вешают на уши, в результате же мы делаемся послушными и довольными. Пропаганда — хорошая штука. Разве плохо и разве мало для счастья, когда тебе говорят, что власть твоя — совершенство, да и ты ей под стать. Ты лучший, избранный, твоя земля — святая, именно ты всех спасешь и приведешь к райской жизни, народы мира уповают лишь на тебя.
Жизнь, однако, свидетельствует, что власть если и дурит нас, то невольно или, может быть, в самом начале, а так она во все это верит не меньше, чем мы. И до последнего надеется, что чистая правда, будто она управляет исключительным народом (народ и партия точно едины, они точно один дух, одна плоть), а когда возможностей обманывать себя больше не остается, когда уже никуда не уйдешь и ясно как день, что, догнав Америку по ракетам, мы, хоть тресни, не догоним ее по удою молока, власть впадает в форменную прострацию. Тот же 1991 год — не худший пример.
Первый упрек (кстати, взрывы — это еще не война, даже не преддверие войны), обращенный к Западу, связан именно с молоком. Сегодня мир мал и тесен, в нем все и всё друг о друге знают, и надо быть очень внимательным, чтобы ненароком никого не обидеть. А когда смотришь, как ведет себя Запад, кажется, что его единственная цель — во что бы то ни стало скомпрометировать восточную элиту. Доказать миру, но в первую очередь ей, что управлять можно без палки, одной лаской, увещеваниями да подкупом. Западная элита настолько обезумела, что ради унижения Востока, не колеблясь, ставит под сомнение свой собственный статус. Когда-то она легко, словно от безделицы, отказалась от естественных привилегий, которые по праву рождения принадлежат любой аристократии, теперь с не меньшей легкостью отказывается и от тех, что связаны с богатством. Будто стесняясь избранности, она на каждом углу кричит, что вообще не элита: она — как все, обычная, заурядная часть народа.
Бравируя щедростью, элита неведомо зачем в виде подоходного налога и налога на корпорации отдает больше половины того, что зарабатывает, а если учесть налоги на наследство, то и две трети. Куда же идут эти деньги? Ими кормятся десятки миллионов проходимцев, даже не временных безработных, хотя и те сами виноваты, что потеряли место, а идейных бездельников. Деньги разбирают идиоты, сумасшедшие, калеки, которые, хотя их обидели не люди, а Бог, именно от людей требуют все тех же пособий, крыши над головой и права бесконечно лечиться. Тут же с ложкой на изготовку стоят дети, которых в столь сытом обществе не желают кормить, одевать собственные родители, и сему парадоксу никто не удивляется. Вот откуда нескончаемый поток беженцев, который идет, едет, плывет, летит на Запад, и каждого Запад принимает, тоже соглашается дать жилье, кормить, поить, обучать и лечить. Разве это не прямое издевательство, глумление над Востоком? Ведь слабые и малые родом оттуда и там, а не у чужого дяди, они должны искать милости и покровительства.
Второй ряд претензий связан с патологической беспечностью, еще год назад царившей во всем, что так или иначе связано с порядком и безопасностью. Кому нужны никем и ничем не ограниченные свободы, права человека, кому хорошо от презумпции невиновности, благословляя которую тысячи и тысячи заведомых убийц, насильников, торговцев наркотиками здравствуют на воле? Можно ли чувствовать себя спокойно, например, в Америке, где люди поколениями живут, не имея никаких документов, то есть сами по себе, без учета и контроля — или в той же не раз помянутой Швеции, где ты, не глядя, частное здесь владение или нет, можешь везде ходить, ставить свою палатку, ловить рыбу, можешь рвать (только не на продажу) любые ягоды в чужих садах и любой овощ в чужих огородах? Все это власть имущие на Западе в интересах народов, которыми они управляют, допускать права не имели.
Надо сказать, что благодаря террористическим актам Восток наконец был услышан. Западная элита быстро поняла, что, не вняв советам, которые ей дают, она погибнет вслед за советской, уйдет в небытие. То есть Восток, увы, давно победил, победил после первого взрыва. Запад ясно увидел, что перенять тамошний опыт — к его же выгоде, и теперь с немалым энтузиазмом идет новым путем.
