Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2003
Вадим Викторович Ковда родился в 1936 году в Москве, окончил механико-математический факультет МГУ. С 1958 по 1961 год работал в Институте прикладной математики Академии наук. В 1968 году окончил кинооператорский факультет ВГИКа, много работал по специальности. Вадима Ковду как поэта вызволили из безвестности — «открыли» и впервые опубликовали Борис Слуцкий и Давид Самойлов. Первая книга стихов «Будни» вышла в 1971 году в Москве. Автор восьми стихотворных сборников, принят в Союз писателей еще в 1972 году. В настоящее время В. Ковда живет в Ганновере.
Фантом любви Какая-то тревога проницает... Я в ночь гляжу и не могу уснуть. Фантом любви вокруг меня летает... Фантом любви садится мне на грудь. Фантом любви — взбесившееся солнце. Вот прикоснулся — жжётся и слепит... Он выжжет мне измученное сердце. И дальше по вселенной полетит. * * * Глаза у моей любимой — замужние, тихие. А в сумочке у неё — зеркальце да портрет мой. И когда часики особенно громко тикают, она приходит ко мне, как девочка на балет. * * * В твою синюю, в твою пудреницу был портрет мой вмазан. Оторвал тебя, словно пуговицу, словно пуговицу — с мясом. Размахнулся я — стало холосто. Распахнулся я — стало холодно. И стою, хриплю, надрываю грудь, чтоб сказать: люблю — хоть кому-нибудь. * * * Тоской и злобой омрачённый, я с удивленьем наблюдал, как улыбался заключённый и как калека напевал. И как слепец ступал спокойно. Но как же он?.. В извечной мгле!.. Я понимал, что недостойно себя веду я на земле... И сам, стараясь разогнуться, за ними пристально следил... Но ни запеть, ни улыбнуться я сил в себе не находил. Настроение Покосившиеся заборы, загрязневшиеся снега... Словно рухнувшие соборы — эти рваные облака. И промозглый, пустынный город — на апрельской застыл меже. Неприкаянно, мокро, голо — как на улице — так в душе. Полустанок Мне всё это слишком знакомо! Обычный пейзаж за окном: коза возле белого дома и женщина с жёлтым флажком. Открытая в домике дверца — там чайник, косой табурет... Ах, всё это где-то у сердца я чувствую тысячу лет! Поблёкшая, пыльная травка. Неприбранный, реденький лес. И голая, голая правда от голой земли — до небес. Мир путей Мир путей — странный мир нереальный, межвокзальный, мерцающий мир, неухоженный, горький, печальный, на тебя не нашёлся Шекспир. Этот блеск, этот холод путейский и сцеплений разнузданный лязг... Тут мне чудится голос летейский, голос жизни, в который увяз. Эстакады нелепого вкуса, балки, мостики, склады, огни — всё вселенский бесхитростный мусор, что хаосу вселенной сродни. Круглый год — через лето и осень, через зиму и через весну мчат платформы, гружённые тёсом, и теплушки, как будто в войну... Мир путей — мир таинственный, смутный. Репродукторный лающий звук. Мир забытый, сквозной, неуютный, ты совсем уж отбился от рук. И бесшумно из ночи кромешной мне стреляет в распухший висок твой безжалостный, твёрдый, прилежный фиолетово-синий глазок. * * * Сколько бахвальства и чванства! Слабого бьют, не таясь. Рабство, убожество, пьянство, ложь и душевная грязь... Харкнут в расцветшую душу, грязью обрызжут пальто. Пару мостков через лужу не перекинет никто... Ученик А кого это я учу, карандашик в руке крутя? Я сижу у окна, молчу и учу самого себя. А зачем это нужно мне поучать себя самого? У окна сижу, а в окне никого нет, совсем никого. Только чёрный, согнутый куст, да ещё грязно-жёлтый дом, да снежок навевает грусть за холодным пустым стеклом. Что ругаю себя, сужу? И