Новый агитпроп: в «правом» интерьере и «левом» пейзаже
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2003
1
Есть темы, о которых
хочется забыть. Предварительно — отработав, «отписав». К одной из таких
относится тема советской эстетики, входящая в обширный круг тем советской
цивилизации. Казалось, уже проговорили, обсудили, проанализировали — по
вертикали и по горизонтали. Возникло, расцвело и отцвело концептуальное
направление в современном изобразительном искусстве, в перформансах и
представлениях, в стихах и прозе, наконец, в музыке и кино — соцарт. Вышли
статьи и даже монографии. Появились книги и завершились телепрограммы.
Обработаны архивы. Проведены конференции, в том числе международные1.
Однако советский бренд
оказался гораздо более жизнеспособным, чем предполагали концептуалисты и
критики: «Сейчас просто ясно, что советский мир, вообще российский мир, который
был всегда — с царя Николая Кровавого, — он торжествует. Он никуда не делся, он
продолжается и живет»2. И самое любопытное: выясняется, что жив отнюдь не
только бренд, но и то, что за брендом. Как настоящая кастрюлька на очаге за
холстом с нарисованным супом — см. бессмертную книгу «красного графа» А.Н.
Толстого «Приключения Буратино». Вот результат социологического опроса, который
был проведен летом этого года. Вопрос: «Что бы вы делали, если бы Октябрьская
революция происходила сейчас?» — Ответ: на стороне большевиков выступили бы
43%, а боролись бы с ними всего 8%3. Это —
реальность, данная нам не просто в ощущениях, а измеренная в цифрах. (Правда,
цифра тоже может быть лукавой; неслучайна судьба ВЦИОМа: их цифрами были
недовольны политики…)
С разных сторон, из разных,
казалось бы, литературных СМИ («Литературная газета», «День литературы», «НГ Еx
libris») настойчиво звучит одна — или очень похожая на нее в вариациях — тема
потери («…Безусловный регресс, сдача завоеваний советской цивилизации и
торжество буржуазного культурного варварства»)4
и идея реванша. Наиболее рьяно формулирует и объединяет в одной статье
«реваншист-ские» тенденции передовица в газете «День лите-ратуры»: «Каким
образом вдруг сошлись в главном молодой писатель из Ганновера (Михаил Елизаров,
«Pasternak». — Н.И.), питерский модный автор (Павел Крусанов,
«Американская дырка». — Н.И.) и уже в летах и славе соловей Генштаба (Александр
Проханов, «Крейсерова соната». — Н.И.)? Значит, сам воздух пропитан
идеями русского реванша, поданного читателю в самой современной словесной
упаковке»5. И здесь же, в «Дне литературы», в качестве
иллюстрации к тезису о реванше (само это слово и от него производные, как и
словечко «реакция», любовно и многажды повторяются в статье) печатаются отрывки
из трансформирующей имперские знаки в постимперскую пошлость «Крейсеровой
сонаты» «реваншистского мечтателя» Проханова, снижающего стихи и превращающего
гениального поэта в «червеобразный деликатес» «свободного от политкоррект-ности»
автора романа «Pasternak» Елизарова, а в выпуске газеты «Завтра» целая полоса
отдана под фрагмент из романа «утонченного фундаменталиста» Крусанова
(печающего роман целиком в журнале «Октябрь»).
1 См. материалы
международной конференции «Итоги советской культуры» — «Знамя», 1999, № 4.
2 Эдуард Лимонов. Со
скепсисом к литературе. Беседовали Александр Вознесенский, Олег Головин, Сергей
Шаргунов. — «НГ-Ех Libris», 17 июля, 2003.
3 «Под коркой
стабильности зреют политические бури». С профессором Международного
независимого эколого-политологического университета Сергеем Черняховым беседует
обозреватель «Политбюро» Виктор Хамраев. — «Политбюро», № 27, 2003.
4 См. П. Басинский.
Самоубийство жанра. — «Литературная газета», № 28, 2003.
5 Владимир
Бондаренко. Реакционный авангард. — День литературы. Газета русских писателей.
