Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2003
Уже в десятый раз на святках, как обычно, в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино состоялась торжественная церемония вручения премий журнала “Знамя”. По итогам 2002 года премий удостоены:
Марина Вишневецкая за повести “О.Ф.Н. Опыт истолкования” (№ 5) и “А.К.С. Опыт любви” (№ 11) — премия за артистизм;
Сергей Гандлевский за роман <НРЗБ> (№ 1) — премия за произведение, утверждающее либеральные ценности;
Нина Горланова за роман-монолог “Нельзя. Можно. Нельзя” (№ 6) — премия за произведение о жизни и необыкновенных приключениях демократии в России;
Евгения Кацева за воспоминания “Мой личный военный трофей” (№№ 1, 3) — премия за произведение, утверждающее идеалы патриотизма;
Илья Кочергин за повесть “Помощник китайца” (№ 11) — премия “Глобус” за произведение, способствующее сближению народов и культур;
Олег Чухонцев за стихотворение “— Кыё! Кыё! По колена стоя в воде…” (№ 5) — премия за произведение, утверждающее приоритет художественности в литературе;
Владимир Шаров за роман “Воскрешение Лазаря” (№№ 8, 9) — премия “Открытый мир”.
Кроме того, специального диплома “Знамени” за творческий универсализм и постоянное сотрудничество удостоен Николай Работнов (“Колдун Ерофей и переросток Савенко” — № 1; “Гимн Языку” — № 6; “Иосиф Виссарионович меняет профессию” — № 8; “Демо*ра*ия и Демо*ра*ия” — № 9 и цикл стихотворений “Концерт для глухих” — № 11).
Специальной премии журнала за осуществление арт-проекта — Галерея “Знамя” удостоена Ольга Всесвятская.
Мы благодарим спонсоров журнальных премий Марка Масарского, Сергея Караганова, Аугусто и Мирту Лопес-Кларос, Александра Воловика, ВГБИЛ им. Рудомино за благородную и бескорыстную поддержку современной российской литературы.
Публикуем выступления лауреатов.
Марина Вишневецкая
Премию за артистизм я принимаю с благодарностью и гордостью. Артистизм — это то, что одухотворяет быт и одушевляет бытие. Артистизм — это тонкий, это тончайший слой культуры. Когда мы наносим его на поверхность лица, он называется косметикой. Если столь же тонкий слой артистизма привнести в выражение своих чувств — возникнет культура общения. А если сделать еще одно усилие и толику артистизма привнести в свой труд, возникнет художественный текст или литературно-художественный журнал. Станут ли они событиями культуры или только ее кирпичиками, известно лишь Богу. Но без артистизма, без игры, без перевоплощения в персонажей, а иногда и в сам текст, когда ты чувствуешь его архитектонику лучше, чем собственный скелет, дело наше вполне безнадежно. И журнал “Знамя”, который я люблю давно и, как теперь понимаю, не безответно, я люблю именно за артистизм, проявляющийся во всем: в журнальной политике, в оформлении интерьера, в стиле общения…
Артистизм — это еще и отсутствие надутой серьезности, способность к самоиронии и та последняя легкость, которая приходит, когда с тебя уже сошли все семь потов. Я от души желаю всем вам счастья, вдохновения и… артистизма!
Сергей Гандлевский
Второй раз журнал “Знамя” удостаивает меня своей премии. Второй раз за прозу. Второй раз с формулировкой “За произведение, утверждающее либеральные ценности”. Разумеется, мне это и приятно, и лестно, но и чудно одновременно, потому что “утверждение” чего бы то ни было никак не входило в авторские намерения; а кроме того, все мои эстетические симпатии — на стороне искусства, не озабоченного посторонней пользой.
Сам ехидный человек, я и за другими вынужден признать право на насмешливость. Чего доброго, дважды лауреат в одной и той же торжественной номинации, я нечаянно подслушаю, как кто-нибудь из домочадцев или гостей брякнет на кухне: “Либеральные ценности? — это по папашиной части”.
Спасибо, тем не менее. Потому что, как заметил Роберт Льюис Стивенсон, если стараться заглянуть дареному коню в зубы, недолго и свалиться с него.
И хотя соображения меры и профессиональная боязнь повтора мешают мне возбудиться с полоборота и с подозрительной бойкостью разговориться на тему, давшую название премии, я надеюсь, что эти сравнительно молодые ценности по-прежнему дороги для меня. Может быть, сейчас еще дороже, поскольку, теснимые по воле обстоятельств более архаичными и примитивными представлениями, они переживают не лучшие времена.
