Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2003
Справедливость всегда была предметом спора. А сила бесспорна: ее легко опознать. Вот почему люди не смогли сделать справедливость сильной. Вместо этого они сделали силу справедливой.
Б. Паскаль. “Мысли”
В начале июня 1993 года в Кремле началась пятимесячная работа Конституционного совещания, созванного главой государства для подготовки проекта новой Конституции России. Несколько сотен делегатов вошли в состав этого законосовещательного конвента. Они представляли органы высшей государственной власти и управления, Конституционный, Верховный и Высший арбитражный суды, Генеральную прокуратуру, Российскую академию наук, политические партии, общественные и религиозные организации, профсоюзы и ассоциации товаропроизводителей. Это романы “нельзя писать всей деревней” (Ф. Достоевский). Общественные договоры пишутся представительно и коллективно. Пленарные и секционные заседания, острые политические и академически основательные дискуссии, сравнительный анализ американской, французской и германской конституций, многомесячная работа редакционной комиссии, доклады экспертов… Так рождался проект Конституции Российской Федерации. Не в тиши кабинетов, но и не на шумных площадях создаются исторические документы такого уровня.
12 декабря 1993 года официально опубликованный, широко растиражированный и обильно откомментированный в СМИ текст был одобрен всенародным референдумом. Общественный договор получил высший юридический статус Основного закона Российского государства.
Легкими касаниями опросных бюллетеней десятки миллионов граждан обрушили многовековую социально-политическую конструкцию. И — одновременно — создали правовой каркас новой социальности и государственности. Пятисотлетняя история конституционных идей и учреждений в России триумфально завершилась. В гуманистически приоритетном порядке выстроились личные и государственные интересы. Обществу предъявлен готовый результат долгого и сложного конституционного процесса.
Однако накануне референдума общественные страсти кипели не вокруг проекта Основного закона. Страна тяжело осваивалась с первыми экономическими результатами “шоковой терапии”. Миллионы людей ушли в частную жизнь рыночного выживания. Для молодых политических партий проблемы конституционного строительства оказались заслоненными первыми выборами в Государственную думу. Скрижали Основного закона спустились к народу с государственной высоты кремлевского холма.
Осуществим простой умозрительный эксперимент. Мысленно очертим круг своего непосредственного общения. И внутри него попытаемся спрогнозировать результат самодеятельного “интерактивного опроса”. Какую роль в повседневной жизни опрашиваемого играла и играет Конституция РФ? Боролся ли он за ее принятие? Обсуждал ли ее идеи на кухне? Большинство, скорее всего, затруднится с ответом. Но если процесс массово не пережит, его результат окажется общественно неосознанным. Он останется чисто государственным мероприятием, делом истэблишмента, немногим больше “конституционных затеек верховников” 1730 года в восприятии провинциального дворянства.
Между тем, впервые в истории России Конституция работает в качестве закона прямого, непосредственного действия. Это значит, что она непрерывно держит всех нас в поле своего притяжения. Ибо ее “силовые линии” выстраивают всё текущее законодательство. А последнее безостановочно организует социальную жизнь, порождая мелкую конкретику общественного правопорядка.
Республика советская или демократическая?
Российской Федерации немногим более десяти лет. А российская государственность отметила свое тысячелетие в 1862 году. Исторические возрасты несопоставимы. Но это — в случае формального исчисления их, выражаясь метафорически, по записям актов государственных состояний. Первое (семейно-дружинное) — зафиксировано строкой Начальной летописи. Второе (демократическое) — датой всенародного референдума 12 декабря 1993 года. Но что именно удостоверено последней, судьбоносной и правоустанавливающей, “метрикой ЗАГС”? Учреждение нового государства? Или — коренное преобразование государственного строя, формы правления и политического режима в рамках исторической государственности? Несомненно, второе, если оставаться в международно-правовом пространстве. Однако часть этнократии, набравшая экономический вес и политическую силу в начале 1990-х, это пространство стремилась покинуть.