Июль, 2003 (№ 7).
Увы, ничем особенно
самостоятельным не выделяется на фоне «Дня литературы» и первополосный «НГ Ex
libris» — так, слабое подражание Льва Пирогова Владимиру Бондаренко. Модная
ныне неприязнь к либерализму, «попытка реванша», беззаветная у не нюхавшего
цензуры любовь к «советскому» — только звук пожиже1.
Отдающая, правда, чем-то искусственным ненависть — скорее, позиционирование
ненависти — ко всему «демократическому», включая Шаламова, Платонова,
Пастернака. Евгений Лесин в своей рецензии на книгу о Г.М. Козинцеве (в
том же номере) отдает дань спасительной роли партийного начальства в деле
культуры: «Положение спасли парторг съемочной группы и открытое партсобрание.
Конфликт, слава КПСС, был улажен <…>. Так что, как ни крути, но Коммунистическая
партия Советского Союза совершала не одни только кровавые злодеяния, но и
добрые дела»2. Правда, не могу не заметить, что буквально через
номер газета как будто очнулась: Сергей Шаргунов3
на первой полосе журит Льва Пирогова за статью «Упущенные возможности» —
«НГ Ex libris», 30 июля 2003 г., а на полосе «Свежая кровь» выговаривает
ему же за «советские» тезисы («Спасибо благодушному барину Пирогову за наше
«счастливое детство»…4). В том же номере, на полосе «Трибуна», газета
заметкой Михаила Юдсона вроде бы позиционирует себя самостоятельной и
«независимой» относительно «Литгазеты» и «Дня литературы» (+ «Завтра»): «А уж
какой будет в своем развитии «Литературка» завтра?.. Вот такой именно и будет:
«ЛГ-Завтра»5. Остроумно — и не без оснований.
«Литературная газета»
постоянно, из номера в номер, следует золотому советскому литературному правилу
«чаковских» времен: восторженная статья о «творческом пути» и «золотом вкладе»
в литературу Мих. Алексеева обязательно появится рядом со стихами, к примеру, Андрея
Дементьева.
При том, что о литературе
печется совсем не так много изданий, все — я повторяю, — все собственно
литературные газеты обнаружили вполне ретроградные настроения. И подчеркивают
это сами с известной долей гордости, а не только цинизма6.
Этот факт много говорит об общественных тенденциях, а не только о том, кто где
работает главным редактором. В чем же загадка живучести, мобильности и даже
модности и востребованности бравирующими своим постинтеллектуализмом юношами
идей реванша, насаждаемых новым агитпропом?
1 Лев Пирогов.
Накормите гадину! От министра образования потребовали денег на демократию.— «НГ
Ex libris», № 25, 24 июля 2003 г.
2 Евгений Лесин.
Парад эксцентрика. Режиссер, по-ренессансному многогранный. — «НГ Ex
libris», 24 июля 2003 г.
3 Сергей Шаргунов.
Нуль с минусом. — «НГ Ex libris», 7 августа 2003 г.
4 Сергей Шаргунов.
Эти писания трагичны. — «НГ Ex libris», 7 августа 2003 г.
5 Михаил Юдсон.
Портрет, или Молодчина Ю.П. — «НГ Ex libris», 7 августа 2003 г.
6 Что
касается «НГ Ex libris», то во врезке к рубрике «Трибуна» редакция не раз
извиняется за Юдсона: «Здесь печатаются тексты, с которыми мы не согласны
принципиально». Значит ли, что со всем другим — согласны, и принципиально?