зачем головой поник? Что учителю расскажу я — свой собственный ученик. * * * Что-то огромное — мимо да мимо Возле души, только смутно, нерезко Вдруг невзначай проступает из мира, остро и больно, как кровь из надреза... Сбито дыханье, натянуты мускулы. Ты умолкаешь, смиренно, торжественно... Что-то вдруг чудится, чудится в музыке, слышится в лепете женщины. Астрал Я иду по июльскому полю. Я иду по колено в цветах. Ощущаю пространство и волю и пружинную лёгкость в ногах. Я пытаюсь взлететь — и взлетаю! Нет ни веса, ни страха, ни лет. В белом облаке медленно таю, превращаюсь в серебряный свет. Совершаю небесное дело... А внизу, в закоулке земли, в пыльных травах усталое тело и потёртые кеды мои. Полемика с Лао-Цзы «Надо творить, пока ты не растрачен. Тают и тают часы... Выполни всё, для чего предназначен...» — Так говорит Лао-Цзы. Ах, Лао-Цзы, косоватые глазки!.. Вдруг загляжусь в синеву... Нет, не могу, не могу по-китайски — я по-российски живу. Знаю, что, может, не слишком умело действовал праведный Бог. Верно — не мало, не мало Он сделал... Только ведь меньше, чем мог. Богомолки Основу стихотворения составил псалом, который я услышал у старушек, певших его по дороге на богомолье. Одна высокая, худая, в мужском пиджаке, вторая маленькая, полная, в ватнике, обе в сапогах... Моей задачей было только написать «рамку» для псалма. Завязав платки по-русски, завершив посильный труд, кособокие старушки к церкви медленно идут и поют: — Не унывай, не унывай, душа моя! Уповай, уповай на Господа. — Не приемлют мир поточный, мир соблазнов и вещей... Под отглаженным платочком отблеск выцветших очей: — Видит Господи печаль мою. А печаль моя — несносная. А грехи мои обличат меня... — По просёлкам позабытым в тёмных юбках тёмный люд. По морщинистым ланитам слёзы мутные текут: — Ты кого пошлёшь на помощь мне? Или ангела? иль архангела? Или сам сойдёшь, добрый Пастырь мой? — Вот стоят они под ветром. Избы. Церковь. Поле ржи. Провожают тихим светом нас, исчезнувших во лжи: — Я Твоя овца заблудшая. Заблудилася в суете мирской... — И плывёт в дали безвестной над усталою землёй затихающая песня, еле слышимая мной... Родина Эта даль — разбе’ленные краски. Вкривь и вкось летящие сердца. Гогот, вой, тоска и свистопляска... Нет начала. Не видать конца. Этот путь — бесхитростен и горек. Цельный мир, что скроен нехитро... На снегу уснувший алкоголик. И гармошка бесится в метро... Эта жизнь, не знавшая оглядок, эта грусть, пронзившая поля... Этот милый сердцу беспорядок — Родина беспечная моя. Старый мальчик Что поделаешь? — ты не железный... Среди сонмища дел и забот, как сегодня живёшь бесполезно — так и жизнь бесполезно пройдёт. Всё спешишь: день рожденья, журнальчик, телефон, гости, в гости, банкет... Кто ты? — старый, бессмысленный мальчик? Сколько жить тебе? Тысячу лет?.. Пророчество Ни денег, ни здоровья, ни утех... Всё распылилось в безднах леденящих. Но помни, помни, старый пустобрех, что горести твои намного меньше тех, что предстоят в ближайшем настоящем... Утро на Кунашире В пространстве вились птичьи вавилоны и громоздился пёстрый тарарам. И плавные кружили махаоны, и дружно кувыркались тут и там. А среди бликов, трелей, нежных вскриков, средь утончённых звуков и затей так грубо, так восторженно чирикал пузатый, бесноватый воробей. И эта кипень, блёстки перламутра, мерцающий, трепещущий хорал погружены в сияющее утро, в его огромный, радужный кристалл. * * * Это солнце, поля и кусты... Паутинки блестящая нить... Если мир — из одной красоты, я не