Делегаты ряда национальных республик в составе Российской Федерации съезжались на Конституционное совещание с учредительными намерениями. Но они были в явном меньшинстве. Равно как и унитаристы. Решительно преобладали федералисты. В Конституционном совещании я представлял Международную ассоциацию руководителей предприятий. А в сводной редакционной комиссии законосовещательного конвента — одну из пяти его секций (товаропроизводителей). Среди нас не было монополистов и будущих олигархов. Только общественные представители малого, среднего и крупного бизнеса. Они демонстрировали концептуальное единство взглядов и разнобой индивидуальных мнений. Двадцатитомные протоколы обсуждений — тому свидетельство.
“Парад суверенитетов”, августовский путч, распад СССР, драматическое противостояние ветвей власти раскололи российский политический класс. Тем более что социально он был далеко не однороден.
Фундамент российской государственности сильнее всего размывался сепаратистскими амбициями региональных элит. Общественное осознание этой опасности сформировалось не ранее 1993 года. Некоторые регионы, не удовлетворяясь положением автономий в составе Российской Федерации, успели провозгласить себя суверенными государствами, субъектами международного права. Татарстан, например, два года не подписывал, на этом шатком основании, Федеративный договор. Чеченская республика не присоединилась к нему до сих пор.
Пророссийская часть региональной этнократии, не настаивавшая на международной правосубъектности национальных республик, стремилась, тем не менее, к приданию Федеративному договору 1992 года международно-правового статуса учредительного акта. В то время как данный договор имел правоустанавливающую силу внутригосударственного нормативного акта. Он разграничивал полномочия Федерации и ее субъектов.
Конституционный кризис, угрожая территориальной целостности страны, обострил и другую, политическую, проблему ее развития. В 1993 году Россия делала трудный выбор между двумя взаимоисключающими вариантами политического режима: архаической советской системой и представительной демократией современного европейского типа. Конституция РСФСР эклектически соединяла несовместимые начала: всевластие Советов и демократический принцип разделения властей. По этой именно причине создалась неразрешимая правовая коллизия. Она обусловила системный кризис власти, кроваво потрясший все государственное здание в сентябре-октябре 1993 года.
Несколько сотен поправок, внесенных в 1990—1993 годах в Конституцию РСФСР, не устранили ее взрывоопасную противоречивость. Основной закон, изменяемый “от микрофона”, не может исполнять роль правового фундамента государственного здания, которое в 1991—1993 годах опасно накренилось.
Конституционный кризис открыто проявился лобовым столкновением исполнительной и законодательной властей на фоне бессилия власти судебной. Классическое для постреволюционной России двоевластие, сложившееся в конце 1991 года, на исходе 1992 года себя исчерпало.
Социал-демократически ориентированные Советы всех уровней приняли боевую стойку. Отмобилизовалась политическая пехота внесистемного большевизма. Буржуазно-демократическое правительство переходного периода засучило рукава для второго, послеваучерного, этапа приватизации. К этому времени слой собственников в России значительно вырос. Поэтому парламентский импичмент Президенту России провалился.
Общий кризис власти временно разрешился апрельским 1993 года плебисцитом о доверии Президенту и Верховному Совету Российской Федерации — по запомнившейся формуле “да—да—нет—да”. Однако противостояние властей, ослабленное конструктивными результатами всенародного опроса, продолжилось. Потребность в общественном арбитраже осталась.
В данных условиях доминирующий настрой Конституционного совещания не мог быть ни революционным, ни охранительно-просоветским. Он оказался умеренно “термидорианским”. Это очевидным образом повлияло на содержание проекта Конституции РФ. Коренные интересы интеллигенции, фомирующегося среднего класса, городской и сельской буржуазии предопределили ее основные приоритеты и выбор ценностей. А именно: человеческие права и гражданские свободы, социально-политическое равенство, демократическая форма политического режима, четкое разделение властей, республиканский способ правления, федеративность государственного устройства, эффективная защита собственности.