Именно влиянием восточного стиля я объясняю начавшееся во многих западных странах сокращение налогов, в результате чего в той же Швеции, где максимальный заработок при Улофе Пальме отличался от минимального лишь в пять раз, сейчас он отличается уже в сотни. В других странах — нередко и в тысячи. Одновременно с уменьшением налогов уменьшаются пособия, растет возраст выхода на пенсию, а сами пенсии сокращаются; таким образом, демонтируется немалая часть социалки. Еще разительнее изменения в областях, связанных с безопасностью, былая беспечность растворяется как дым. В Америке создается грандиозное министерство безопасности, вводятся обязательные удостоверения личности, снимаются отпечатки пальцев, фотографируется радужная оболочка глаз, прослушиваются телефонные разговоры и разговоры, которые ведут между собой компьютеры; до конца жизни будет храниться каждое твое обращение в банк — в общем, во всем, что может быть важно, за тобой начинают следить, причем вполне профессионально.
Решается дело и с иммигрантами. Безусловно, в том победа Востока, что от двери, через которую беженцы попадали на Запад и которая раньше была широко открыта, сейчас осталась узкая щелка; скоро, по-видимому, исчезнет и она. А дальше если и будут кого-то пускать, то лишь действительно нужных.
Некогда в СССР либеральные экономисты, философы, политики мечтали, что вот-вот наступит новая эпоха, начнется конвергенция между социалистической системой и западной. Будущее общество возьмет лучшее от каждой, в итоге люди и тут, и там наконец будут счастливы. Той конвергенции мы не дождались или Запад 60—70-х годов и был ее результатом, просто мы этого не поняли. Ныне же прямо на наших глазах идет конвергенция между западным обществом и восточным, и как много шагов навстречу Востоку придется пройти Западу, прежде чем все успокоится, сказать нелегко.
Те упреки, которые я перечислил выше, — верхушка айсберга, принадлежат они весьма и весьма вестернизированной восточной элите. Элите, по примеру Ататюрка пытавшейся модернизировать свои страны (партия БААС), имеющей на Западе дома, виллы, по много месяцев живущей в парижах и лондонах, связанной делами, общими интересами с европейскими и американскими компаниями, политиками. Однако за несколько последних лет через мулл, имамов, шейхов, других духовных учителей, через настроенных весьма традиционалистски студентов и профессуру все это спустилось вниз, к людям, которых на Востоке принято называть “улицей”, и уже здесь, впитав на и от “улицы” ненависть миллионов и миллионов, приобрело иной, куда более жесткий и решительный колер.
В новом виде и в статусе народной воли старые обиды возвратились наверх, к власть имущим. Прежние увещевания теперь зазвучали как приговор, который одна культура выносит другой. И как выводы, которые из этого приговора с неизбежностью следуют. Оформленные вежливо, в соответствии с дипломатическим протоколом, они выглядят примерно так.
Сначала преамбула. Ее цель — раз и навсегда лишить западную элиту чувства правоты. Заставить ее понять, что мир, который она выстроила, во всех смыслах неудачен, в нем никто не счастлив, никто, несмотря на бесконечные его богатства, не доволен жизнью. То есть западная элита и в том, что касается лично ее, и в том, что касается народов, которыми она управляет, — полный банкрот и должна уйти. Уступить место другим, которые лучше знают свое дело. Как уже говорилось раньше, даруемая пропагандой вера в себя — великая вещь: стоит правящему классу на Западе усомниться в том, что он — самый сильный, красивый, умный, что он первый парень на деревне — с ним кончено. Не усомниться же будет очень и очень трудно.