знаю, сумею ли жить. Невозможные эти года провели между нами межу: если в мире одна красота — то в себе я иное ношу. Чистый солнечный луч золотой душу жжёт, разрушает житьё. Не могу я с его красотой сопоставить уродство своё. Про это Поэма Раб. Баб. * * * Облаков кочевые народы, Куст оседлый... — их можно любить. Я как в церковь, хожу на природу. А куда ещё стоит ходить? Лес, трава, полевая ромашка И беспутно кружащий листок, И писклявая тощая пташка, Скажут: — Милый! Ты не одинок... Заблестит сизой дымкой долина И излучиной белой река, Улыбнутся подзолы и глины, Где лежать мне века и века... И отпустит глухая тоска. 2001 г. Ганновер * * * Еврей! прости антисемита. Прости несчастного, еврей. Его душа черна, испита, тоской и завистью размыта... Прости его и пожалей. Я знаю: ничего не выйдет и ничего он не поймёт. И лишь острей возненавидит. И за прощенье изобьёт. И всё ж, не холь в себе обиды. Прости его и будь смелей. Чем больше он возненавидит, тем больше ты его жалей. И не ропщи, что вы не квиты. И, добротою зло поправ, еврей! прости антисемита — он иногда бывает прав. * * * Улыбнись, сядь ко мне на колени. Пусть всё будет, как в том сентябре... Разреши — прикоснусь к твоей тени, если не разрешаешь к себе. Не впадай ни в тоску, ни в смятенье. Ведь сегодня особенный день. Разреши — прикоснусь к твоей тени — я люблю у тебя даже тень. Присутствие Казённые, тусклые стены управ, райотделов, судов. Печаль нескончаемой смены сирот, инвалидов и вдов... Убогое, вечное действо. Нескорый, неправедный суд. Бессмыслица, скука, злодейство. Тоски и уродства приют. Стол, кресло, очков полукружья Подшивка. Бумага шуршит. Сквозняк, духота и бездушье. И тоненький голос дрожит. Щёлк принтера, шорох, проверка. Сгустившийся смрад неудач. Ощер аккуратного клерка и маленькой женщины плач. * * * Хорошеет лицо у поющего, даже если он худо поёт. Хорошеет лицо у дающего, даже если он мало даёт. Но паскудно лицо у орущего, что корыстью и злобой влеком... И как тягостно видеть берущего... Что с его происходит лицом? * * * Здравствуй, Государыня моя! Где же наша гордость? Где гордыня? Кожа — вот последняя броня — Содрана. Я раб, и ты — рабыня. Всё открой, душою не кривя, Я твоё не опозорю имя. Так живём, — почти и не живя, я — твой раб, и ты — моя рабыня. Долг, долг, долг — стена тюрьмы и тьмы. Вместе быть — увы, не в нашей власти. Мы — рабы! А не рабы — не мы! Даже так я ощущаю счастье... Молитва В безнадёжнейшем опыте я устал обещать. Не прощай меня, Господи. Сколько можно прощать. В этом рвущемся космосе я без цели и сил. Покарай меня, Господи — я того заслужил. Среди пыли и копоти слишком скуден итог. Умертви меня, Господи — я Тебе не помог. * * * Как совладать с живучестью своей — способностью случайной и постыдной: свой интерес блюсти среди людей и щель найти, где выхода не видно, всё рассчитать и вовремя успеть, и выжить там, где нужно умереть. Виноватое существо Перед кем-то всегда в ответе виноватое существо... Редко-редко гуляет ветер в травах разума моего. И такое в душе творится, так подорвано естество!.. Редко-редко щебечут птицы в рощах разума моего. Задыхаюсь в ночи бессонной. Тьма и холод, в душе мертво... Редко-редко восходит солнце в дебрях разума моего. * * * Листьев цветных хороводы. Ясная даль — голуба. Осенью дышит природа. Осенью дышит судьба. Выпали зубы. Расчёска Стала давно не нужна. И на душе нету лоска — Сморщена, сжата, мутна. Лист пролетел, позолочен... Золотом выстлан карниз. Вот и кончается осень. Вот и кончается жизнь. Ганновер