Верховный Совет РФ не принял участия в работе Конституционного совещания. Он обнаружил свою саботирующую позицию уже на первом пленарном заседании государствоустроительного конвента. Вступительная речь Президента России неожиданно была прервана парламентским спикером. Последний, демонстративно игнорируя регламент Конституционного совещания, попытался превратить его в политический митинг протеста. Делегаты конвента не поддержали антипрезидентский демарш, вследствие чего депутаты Верховного Совета, приглашенные к совместной работе над проектом Основного закона, покинули Мраморный зал Большого Кремлевского Дворца.
Советски организованный первый парламент РСФСР оказался неадекватен новым историческим реалиям. Общество политически переросло своих представителей.
Верховный Совет Российской Федерации отказался от обсуждения вышеуказанного законопроекта и в его итоговом, подписанном всеми участниками Конституционного совещания, виде. В связи с этим нельзя было надеяться, что Съезд народных депутатов Российской Федерации примет несоветский вариант Основного закона.
Демократически ориентированная исполнительная власть (Правительство РФ) и глава государства приняли единственно возможное в сложившихся условиях решение: обратиться непосредственно к нации. Однако назначение всенародных референдумов относилось к компетенции Верховного Совета РСФСР. А он, опираясь на действующую Конституцию, препятствовал привлечению высшего органа непосредственной демократии к государственному переустройству. Возникла новая тупиковая ситуация.
Системный кризис сентября 1993 года обнаружил принципиальную невозможность выхода из него при сохранении обоих несовместимых конституционных начал: советской иерархии властей и демократического представительства. Российский политический класс с двухлетним опозданием осознал необходимость решительного государственного выбора. Но для этого требовалось временно выйти за пределы правового пространства действующей Конституции. То есть — осуществить опасный для всякого цивилизованного государства “перерыв в праве”. Главная задача состояла тогда в недопущении вакуума исполнительной власти. И эта задача была выполнена. “Перерыв в праве” открыл возможность укрепления правового государства.
Политическим эквивалентом решения этого “бинома Ньютона” (точнее — математической “теоремы неразрешимости” Гёделя: нельзя преодолеть систему, находясь внутри нее) явился драматический президентский указ № 1400. Он преодолел систему, прекратил деятельность Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ, одновременно назначив на 12 декабря 1993 года Конституционный референдум и выборы Государственной думы.
Вопреки опасениям оппозиции, “18-е брюмера” Бориса Ельцина не привело к созданию режима личной власти. Этому воспрепятствовал инициированный Президентом России конституционный процесс. События сентября-октября 1993 года его не остановили. После них он вступил в завершающую стадию.
Ответ нации на вопрос власти был положительным и конструктивным. Тому свидетельство — нынешнее десятилетие государственной стабильности и общественного правопорядка.
Грамм и тонна
В 137 статьях Основного закона — сплошные права и свободы граждан. И только две конституционные обязанности: защищать Отечество и платить налоги. Зато в Налоговом, Уголовном, Административном кодексах этих обязанностей намного больше, чем прав. Потому что конституции призваны делать человеческую справедливость государственно сильной. А остальные законы — государственную силу человечески справедливой.
В романе-антиутопии Е. Замятина “Мы” популярно излагается математическая теория государственной тотальности развитого социализма. Индивид (нумер) — это грамм, государство — это тонна. Утверждение, что грамм может уравновесить тонну, арифметически безграмотно. Отсюда распределение: тонне — права, грамму — обязанности. Для нумера единственный путь от ничтожества к величию — это забыть, что он — грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны.
В советской школе мы учились “брать социальный интеграл” бесконечно малых. “Единица — вздор, единица — ноль. …Но если в партию сгрудятся малые…” (В.В. Маяковский).
Большая часть органического законодательства демократической России начала 1990-х досталась ей в наследство от советского прошлого, ориентированного на иные цели и принципы. В частности — на приоритет государственных интересов перед личными. Императивно определив 12 декабря 1993 года вектор либерально-демократических преобразований текущего законодательства, Конституция РФ одновременно приняла на себя часть его функций. И сегодня она выполняет роль не только фундамента правового здания, но и несущих и ограждающих конструкций. Отсюда — принцип ее прямого действия. Он означает, что применение конституционной нормы (например — в судопроизводстве) не должно дублироваться или подтверждаться — как это было в СССР — другими нормативными актами. Только — конкретизироваться.