В середине 90-х «правые»
интеллектуалы, иронически, при помощи стеба используя советский бренд, невольно
(я так, по крайней мере, предполагаю. Если бы вольно — совсем печально
обстояли бы дела) способствовали его оживлению. Шутили-шутили — и
дошутились, как неразумные дети, смехом-смехом, но вызвавшие монстра из
небытия. Направление их деятельности парадоксально совпало с отчаянной (и очень
даже серьезной) попыткой удержать советскую идеологию (и соответственно
стилистику) со стороны «левых» партий. Чтобы нагляднее: КПРФ и ей социально
близкие собирали своих вокруг памятника Ленину, а отрывающиеся художники и
дизайнеры использовали тот же памятник — в «Итогах» и др. — как фишку для
рекламы. Линия магазинов по продаже качественной косметики «Арбат Престиж»
летом 2002-го выставила в витринах увеличенные черно-белые фотографии
монументов, изображающих мускулистые торсы советских спортсменов. Чтобы ощутить
разницу (и почувствовать нашу небрезгливость), представим себе на мгновение
аналогичную ситуацию в Германии: представим, что в рекламных целях
косметическая компания «Велла» использует «здоровое тело» скульптурных
памятников фашистской эпохи. Несмотря на то, что немецкий фашизм просуществовал
во времени в несколько раз меньше, чем отечественный тоталитаризм, вряд ли бы
немецкие дизайнеры не то чтобы в этом поучаствовали — промолчали бы!
Актуальность не только не
спадает: советская эстетика открыто используется как модель для создания новой
государственной эстетики, имплантируется в ткани новой России. Жизнеспособное
соединяется с тем, что прикинулось омертвевшим. А ведь ничего случайного —
эстетически — не бывает: не только расхождения (Абрам Терц—Андрей Синявский),
но и схождения с властью.
Полезно не только смотреть
— полезно рассматривать.
2
Количество праздничных
(вернее, выходных) дней по сравнению с советским временем увеличилось — к
советским неотмененным, чаще всего топорно переименованным праздникам
добавились новые или старые (церковные). Так, ко Дню России (12 июня) в этом
году добавилась еще и Троица, и народ гулял аж целых четыре дня, при этом на
вопрос о сути государственного праздника (принятие Декларации о суверенитете
России) почти никто из опрашиваемых социологами ответить правильно не мог. Да и
как ответить, если декларацию принимали еще в России советской и
социалистической? А нынешняя Россия, по всем понятиям, совсем другая —
капиталистическая? Потому расплывается, теряется в определении и само
содержание, смысл праздника. А ведь в России советской это уже проходили. И
поэты в «оживляже» советского через церковное, — великий Пастернак, например, —
тоже поучаствовал.
Для того, чтобы
учрежденный, назначенный властью праздник стал настоящим, ему необходимо
мифологическое основание. А здесь мифологического основания нет, отсылки к декларации
— зыбкие, напоминание об отторжении России на самом деле травмирует как
очередное болезненное напоминание о распаде СССР, инициированном, получается,
Россией. При ностальгических настроениях, педалируемых не только «левыми»
партиями и движениями, праздник играет против своего знака.
А как он был устроен в этом
году?
Как праздник для элиты,
вышедшей на Красную площадь посмотреть спортивно-этнографическое представление.
Зрелище для населения
включало в себя и Путина со товарищи, и красноплощадный танцпол.
Мавзолей был задрапирован
огромным как бы развевающимся гипсокартонным полотнищем на металлокаркасе; на
трибунах расположились лучшие люди, от арти-стов до депутатов; в самом первом
ряду сидели президент и члены правительства; а перед ними плясали зажигательный
— типа латиноамериканского — танец девушки в синем (и в синих париках). Под
суперсоветскую песню «Широка страна моя родная» (вот оно, радующее
государственное сердце министра культуры мирное сосуществование эстетик1)
по брусчатке пошли ряженые представители губерний в своих исторических или
национальных костюмах, как на празднование 300-летия дома Романовых; перед
президентом останавливались, поворачивались лицом и кланялись в пояс, только
маскарадный Петр I вместо поясного поклона с достоинством кивнул Путину. Каюсь,
не увидела, ответил ли президент.
1 Приведу цитату из
интервью М. Швыдкого: он информирует, что к 60-летию Победы для того, чтобы
удовлетворить «все взгляды» на войну (условно — 1) просталинский, 2) прожуков-ский
и 3) победитель—народ), министерство пошло «самым компромиссным конформистским
путем — заказало три разных сериала». Министр считает, что неправильно, когда
«культурно-историческая истина только одна».