Нина Горланова
Недавно я была на дне рождения у старшей дочери. Она выставила целую полку “деток” кактусов и написала плакат: “Отдам в хорошие руки”. Я сразу подумала о своих “детках”, то есть о рукописях: как это важно — отдать их в хорошие руки! Для меня хорошие руки — это руки редакторов “толстых” журналов! Мне кажется, что они в трудное наше время выполняют важную миссию: держат страну в едином поле культуры. И помогают противостоять демонизму шоу-бизнеса! Когда я получаю письма от читателей после публикации в том или ином “толстяке”, я понимаю, что журналы читают по всей России: и в городах, и в селах.
Иногда я говорю, что провинции нет, так как мы все на одинаковом расстоянии от Бога. Иногда жалуюсь, что в Перми негде издаваться. Одно другому не противоречит на самом деле. Да, мы все равны перед Всевышним, но мир сей грешен, не все в нем идеально, возможности разные. Поэтому остается радоваться тому, что есть. А есть немало: мы с мужем-соавтором пишем в Перми, публикуемся в Москве. А читатели находятся то во Владивостоке, то в Кирове. В Перми же есть один критик, который под псевдонимом Копейщиков неизменно помещает на нас разгромные рецензии в местных газетах. Это тоже нормально.
Что касается моей номинации (приключений демократии в нашей стране), то история России в самом деле полна неожиданностей. В середине восьмидесятых годов ХХ века упали мировые цены на нефть, и в СССР началась перестройка… Или возьмем XIX век: декабристы организовали тайное общество, вышли с оружием в руках на площадь 14 декабря, но не только не добыли свободы народу, но и сами оказались в ссылке. А Тургенев сидел за столом и писал рассказы, но именно ему Александр II просил передать во время подписания Указа об освобождении крестьян, что “Записки охотника” оказали здесь решающее воздействие…
Я, конечно, даже не мечтаю, что случится чудо, и… прочтя какой-то мой рассказ, Путин или Касьянов решат повысить пенсии. И я не Тургенев, увы, и современные руководители государства вряд ли читают современную прозу. Но если вдруг все же такое случится, я буду просто счастлива! В том числе и как бедная пенсионерка (мне исполнилось 55 лет).
В одном “толстом” журнале опубликовали письмо Набокова, и я встретила у него слово “деньжата” (в пренебрежительном контексте). А я прожила свою жизнь настолько безденежно, что ни разу не сказала “деньжата”, а произношу всегда уважительно: деньги. Ну, иногда со вздохом могу сказать: деньжищи какие нужны (купить квартиру — я так и живу в коммуналке с двумя соседями).
В Перми мои читатели сочувствуют моей трудной жизни, стараются помочь… в плане получения гонораров. Один человек по своей инициативе приносит раз в три месяца вырезки из газет (в каждой — юмор, который он рассортировал уже по темам). Он считает, что я должна это использовать, тогда будут больше платить! Соседка упорно советует взять у нее книгу “Кухни народов мира” и вставлять рецепты: мол, будут раскупаться лучше мои книги…
Все это на самом деле трогательно. Люди желают мне добра.
А недавно позвонили из одной киевской газеты: “Напишите повесть о Золушке в стиле Шелдона”. Пообещали почти 2 тысячи долларов, то есть тоже зла мне не желали. Однако массовая культура — это подтверждение стереотипов МАССОВОГО сознания, а мы стараемся вести с читателем напряженный диалог о НОВЫХ смыслах. Конечно, можно, как Достоевский в “Преступлении и наказании”, использовать жанр массовой культуры, создав на самом деле философское произведение… да нет у нас такого дара, как у Федора Михайловича.
Зато сейчас есть литературные премии, и это очень радует! Когда позвонил Сергей Иванович и пригласил на зимний праздник “Знамени”, я лежала в тоске и думала как раз о том, где бы взять денег… А тут сразу вскочила и к компьютеру — писать эти благодарственные заметки. То есть дорого, конечно, само внимание. Но и денежное содержание премии тоже нынче писателю никак не помешает. Спасибо!!!
При получении премии принято благодарить всех, кто помогал написать и издаться. Я хочу особо подчеркнуть роль моих пермских друзей. Может быть, ни в одном другом городе нет такой дружбы, как у нас! Когда у меня уже было четверо детей и еще родилась Агния, “Новый мир” принял к публикации мой роман “Его горький крепкий мед”, редактор Наталья Михайловна Долотова прислала довольно много замечаний… Дело обычное и в общем личное дело писателя, казалось бы. Но я бы никак не справилась, потому что журнал просил все сделать поскорее, а у меня на руках новорожденная дочка, да и предыдущей нет еще двух лет. И тут пол-Перми пришло на помощь. Друзья по очереди на субботу и воскресенье брали в гости на полный пансион, так сказать, моего мужа с четырьмя детьми! Мне оставляли только новорожденную Агнию, которая два-три раза в день спала, и я могла в это время править свой роман. Это все продолжалось почти четыре месяца! Я по выходным свободно работала, благодаря помощи. Роман был полностью переработан. Правда, тут пришел к власти Андропов и потребовал… совсем другую литературу (на производственную тему). То есть был очередной виток приключений демократии в нашей стране… Роман мне тогда и вернули. Его опубликовали на новом витке приключений демократии. Все это говорит лишь о том, как важно нашему писателю иметь терпение. Чего и всем желаю!