Например, статья 18 Конституции РФ определяет, что “права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими”. Непосредственное действие их обеспечивается правосудием.
Рассмотрим нашумевший судебный прецедент. “Непрописанная” в Москве столичная журналистка подает в паспортный стол УВД заявление о постоянной регистрации по месту фактического проживания. Получает отказ: московские законодательные и исполнительные власти установили разрешительный, а не уведомительный порядок постоянной регистрации. Последняя фактически приравнена к отмененной прописке. Налицо — ограничение конституционного права свободного выбора места жительства.
Конституционный суд РФ, наделенный исключительным правом толкования Основного закона, не может по собственной инициативе выносить решения о несоответствии Конституции нормативного или единичного (ненормативного) акта любой ветви власти. Только — по заявлениям граждан или запросам властных институтов. Получив соответствующую жалобу на неправомерное ограничение гарантированного Конституцией права, Конституционный суд вынес два безапелляционных решения, немедленно вступивших в законную силу. Первое — обязать паспортно-визовую службу ГУВД Москвы удовлетворить конкретное заявление о постоянной московской регистрации. Второе — обязать Московскую городскую думу и Правительство Москвы привести все нормативные акты, касающиеся регистрации граждан, в соответствие с Конституцией РФ. Оба решения суда были исполнены.
В этом же ряду — решение КС РФ о вводе в действие Уголовно-процессуального кодекса РФ 2001 года. Государственная дума определила дату ввода в действие нового УПК — 1 января 2004 года. Но Конституционный суд, в связи с запросом Президента РФ, усмотрел в полуторагодовой задержке ввода в действие нового УПК ущемление прав и свобод человека и гражданина, гарантированных Конституцией. Она устанавливает в ч. 2 ст. 22, что “арест, содержание под стражей допускается только по судебному решению”. Конкретизация данной нормы содержалась в новом УПК, но отсутствовала в старом. Суд предписал законодателю ввести в действие федеральный закон, соответствующий Конституции, с 1 июля 2002 года. Что и было исполнено вопреки заявленной позиции Генпрокурора РФ.
Российские СМИ нередко сообщают, что правоохранительные органы в ходе досудебного расследования собирают доказательства путем изъятия в офисах корпораций электронных носителей служебной и коммерческой информации: жестких дисков и даже целых системных блоков. УПК требует протокольно описывать идентифицирующие признаки изымаемых документов, что невозможно при изъятии их “загрёбом” (сленг советских следователей). Юридическая оценка добытых таким способом доказательств — дело суда. У него имеется четкий правовой ориентир.
Конституция (ч. 2 ст. 50) устанавливает: “При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушениями федерального закона”. Соответственно, в УПК РФ 2001 года имеется понятие недопустимых доказательств. Статья 75 УПК к ним относит: показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника и не подтвержденные обвиняемым в суде; показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности.
В статье 49 Конституции РФ закреплен принцип презумпции (предположения) невиновности. Он конкретизирован в ст. 14 УПК. Этот правовой принцип, впервые сформулированный итальянским правоведом Беккариа в ХVIII веке, упоминаемый еще в “Наказе” Екатерины II “для руководствования Уложенной комиссии”, никогда не применялся в советском законодательстве.
Презумпция невиновности выстрадана веками российской истории и миллионами жертв государственного произвола. Работники правоохранительных и правоприменительных органов, равно как и остальные граждане, должны ее заучивать наизусть, подобно молитве “Отче наш…”. Она звучит как песня, из которой слова не выкинешь:
“1. Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда.
2. Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность.
3. Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого”.
Ибо “лучше ошибиться в милосердии, чем в казни” (Ф. Достоевский).
Единообразно действующий закон, применяющий одинаковый масштаб к разным людям, — это еще не справедливость, но — ближайший подступ к ней. Поскольку закон дает слабому возможность уравновесить свои жизненные интересы с интересами сильного без вступления в непосредственное состязание с ним.