Но получается, что и Ахматова, и Жданов, и Мандельштам, и
Ермилов равны для благодушного современного восприятия госчиновников. «Многим
хочется единообразия, но в обществе существует множество взглядов» (Михаил
Швыдкой. Сегодня у нас нет единства даже в осмыслении Дня Победы. — «Известия»,
5 августа 2003 г.). Хорошо, что ни Виктор Астафьев, ни Василь Быков не дожили
до таких «сериалов».
Лебедев-Кумач и Петр I,
чукчи и эвенки в унтах, вскакивающий с места на трибуне от волнения при виде
ряженых земляков губернатор и занявший в сердцах читателей место Пикуля Эдуард
Радзинский, шествующий с трибун на торжественный обед в Кремль мимо
беломраморного бюста Сталина, свысока и как бы из вечности презрительно
взирающего на мимолетного своего жизнеописателя — вот мгновенная «картинка»,
выхваченная из телерепортажей праздничного дня. Патриотически трехцветный
салют, бурый дым, которым густо заволокло Красную площадь, треугольник
истребителей… Что-то из этого почти булгаковского (см. главу «Варьете» из
любимого романа) набора кажется только на первый взгляд ностальгическим
рудиментом советского прошлого. Но это не бессмысленно-сентиментальные
рудименты, а элементы, из которых новыми политтехнологами «собирается»
новенькая национальная идея.
Процесс ее внедрения — хотя
и не очень быстрый, но целенаправленный. Интеллектуалы, вне зависимости от своей
партийности, в этом процессе задействованы — с полного своего согласия.
Если национальная идея на
протяжении лет никак не вытанцовывается, не изо-бретается (содержательно), то
она форматируется (декоративно), чему в подтверждение — выступление лукавого
Глеба Павловского в тот же день, 12 июня, в праздничных вечерних «Вестях».
Он не отрицал, что все
происходившее на Красной площади разыграно по определенному сценарию включения
прошлого в настоящее: стилизованные военные мундиры (под начало XIX века) рядом
с атрибутикой советской (да и Красной) армии: все это наша история. А раз наша
— значит, только со знаком «плюс». Приятия. Прошу еще раз простить мне аналогии
с нацистским прошлым Германии, но это все равно как если бы на современном
главном национальном празднике Германии часть участников парада надела бы форму
СС.
Потому что все это наша
история…
Однако нацистское прошлое
Германии — нацистским прошлым, а то, что касается прошлого социалистической
Германии, ГДР, способно, оказывается, вызывать вполне аналогичную нашему
ностальящему реакцию: «Журналисты назвали этот феномен «остальгия», соединив
привычную ностальгию с Востоком (ост). Чем дальше уходит в прошлое ГДР, тем
сентиментальнее воспоминание о ней. Забыты (как быстро! — Н.И.) скука,
бедность и бдительное око штази, вспоминаются соседи по даче, барды и посиделки
с друзьями на кухне. В общем, почти как в России»1.
Открыты магазины, успешно торгующие продуктами «со знакомыми и надежными
этикетками рабочего государства (например, знаменитым шампанским «Красная
Шапочка»). Остальгия побеждает и в кино: успех фильма «Гоу, Трабби, гоу»
(Трабби — имя уменьшительное для «Трабанта», народного автомобиля ГДР), рекорды
посещаемости побиты фильмом «Гуд бай, Ленин» — история больной матери и верного
сына, который устраивает ей «ГДР на дому» (сюжет, подобный замечательному
сюжету недооцененной повести Ольги Славниковой «Бессмертный»). Откуда растет
ностальгия?