Евгения Кацева
Первый автор в моей переводческой работе Иоганнес Р. Бехер писал: “Оценка и ценность лишь в редких случаях совпадают… Премии и награды обусловлены слишком многими обстоятельствами, чтобы служить мерой ценности”.
Вот так. И тем не менее, каждому награжденному в глубине души, наверное, хочется немножко надеяться, что в данном случае он, может быть, в какой-то степени относится к тем самым “редким случаям”.
Хочу поблагодарить Алену Холмогорову за то, что она неотступно теребила меня, чтобы я перевела на русский язык свои написанные по-немецки заметки, — даже сама вывезла меня для этого на своей машине в Переделкино, в Дом творчества.
Хочу поблагодарить Сергея Чупринина за мгновенную реакцию на принесенную рукопись.
Хочу поблагодарить Наталью Иванову, которая спасла для журнальной публикации вторую часть воспоминаний — о “мужчинах моей жизни”.
Хочу вслух сказать спасибо главному источнику моей жизненной энергии — дочери Наташе Тишковой.
Знаете, мне нравится номинация — “За просвещенный патриотизм”. Так сложилась моя жизнь, что это понятие для меня — не пустые слова. И тут, как говорится в телепередаче “Без протокола”, уже ничего не изменишь.
Илья Кочергин
“Помощник китайца” — это моя первая повесть, до этого я писал только рассказы. То, что “Знамя” отметило мой первый испеченный блин, это, конечно, для меня вдвойне приятно. И важно. Из-за этой повести я сильно волновался, она даже начала мне постоянно сниться. А после того как мне в редакции сказали об этой премии, меня как-то немного отпустило, и я первый раз за все время перестал думать о своем “Помощнике”, стал строить какие-то новые планы.
Рассказы писать мне было легче, они получались как будто сами собой, а в более крупном произведении пришлось постоянно следить за тем, что я делаю, что-то просчитывать и продумывать. Для меня как довольно неорганизованного человека это было трудно и непривычно. Поэтому я очень благодарен Ольге Васильевне Труновой за то, что она помогла мне подготовить рукопись к печати. Сам я уже почти не видел свой текст, хотя знал его чуть ли не наизусть.
Этой осенью мне пришлось участвовать в семинаре молодых писателей, который проходил в Берлине. Я взял с собой несколько книжек журнала с повестью и подарил экземпляр переводчице, немке, которая была одним из организаторов семинара. Вечером она мне позвонила в гостиницу и спросила, кто послужил прототипом канадского студента Чарльза Пула — одного из персонажей. “У меня есть друг — Брайан, я зову его Брайанчик, он очень похож на твоего Чарльза”. Так я нашел своего старого знакомого, которого не видел уже лет восемь. За это время мы оба несколько раз переезжали, телефоны изменились. Попытки отыскать друг друга ни к чему не привели, и если бы не “Знамя”, мы не посидели бы с Брайанчиком этой осенью в кафе и не вспомнили бы начало девяностых.
Вернувшись из Берлина, я встретил в Москве своего старшего брата — с ним мы не виделись десять лет, он живет в США. Начали всплывать люди из того времени, которое я описывал, мне даже показалось, что я старею.
Теперь, когда звонит телефон, у меня часто мелькает мысль, что я, взяв трубку, услышу моего китайца: “Ни хао, мистел И Ли-я!”.
Николай Работнов
Когда-то я увлекался коллекционированием того, что называл “цитатами в квадрате”, а именно высказываний великих людей, которые часто цитировали другие знаменитости. Одно из самых известных и мне импонирующих принадлежит Бернарду Шоу, а любил его повторять Джон Кеннеди: “Люди думают о сущем и спрашивают — почему? Я мечтаю о небывалом и спрашиваю — почему бы и нет?”. Сейчас я хочу привести из этой серии изречение Фукидида, висевшее в рамке на стене кабинета Колина Пауэлла в Пентагоне, когда он был еще не госсекретарем США, а четырехзвездным генералом, руководителем объединенного комитета начальников штабов: “Из всех признаков силы наибольшее впечатление производит сдержанность”.
Если изменить в этом высказывании все знаки, то получится, как ни странно, тоже содержательное и тоже верное высказывание: “Из проявлений слабости наиболее очевидным является разнузданность”. Среди многих причин, по которым я люблю журнал “Знамя”, одна из главных заключается в том, что его редакция не поощряет в своих авторах этой слабости. Я и сам стараюсь ей не поддаваться. Тем ценнее для меня внимание журнала к моим работам и столь лестна высокая их оценка. Большое спасибо.