Но когда закон совпадает с общественными представлениями о справедливости, он поднимается до уровня права. И только право, вооруженное инструментами государственного принуждения, делает справедливость сильной. Конституционная норма описывает четким юридическим языком смутные общественные представления о справедливости (“юстиции” по латыни).
Где “так вольно дышит человек”?
В Западной Европе и Северной Америке граждански организованные общества XIX—XX веков с помощью конституций смогли поставить госаппарат в служебное положение и навязать ему “негосударственные” (внеаппаратные) цели и принципы. Россия вступает на этот путь с полуторавековым опозданием. “Если хотите видеть свободное государство, — писал К. Маркс в середине XIX века, — поезжайте в Россию. Там оно полностью свободно: что хочет, то с народом и делает”.
До конституционного Манифеста октября 1905 года оставалось полвека. Думская монархия, отчасти напоминающая современное президентско-парламентское политическое устройство России, продержалась всего двенадцать лет — до февраля 1917-го.
Ныне действующий Основной закон РФ уже десять лет поддерживает государственную стабильность и общественный правопорядок. В России укрепились три исторические формы: правление — республика, государственное устройство — федерация, политический режим — демократия. В преамбуле Конституции установлены и приоритетно выстроены ее цели и принципы:
— утверждение прав и свобод человека, гражданского мира и согласия;
— сохранение исторически сложившегося государственного единства;
— утверждение незыблемости демократической основы возрожденной суверенной государственности России;
— принадлежность России мировому сообществу.
Принцип конституционного строя, закрепленный в статье 2 Основного закона РФ, резко отличает его от всех предшествовавших советских конституций. В них высшей ценностью признавалось государство и его интересы. Статья 2 Конституции РФ законодательно утверждает мировоззренческий принцип гуманизма, ранее бытовавший лишь в философии, морали, литературе, искусстве: “Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства”.
В Конституции закреплен объем прав и свобод человека и гражданина, вытекающих из двух источников: естественного права и общепризнанных норм международного права. Последние, даже не будучи указанными в конституционном тексте, действуют напрямую, в силу своего приоритета перед внутригосударственными нормами. Все положения Всеобщей Декларации прав ООН нашли адекватное отражение в Конституции РФ.
Статья 55 указывает: “1. Перечисление в Конституции Российской Федерации основных прав и свобод не должно толковаться как отрицание или умаление других общепризнанных прав и свобод человека и гражданина”.
В Конституции РФ нет, например, специального указания на то, что никто не должен содержаться в подневольном состоянии, как это предусмотрено в п. 2 ст. 8 Международного пакта ООН 1966 года о гражданских и политических правах. Точно так же в нашем Основном законе нет нормы о правах гражданского населения во время войны. В этом отношении на территории России непосредственно действует Женевская конвенция 1949 года.
Конституция РФ устанавливает, что основные права и свободы не могут быть отменены. Только — временно ограничены федеральным законом. Но — не законом субъекта Федерации, указом Президента РФ, постановлением Правительства РФ либо иным подзаконным актом. И даже в случаях чрезвычайного положения (его срок не может превышать 60 суток), военного положения или состояния войны не подлежат ограничению права на жизнь, достоинство личности, неприкосновенность частной жизни, предпринимательскую деятельность, жилище, свободу совести. Не подлежат ограничению все права человека в сфере судопроизводства.
Граждане РФ могут обращаться в Европейский суд по правам человека, образованный в соответствии с протоколом № 11 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. При этом необходимо соблюдение нижеследующих правил. Жалоба может иметь своим предметом только те события, которые произошли после даты ратификации Россией Европейской конвенции 30 марта 1998 года. Жалоба должна быть связана с нарушением только тех прав, которые гарантированы Европейской конвенцией. Должны быть исчерпаны все внутригосударственные правовые средства защиты и должно пройти полгода с даты окончательного решения на национальном уровне. Жалоба направляется только против государства, а не частных лиц или негосударственных учреждений.
