Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2003
* * * Сложного сложнее, простого проще, то неповоротлива, то шустра, громоздясь на горы, врываясь в рощи, языками яростными костра ласково крутя, шевеля глумливо, рушится стремительная с обрыва и встаёт целёхонька, как ни в чём не бывало, плотная и сквозная, сведуща во всём, ничего не зная, собственным себя подопря плечом. Сопредельным странам грозя набегом, мир даруя прочим издалека, Ноевым взлетающая ковчегом над водой под самые облака, раздаётся вширь обоюдокрыла, весть о том, что будет и есть и было, претворить пытается в кровь и плоть всех существ, замешанных на соблазнах, потому что в лицах и видах разных праведную любит её Господь. * * * Боярышнику — краснеть нечаянным очевидцем всех ряженых обнажения, готовя сытную снедь клестам, снегирям, синицам, себя же — для жизни будущей. Сей праведник — проводник, накопленным златом беден, иные стяжав сокровища, с тех пор, как на свет возник, до тех, как пребудет съеден, звенящий звеном связующим. Не всё, что случится, зря, — стоять ему через силу единственным в поле воином, ни слова не говоря, и класть семена в могилу — всеискупляющей жертвою. * * * Не я ли прежде безжалостным захватчиком отвоёвывал у пенной пучины сушу, чтоб можно, сверша священный обряд, на почву мне твёрдую стопы, не ведая страха животного, было выставить? — Закончены кроволитные бои до срока, — пора бы пересчитать поголовно победы и поражения, вничью или в чью-то пользу, случайно или намеренно: и с лицевой и с изнаночной едина ткань, обращаясь обеими сторонами! — Но всё-таки, как ни выверни, я создал плавучий остров, одновременно и движимый и неподвижный, — откуда бы ветра ни дули, своими путями ему стремиться и, ширясь, нести растительность обильную выспрь. — А ныне рачительному хозяину он стал велик, и границами раздвигся так, что пределов уже не окинуть оком, да не послужат помехою ни сны дурные, ни вести: достаточно обустроены все грады его и веси все, все пристани, все дороги, и храмины, и кладбища, — открывший свою Америку не зарится на чужую. Что делать с огромным островом, без ведома прирастающим? — Довольно и половины для жизни его владельцу, — берите всё, что приглянется, и делайте что хотите. Санджару Янышеву Рассыпа’ться что в похвалах восточных — пахлавах и халвах или «вах-вах-вах» — мне, любителю мыслей скупых и точных, за словами явленных, — не в словах? Извини, Санджар, утончённых бредней шелкопрядом тянуть не желаю нить, потому что я Заднюю от Передней Азию не знаю как отличить, но в поэзии что-то да разумею, — может быть, раз-два и обчёлся нас, чувствующих в ней, утешаясь ею, вкус, цвет, запах, плотность и звук — зараз. Русское для Муз не пустыня слово, хоть не шёлк и не бархат и не парча, и, по счастью, не сшить из него покрова, чтоб, набросив, Янышев, на плеча, было чем от стужи укрыться зычной и от вьюги, виющей гнездо в ушах, соразмерной речи единоличный повелитель, деспот и падишах! * * * Златотрепещущее над нами море поблекло, по кривизне брежной разметаны кверху днами переселенцев сюда извне судна, повесив обломки вёсел, ржавые высунув якоря, щеглы окрест раскидав как зря, — их обречённый народец бросил без сожалений на произвол и неизвестно куда ушёл. Где вы? Неужто чужбины сладок, а не отчизны суровой дым? — Всё, что стремилось придти в упадок, будучи старым иль молодым, древним иль новым, пришло, различий не проводя между тем и тем, сделался велеречивый нем край, где звериный лишь крик да птичий редко, но скатываются в ком, — на языке здесь вещать каком? Местная речь, наущась латыни, взяться намерена за санскрит, — недопроявленного доныне гул вещетворчества в ней сокрыт под тарабарщиною Монгола, Фрязина молвью, на суть скупой, складом Варяжеским, скорлупой Грецких наречий, пятой глагола Аглицкого и окружных стран, — слышен сквозь них, изначально дан. Из обезлюдевших порубежий духи земли собрались на зов, дабы, насытившись кровью свежей, память и время начать с азов, сооружения крепостные выстроить заново, возвести вновь города, проторить пути в твердях обеих как бы впервые, на море двинуть опять суда, плыть посылаемые сюда. Алкей — Питтаку (опыт реконструкции) Ты поднялся по солнечной лестнице ввысь, поражая соперников, из мертвящим дыхающих смрадом пещер, ядом пропастей прыщущих, и теперь на вершине надменно стоишь, преисполнен величия, позлащённым кумиром, вселяя во все страх со трепетом стороны. Хор немолчно тебе возглашает хвалы, славословия, почести; благовонные смолы курятся; зовут блюда с тучными брашнами; кость белеет слоновая; блещет вино в хрусталях искромётное; малахит и янтарь, яшма и бирюза зеркалами размножены. Сквозь узорные стёкла клубятся сады от востока до запада; нивы в класах обильных; на мятных лугах стад безропотных пастыри во сопели послушливо дуют; летят колесницы дорогами, скрипом о’бодов, ступиц тебя и осей поздравляя с победою. Всё — твоё, что ни создано Вышним и что ни возделано смертными на земле, под и над и окрест, все — твои: взоры пылких ли юношей, ослеплённых ли мудростью старцев, мужей оборотами ль опытных, или взгляды восторженных нежные жён, — за тобой устремляются. Но меня провести не удастся тебе, победителю, — ведаю, что делам и бездействию, памяти счёт и забвению выставлен обречёнными на полужизнь-полусмерть, и за прошлое будущим, как себя ни раздваивай, — я говорю, — ты заплатишь, как следует.