Совершенно безо всякого
«порога» застенчивости современная русская писательница, благополучно живущая
вот уже десятилетие в Англии, ностальгически вспоминает жизнь в СССР как вполне
удачную даже и в материальном отношении: «…в Москве, правду сказать, мы
отнюдь не голодали: Союз писателей исправно снабжал своих членов «талонами», по
которым можно было набить «потребитель-скую корзину» всем необходимым для
выживания. И, к слову сказать, баночка черной осетровой икры, не говоря о
красной лососевой, была основой такого продуктового набора. И стоила сущие ну
не копейки, так рубли»2. В словах Л. Григорьевой звучат те же самые
ностальгические нотки — допускаю, что бессознательно, — что и в
«остальгических» высказываниях, фильмах и выставках немцев. Проанализировать
эту (н)остальгию мало кто способен, зато проэксплуатировать ее — масса
желающих.
1 Александр Сосновский.
В гости с «Красной Шапочкой». — «Московские новости», № 30, 2003.
2 Лидия
Григорьева. Англия — страна советов. — «Литературная газета», № 30, 2003.
При этом хочу оговориться
раз и навсегда: литература, музыка, кинематограф советского времени, в том
числе и легальные, от Трифонова до Шостаковича, от Искандера до А. Германа,
оставили блестящие результаты: только не благодаря, а вопреки обстоятельствам.
Наше спасение, то, чем всегда
отыгрываемся, — победа над фашизмом. Но нельзя ее отобрать у народа и вручить
государству — хотя бы Астафьева почитайте… А ведь еще и не начата эта
важнейшая умственная работа: разграничение народа и государства. Да и начнется
ли?.. Судя по тому, что единство, наоборот, государственно-национальное, куется
нашими новыми сусловыми, — и не светит в ближайшем будущем. Только литература
эту тяжелую работу делала — но ведь те, кто делал, уходят, а новые… новые
пытаются (Олег Ермаков, Сергей Говорухин, Евгений Даниленко — см. публикацию
его «Дикополя» в следующем номере «Знамени»). И все остальное в советской
государственной истории этой кровавой победой, за которую народ наш заплатил
десятками миллионов жизней, — а как ими бессовестно жертвовали военачальники,
про то перечитайте романы Г. Владимова, В. Некрасова, — не отмывается, как
бы ни старались политтехнологи. Оптимистический стиль спортивных парадов 30-х
годов, так же, как и песни тех лет, вызывает лишь у немногих пожилых людей
радость молодых воспоминаний, а у других — либо ничего, либо образ Архипелага
ГУЛАГ. Но если навязывать эти песни новому, малоосведомленному поколению, то
можно добиться их распространения в широкие массы и сегодня. (Я уж не говорю о
болезненной музыкально-идеологической точке — о гимне). Национальная идея
через приятие всего, что было в истории, есть оправдание всего, что было:
почему-то этот простейший силлогизм в головы устроителей празднеств не
приходит.
И почему они, эти
праздники, такие длинные?
Именно потому, что государство
хочет обрести идентичность через сложение, суммирование празднеств. (Это как бы
к языческому празднику прибавлялся — на следующий день — христианский. Не
вытесняя, а мирно уживаясь: рядом.) Нет, все-таки при всей толерантности надо
выбирать и формировать свои убеждения. Иначе их выберут для тебя (и — за тебя.
Или — против тебя).
Патриотизм, получается, есть сумма опытов: идеологических,
эстетических, этических. Здравая мысль о том, что один опыт на самом деле
противостоит другому, что он направлен против другого, — государственные головы
политтехнологов не посещает. Видимо, большие зарплаты и близость к начальству
влияют на состояние ума не всегда положительно. То, что не каждый опыт был
сказкой с хорошим концом, — тоже. Обществу пихают в нос аргументацию «от
французской революции»: подумаешь, французы и сейчас «Марсельезу» поют! А они
ее поют, потому что либеральная идеология во Франции все же победила, и сегодня
Франция — республика, а не монархия.