Таким образом, основные права и свободы российских граждан обеспечены реальной юридической защитой от неправомерных действий собственного государства. И законопослушный гражданин может “вольно дышать” воздухом конституционного права, не ощущая (в отличие от О.И. Бендера) давления атмосферного столба госучреждений. Ибо “закон добровольно идущего ведет, сопротивляющегося — тащит” (Сенека).
По уровню политической свободы Россия входит в первую десятку конституционно развитых стран. Но по уровню свободы экономической она занимает только 112-е рейтинговое место среди 123 стран, мониторинг которых осуществляется международными экспертными организациями. Измерение и оценка этого интегрального цивилизационного параметра проводятся по 26 ключевым критериям. Таким как право свободной конкуренции, свобода выбора вида экономической деятельности, защита личности и собственности, обеспечиваемая государством, суммарная налоговая нагрузка, влияние правительства на экономику, независимость судов, наличие или отсутствие скрытых таможенных барьеров, уровень защиты интеллектуальной собственности. По вышеперечисленным показателям Россия опережает Центральноафриканскую республику, Малави, Украину, но отстает от Бурунди, Того, Эквадора. Для сравнения: в этом рейтинговом списке Эстония занимает 16-е место, Германия — 20-е, Япония — 26-е, Италия — 35-е, Франция — 44-е, Китай — 100-е. Первое место принадлежит Гонконгу, второе делят США и Сингапур, третье — Великобритания и Новая Зеландия.
Чем объясняется колоссальный разрыв между уровнями политической и экономической свободы, характеризующий посткоммунистическую Россию? Ведь наша вторая, экономическая, конституция (Гражданский кодекс РФ) — это апофеоз либерализма. Но реальная система гражданско-правовых отношений функционирует в режиме ручного (а не параметрического) управления. Практически это означает, что поведение субъектов экономической деятельности определяется как личным уровнем их правовой культуры и законопослушания, так и усмотрениями конкретных правоприменителей. В России свирепость законов традиционно смягчалась халатностью исполнения.
“Административная рента” — такой эвфемизм употребил Президент России В. Путин в своем послании Федеральному собранию РФ. Глава государства констатировал: подавляющая часть госслужащих — “кормленщики”. Хотя “кормления” официально отменены еще Иваном Грозным. И — еще раз Петром Первым. Чиновники взимают с общества административную ренту. Но право на получение любой ренты имеет только титульный собственник арендуемой кем-либо недвижимости. Следовательно, в лице чиновничества мы имеем постфеодальных лендлордов? Не будем спешить с ответом. Добродетельным можно быть в одиночестве. Для порока нужны как минимум двое: тот, кто берет, и тот, кто дает. Но что побуждает дающих увеличивать столь непроизводительно трансакционные издержки своей деятельности? Только безвыходность ситуации: чиновники де факто приватизировали разрешительные и контрольные функции государства.
И Конституция РФ чиновникам в этом не мешает. Ведь она содержит в себе эффективные правовые ограничения государственной власти. Но — не администрирования. Применительно к этой сфере общие конституционные нормы недостаточно конкретизированы. Кодекс административных правонарушений РФ, адресованный по преимуществу гражданам, а не чиновникам, не регламентирует повседневного должностного поведения государственных служащих. (Кстати, в Западной Европе они именуются не государственными, а общественными. И это не терминологическое отличие). Нужна именно детальная регламентация, ибо дьявол скрывается в подробностях.
Прежде чем привычно ссылаться на социалистическое наследие, вспомним, что в период между Февральской революцией и Октябрьским переворотом Россия уже была, по известной оценке В.И. Ленина, “самой свободной страной в мире”. Речь, безусловно, шла только о свободе политической. Потому что права, свободы и законные интересы экономически активной, образованной, имущественно состоятельной, продуктивной (“цензовой”) части населения тогда открыто попирались не государством. Но — вооруженной охлократией, сменившей имперскую бюрократию.
А сегодня основные угрозы конституционным правам и свободам граждан исходят от госаппарата. Причина — в отсутствии эффективных институтов гражданского общества.