Первые два аргумента — со стороны, но они весьма показательны. Беженцы и иммигранты, которые, повторюсь, самим фактом своего бегства вынесли приговор стране и культуре, в которой выросли, через несколько лет, уже выучив язык и осмотревшись на новой родине, вдруг резко меняют оценки. То есть люди, больше кого-либо западной элите обязанные, от нее отворачиваются. В этом — объяснение и единственная причина, почему они отказываются ассимилироваться, почему дочерей выдают только за своих и стараются воспитать так, чтобы те и не думали снимать чадру. Наконец, почему их сыновья, изучив военное дело на прежней родине, готовы сражаться с родиной новой. О том же говорят и шахиды. Сотни их без колебаний отдают жизни, чтобы засвидетельствовать правоту Востока, на Западе подобных защитников не сыщешь днем с огнем. Правда, от этих доводов можно отмахнуться, списав все на дикость и фанатизм некоренных, пришлых.
Однако и у своих — причем сплошь, от элиты до простого народа, — если верить статистике неврозов, наркомании, алкоголизма, самоубийств, в конце концов, если верить опросам, где людей просто спрашивают, довольны ли они жизнью, картина будет малорадостная. Когда-то в XVII веке встав на путь революций, во имя равенства разом сломав сословные перегородки, Запад получил немалые дивиденды — не знающий никакого удержу технический прогресс. Но и плата оказалась немалой. Мир, который был выстроен благодаря этим открытиям и усовершенствованиям, трудно назвать счастливым. Бесконечная изменчивость убила ту стабильность, что необходима человеку для покоя, для уверенности в завтрашнем дне. Всё — и отношения с семьей, и работа, и твое положение в обществе — сделалось зыбким, непрочным, неосновательным. Всё и в любой момент могло быть поставлено под сомнение, потеряно на ровном месте.
Еще одна важная вещь. На Востоке твоя судьба почти целиком определяется положением родителей. Путь, который надо пройти, чтобы знать, что ты осуществился и жизнь удалась, невелик, вполне соразмерен с краткостью человеческого века. Он настолько мал, что обычно тебе хватает времени, сил и на работу, и на то, чтобы радоваться жизни. Ловить кайф от женщин и детей, друзей и еды, кофе и дома, в котором живешь. Другое дело на Западе. Здесь после слома барьеров, исправно членящих общество на небольшие ячейки, этот путь сделался едва ли не бесконечным, и успешно справиться с ним удается немногим. Остальным приходится признать, что они обыкновенные неудачники.
Всю жизнь ты в поте лица работаешь и работаешь, гоняясь за каким-то фантомом, тянешься, тянешься вверх. К вечеру ты так вымотан, что нет сил ни на то, чтобы пойти куда-нибудь с женой, ни на то, чтобы поиграть с ребенком — только добраться до постели. Не жизнь, а бесконечная гонка, в которой, по незабвенному Паркинсону, ты каждый день пытаешься прыгнуть выше головы, и от этого, оттого, что ты вечно на пределе или даже выше своего потолка, — еще большая неуверенность. В общем, ты живешь, не видя, не слыша почти ничего, что по природе человека приносит ему радость, а зачем, для кого — непонятно.
От этих укоров вкупе с не лишенными сочувствия философствованиями до террора путь оказался удивительно прям и короток. Проложила его “улица”. Ее простое убеждение, что Европа, Америка, отчасти мы, Россия, для мусульманской ойкумены — нечто вроде по- и заграничья, этакая ничейная земля, будущая колония, где не существует законов и норм, где все разрешено и прав только сильный. Словом, снова отбор в самом его чистом виде.
Конечно, многое из вышесказанного можно попробовать не замечать, другое списать на пропаганду, но мир устроен так, что спрятаться от него трудно. Да, Запад еще силен и сейчас его чаще не пугают, а манят. Главный вопрос пока, насколько глубокие изменения потребуются, чтобы со всем этим справиться, готов, способен ли он на них (конфликт становится внутренним уже на Западе). И что будет представлять собой западное общество после нововведений.
Угроза особенно серьезная, потому что то, чем искушают нашу элиту да и нас самих, — спокойная, стабильная жизнь, жизнь, полная семейных радостей, прочих удовольствий, — весьма соблазнительно.