Что же касается России, то при такой государственно-поисково-политтехно-ло-гической
концепции неудивительно будет, если завтра рядом с Петром I на очередном
красноплощадном маскараде появятся Сталин с трубкой, Ленин на броневике,
Горбачев в Форосе, а Ельцин на танке. При Алиеве — секретаре ЦК — говорят, такие
ряженые, загримированные Ленин и Сталин ездили 7 ноября и 1 мая на грузовике по
Баку…
3
Отсылая читателя к своей
книге «Ностальящее» (М., 2002), еще раз повторю ее главный тезис: постсоветская
интеллигенция («интеллектуалы») стебалась по поводу и при помощи знаков
советской культуры, фактически погрузив страну в стилевой гибрид эстетики
советского прошлого и постсоветского настоящего, — ностальящее. Этот стилевой
гибрид, или, лучше сказать, стилевой кентавр оказался на удивление
жизнеспособным, но год за годом, месяц за месяцем, день за днем из него
вытеснялся, выпаривался стеб, — оставалась радость беспримесного погружения в
коллективный советский стиль, как бы лишенный идеологии. Как бы с вынутым
жалом. Или — оскопленный. Но со всеми внешними, дорогими слуху и глазу,
атрибутами. Песни, марши, знамена, буденновки1.
Пионеры. Не в зюгановском, конечно, смысле, — в нашем, либеральном, с
подмигиванием. Мол, и вы, и я, мы все понимаем, что это такая игра. Ничего
серьезного. Как предупредил правильно понимающий жанры и их различия — в том
числе и свои собственные жанровые роли — Михаил Швыдкой перед очередной записью
«Культурной революции», — помните, что это всего-навсего игра, поэтому: никаких
оттенков, только согласен — не согласен.
1 Кстати,
работа по очеловечиванию и приближению (и одновременно — героизированию)
советских знаковых фигур продолжается и даже усиливается: см., например,
полосный материал о С.М. Буденном как «папе» и «дедушке» в «Известиях» (июль
2003 г.). Ср. с романом Ю. Три-фонова «Старик», с судьбами Ф. Миронова и
Думенко — хотя бы. Хотя бы в сноске. Для исторической-то объективности (уж
молчу, молчу об истине — чуть ли не запретное слово! Мы теперь все, от министра
до критика, — исторические плюралисты).
Так вот: без оттенков невозможно.
Потому что оттенки воздействуют на целое, постоянно и постепенно меняя его
состав.
Но вернемся к главному
сюжету.
А главный сюжет сегодня
— это постепенное, но уверенное и не без реванши-стского сладострастия
возвращение, реставрация определенных знаков, складывающихся в очень
определенную систему.
В беседе с
А. Максимовым в передаче «Ночной полет» Владимир Маканин сказал, что в
литературе он предпочитает играть черными — они способны втянуть противника,
сделать так, чтобы весело начавший партию белыми завяз. Постепенно навязать ему
свою волю.
Это наблюдение, вернее —
эта закономерность распространима, как это, кстати, почти всегда бывает в
выверенных мотивировках Маканина, и на другие области проявления человека.
Вот Сталин. Казалось бы,
обществу до боли и тошноты обрыдло все, с ним связанное. Казалось бы,
освободились — за исключением небольшого в процентном отношении количества
маргиналов, присутствующих в любом обществе.
Но не таковы показатели.
Именно в процентном
отношении количество людей, отмечающих Сталина как несомненно положительную
фигуру, возросло за последнее десятилетие более чем в три (!) раза. И когда
подошел последний юбилей — пятьдесят лет со дня смерти, — начался обвал
«сталинских» передач, и редкий телеканал, редкая газета обошлись исторически
точными статьями (и оценками). Получилось, что либеральствующие интеллектуалы
на потоке изготовления культурного продукта настолько увлеклись предметом, что
само количество отразилось на качестве восприятия. В своей игре черными товарищ
Сталин предстал объектом увлекательным, втягивающим, концентрирующим на себе
силы и внимание. Разоблачать — скучно, уж сколько разоблачали, в этом нет
ничего нового; а Сталин нужен как ньюсмейкер; потому давайте поищем
какую-нибудь человечинку, попробуем сделать его амбивалентным, так —
интереснее, чем «плоское» отрицание… К дате два толстых журнала вышли каждый
со своим слоганом: «Новый мир» — «Полвека без Сталина», а «Наш современник» — с
благообразным портретом вождя на второй полосе обложки. Между полюсами
расположилось огромное количество материалов, так или иначе настойчиво
возвращающих читателя/зрителя к фигуре генсека. Сосредотачивающих на нем
внимание. Что вынудило А. Германа и С. Кармалиту обратиться в «Известия» с
тревожным письмом о безответственности СМИ в надувании Сталина как главного
ньюсмейкера.