Сияющий град на холме
Конституция РФ “обвенчала” древний российский государственный патернализм с юной демократией, традиционный унитаризм — с обновленной федерацией. Налицо возрастной мезальянс. Продуктивны ли подобные “брачные пары”? Основной закон скроен на вырост социального тела, то есть на системные параметры правового государства и гражданского общества. Но они еще не сформировались, существуя, скорее, в качестве “сияющего града на холме”. Отсюда — общественная недооценка реальной системообразующей роли Конституции и мифологизация “параконституционных” представлений обыденного сознания. В их рамках виртуально хороши: республика при императоре, демократия при генсеках, свобода творчества при цензуре. “Сколь же радостней прекрасное вне тела. Ни объятья невозможны, ни измена”. Таковы психологические преимущества восприятия идеального.
Впрочем, с момента своего рождения, не успев стать предметом массовых переживаний, не испытав общественных “объятий”, Конституция РФ постоянно сталкивается с “изменой”. То есть с настойчивыми попытками концептуальных изменений Основного закона. Под предлогом преодоления его формальных несовершенств. И под лозунгом: “Мы заставим государство быть справедливым”.
Признаками совершенства, как известно, обладают лишь плоды индивидуального художественного творчества. Да и то потому, что художника судят, по пушкинскому наблюдению, по законам, им самим установленным. “На холмах Грузии лежит ночная мгла…” Тут поправки и пересмотр невозможны. Плод социально-политического творчества всегда имеет отпечаток компромиссов и не способен в полной мере соответствовать ожиданиям всех заинтересованных лиц.
“Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной” (ст. 14). Несмотря на то что сегодня на улице, вопреки Мишелю Монтеню, монахи встречаются не чаще, чем здравый смысл, фундаменталисты разных конфессий предпочли бы иные конституционные формулировки.
“Россия является социальным государством” (ст. 7). Но эта социальность не обеспечена организационно, финансово и ресурсно — обоснованно считают экономически просвещенные граждане. Объем социальных обязательств Российского государства, доставшихся ему в наследство от исторического предшественника, даже отдаленно не соответствует сегодняшним экономическим возможностям.
Философ Платон называл (в диалоге “Федр”) фонетический алфавит и основанную на нем письменность общественным злом и препятствием для функционирования идеального патерналистского государства. Массовая грамотность граждан демократических Афин позволяла им судить и рядить по поводу нормативных государственных текстов, способствуя их десакрализации.
Согласимся, что в массовом восприятии наших сограждан Конституция РФ не существует в качестве “Священного писания”. И ее благородные принципы не вросли в национальные традиции, не укрепились инерцией повседневного правоприменения. То есть не составляют социально-психологического основания общественного правопорядка — “старины” и “пошлины” на языке российского средневековья. Приходится признать, что и политическая элита не особенно способствует искомому врастанию и желательному укреплению.
В преддверии парламентских выборов и в явном расчете на массовую поддержку, группа депутатов Госдумы инициировала шумную газетную дискуссию о необходимости коренного изменения действующей Конституции как неадекватной нашему национальному менталитету. Народ-де привык жить “не по праву, а по правде, не по норме, а по совести”. Конституция принижает “социальность” в пользу индивидуальных прав и свобод. Основной закон выражает ультралиберальную идеологию, объявляя обмен (торг) индивидуальными услугами главным интегратором общества. А где же общность конфессии, исторической судьбы, территории совместного проживания? Статьей 18 Конституция РФ объявляет права и свободы граждан “непосредственно действующими”. Почему нет симметричной статьи относительно гражданских обязанностей? В итальянской конституции она есть. Термин “община” употреблен в тексте германской конституции полсотни раз, а в Конституции РФ — ни разу. Подобное избирательное цитирование и внеконтекстное сравнение не слишком продуктивно. И уж совсем неконструктивна критика конституционного текста за то, чего в нем нет, чем он не является. Область отрицательных определений, согласно формальной логике, безгранична.