Олег Чухонцев
Не так давно я заскочил в Дом книги на Новом Арбате, поднялся на второй этаж и спрашиваю у продавщицы в отделе художественной литературы: “Где тут у вас продаются “толстые журналы?”. “Какие?” — переспросила она. “Толстые”, — говорю. “А, — сообразила вслух смышленая девушка, — вам, наверно, научные. Пройдите в следующую секцию”.
Я прошел метров восемь в соседнюю секцию, увидел еще одну девушку, в очках, видимо, главную у них по интеллектуальной литературе, и спрашиваю: “Где я могу посмотреть “толстые” журналы?”. “Какие?” — переспросила и она. — “Толстые”. “Да вот”, — привычно показала на ближайший стенд. “Лиза”, “Деньги”, “Домовой” — прочел я, не сходя с места. “Но это глянцевые, — говорю, — а мне нужны “толстые”. Понимаете? “Новый мир”, “Знамя”, “Наш современник”.
Она внимательно и как-то странно на меня посмотрела: “Если вам нужны толстые книги, так и скажите. У нас большой выбор, — и показала на полку с однотомниками: Гоголь, Шекспир, Акунин. — Если вам для подарка, здесь есть и очень толстые, хорошо прошитые, с иллюстрациями”. “Да нет же, — говорю ей почти в отчаянии, — здесь книги, а мне нужны “толстые” журналы”. “Вы сами не знаете, что вам надо”, — сказала с раздражением девушка и отвернулась.
И только дома до меня дошло, что в Доме книги меня приняли за сумасшедшего.
Так вот, уважаемые коллеги, господа литераторы, не знаю, как вы, а я чувствую себя сегодня частью коллективного сознательного сумасшествия и с этим ущербным статусом не спешу расстаться. Хотя бы потому, что не все, что мозолит глаза, существует на самом деле.
Я никогда не был автором этого журнала; правда, сорок с лишним лет назад получил шестьдесят процентов гонорара за набранные и не пошедшие стихи, но времена меняются, поменялся даже цвет вашего знамени, и я признателен, что вы приветили моего дефективного героя по вашему новому адресу и даже отметили его своей премией.
Так что все к лучшему в этом лучшем из миров и журналов, а в свете или во тьме субстанциальной, так сказать, трансформации все наши потери и обретения — сущие пустяки.
Владимир Шаров
Мне по разным соображениям очень приятно получить эту премию. Я работал над “Воскрешением Лазаря” пять лет с хвостиком — это, как ни посмотри, — большой срок и большой труд, и теперь мне важно, что то, о чем я думал, что хотел понять, оказалось интересным для других людей.
Для меня существенно, и что название премии, ее смысл точно совпадает с тем, как я представляю себе мир, в котором мы живем. Я давно убежден, что он именно таков, он создан для нас, то есть для всего живого, и для нас открыт — и это два главных конструктивных его принципа. Единственное ограничение: он открывается постепенно, по мере и в меру того, как мы растем, становимся добрее, умнее, учимся его видеть, слышать, чувствовать, понимать. Но и здесь, благодаря подаренной нам интуиции, нередко случаются чудеса, когда мы разом перескакиваем через множество ступенек.
Я думаю, что мир со всем, что в нем есть, — от трав и бабочек до звездного неба — ждет, чтобы мы с каждым днем, часом прожитой нами жизни ощущали, чувствовали его лучше и лучше, и это не на уровне слов, а на уровне нераздельности с ним, невозможности его не любить, соответственно себя в нем и вести.
Шаг за шагом мы будем понимать его все тоньше, глубже, это и будет пониманием нами Высшей силы, которая его и нас создала. Я верю, что мы сотворены, чтобы однажды стать достойными Ее собеседниками, а это произойдет не раньше, чем мы осознаем бесконечную сложность мироздания, коренную невозможность в нем любых простых прямолинейных решений. Решений, которые ради кажущегося спасения одних легко ведут к действительной гибели других.
Я знаю, что история полна повторяющихся попыток человека упростить мир, в котором он живет, ограничить или даже запретить его познание. Знаю, что идеологи этих попыток часто были исполнены самых благих намерений. Они были убеждены, что главное — не познание, а спасение, и на этом пути чем меньше будет лишних вопросов, поводов для метаний, сомнений, тем лучше. Они думали, что мир чересчур, неоправданно сложен и, чтобы разобраться в нем, отделить добро от зла и выбрать добро, человеку никак не хватит того краткого века, что отпущен ему природой. Если судить по Библии, то и тысячи лет, которые жили праотцы, хватало далеко не всегда. Мне трудно с ними спорить. В сущности, у меня один-единственный аргумент: все подобные начинания кончались потоками крови.