В чем состоит “ультралиберальная идеология”, реализуемая Конституцией РФ? И насколько основательна предпринятая нашими парламентариями “ультраконсервативная” критика конституционного либерализма? Ее предмет, — безусловно, статья 35, целиком посвященная правовой защите частной собственности. Защита возложена на государство. Критики указывают на то, что Основной закон не содержит аналогичной (защитной) статьи, касающейся собственности государственной. Но ведь институциональным защитником этого вида собственности (равно как и других) является сам правообладатель. Юридически бессмысленно придавать его праву статус конституционной обязанности.
Этой же логике подчиняется конституционный приоритет индивидуальных прав и свобод. Он вовсе не принижает социальность. Наоборот — обеспечивает ее. Социум не абстракция. Общество состоит из конкретных людей. Гарантированная защита их общечеловеческих, политических и социальных прав поручается Конституцией единственному институту, которому она по силам, — государству. Практическое использование этих прав людьми не может являться их гражданской обязанностью. Ее неисполнение необходимо сопровождается правовыми санкциями. А они отнесены законом к исключительной компетенции государства.
Конституция РФ не определяет обмен (торг) индивидуальными услугами в качестве единственного общественного интегратора. Торг не может быть предметом конституционного правоустановления. Свою функцию регулярный обмен результатами человеческой деятельности осуществлял задолго до появления первых государств, еще в эпоху неолита. Рынок способствует равновесию между общественной солидарностью и индивидуальной свободой. “Рынок позволяет одному человеку оказывать услугу другому, даже не чувствуя к нему истинного расположения” (А. Смит). Первый свободный человек появился на рынке. Его появление обусловлено рыночной возможностью потребительского выбора и непринудительной покупки. В качестве общественного интегратора обмен должен быть не “социальным”, а эквивалентным. В этом состоит его цивилизационная роль.
Действующая Конституция РФ, в самом деле, неадекватна. Только — не национальному российскому менталитету, а ударно-хватательным рефлексам бюрократического аппарата. В современной России реализуется западноевропейский стандарт демократии устаревшего образца первой половины ХХ века: диктатура большинства в принятии законов и диктатура аппаратного меньшинства при их проведении в жизнь.
Этот, уже исчерпанный передовыми европейскими странами, стандарт пассивной демократии явно отстает от правовых возможностей Конституции РФ. Он не соответствует и требованиям развития страны в ХХI веке. Назрела цивилизационная потребность в создании нового политического механизма, способного непосредственно учитывать мнения меньшинства при создании законов и привлекать большинство к делу их практического применения.
Но пока эта потребность не осознана большинством российского политического класса, существуя в облике политологической концепции. Идея не овладела массами. Поэтому не может превратиться в материальную силу. “Идея неизменно посрамляет себя, когда она отделяется от интереса” (К. Маркс).
Основной закон даже прямого действия не может в одночасье изменить исторически сложившуюся природу российской власти. Устойчивы ее традиции, инерционны алгоритмы деятельности. Но вектор изменений, как уже отмечалось, задан императивно: от доминирования — к контролю, от безотчетного правления — к ответственному управлению, от власти правящей — к власти служащей.
Демократические республики исторически формировались там и тогда, где и когда инновационные группы населения составляли критическую массу. Демократия участия — основа современной европейской государственности. Управляемая демократия неадекватна постиндустриальной стадии развития общества. Основная движущая сила этого развития — творческая активность и гражданская дееспособность индивидуума. Республика не может существовать без критической массы республиканцев.
Властная вертикаль современного российского государства восстанавливается без участия граждан: не земским, а бюрократическим образом. Поэтому в начатом десять лет назад процессе трансформации власти правящей во власть служащую не хватает социальной динамики. Исторически сложившаяся административная статика государственного управления консервирует те его начала, которые Конституция РФ полностью отрицает.
Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на новые обильные всходы “крапивного семени”, щедро питаемые бюджетной почвой. Этот самовоспроизводящийся непроизводительный класс самодостаточен. Что же удивляться тому, что конституционно предписанная и давно заявленная административная реформа буксует, едва двинувшись. Бюрократические колеса, конечно, крутятся. Но это не доказывает, что мы едем.