Но их письмо на фоне
предпринятого массированного обстрела общества «сталинскими» материалами —
тоньше комариного писка.
Не срабатывает.
Срабатывает другое: за что
платят деньги, тем и будем, цинично говоря, заниматься. Кто заказывает музыку,
получает песню.
Кстати о песнях.
И о такой деликатной теме,
как День Победы.
Никто, и я в том числе, не
собирается умалять значение жертвенно-победного вклада народа во Второй мировой
войне. Однако спекуляция на «победном» прошлом, спекуляция, чьи корни тянутся
из брежневского времени с его «Малой землею», продолжается. Есть и сложившиеся
представления, догмы, от которых не отказываются. Одно из свидетельств тому —
демагогическое письмо оскорбленных военачальников и возглавляющих общества
ветеранов разных (теперь уже) войн в редакцию «Московских новостей». (Среди
военных есть и легендарные маршалы — Куликов, Соколов, Ефимов). Они пишут (это
— реакция на статью в «Московских новостях» о вызывающей вопросы деятельности комитета
«Победа»): «Сегодня в стране живут более 5 миллионов участников войны и
ветеранов трудового фронта. Именно они знают подлинную историю Великой
Отечественной войны и правду о предателе Родины генерале Власове»1.
1 «О
газетных статейках и торговле достоинством». — «Московские новости», № 27,
2003.
Что получается?
1) Рядом с Победой реабилитируется
сталинское время, эмоционально восстанавливается советская атмосфера,
реставрируется — на период праздников, но ведь что существенней и наглядней,
заразительней — эстетика праздника или будней? — советская стилистика1,
2) под эту войну и под эту
Победу подверстываются грязная война в Афганистане и нечистая война в Чечне.
Получается, что если звучат
военные песни, — то они поются и за тех, кто распространял советское военное
присутствие, кто входил в Афганистан… Новому государству-идее-построению
академик Сахаров нужен только в качестве лишенного смысла знака, но никак не
символа: поэтому установка сегодня памятника Сахарову и выглядит прямой
насмешкой над его идеями. (Так же, как и проспект академика Сахарова в Москве —
проспект, на котором расположены офисы крупнейших частных банков; и ко всему
прочему — никуда не ведущий, упирающийся в узкую горловину Мясницкой.) Понятия
«справедливая война» — «несправедливая война» ушли из жизни. Героизм стал
отмечаться просто как проявление смелости и мужества — вне морали, вне времени
и пространства. В Грозном воздвигли новый памятный знак: отмечены золотом на
мраморе Герои Советского Союза, получившие Звезду за Великую Отечественную, и
те, кто получил Звезду за войну в Чечне.
Уравнивание впечатляет.
4
Что же касается метатекста
новой России, то его формируют не только новые законы и указы, но смена
культурной парадигмы. Политологи спорят все больше об интригах власти, —
попробуем посмотреть с другой стороны. Смена политических и культурных
декораций в путинское время очевидна, но пока что никем отчетливо не
проанализирована.
После постсоветской игры с
советским наступило время совсем других игр. И чтобы понять их содержание, надо
проанализировать сигналы и импульсы, которые от них исходят. Не ориентируясь только
на заявления, на слова, которые при этом произносятся. Потому что слова могут
быть опровергаемы картинкой, в которой они играют совсем не главную роль. И
вообще эти слова могут пролетать мимо восприятия — если оно сосредоточено на
визуальном.
Визуальное уверенно
побеждает.
И люди, которые считают, изо всех сил стремятся к
позиционированию себя именно в визуальном пространстве. Это оказалось — при
новом распределении приоритетов — наиболее перспективным. Вот Михаил
Швыдкой вполне откровенно «открывает страшную тайну» — на очередной встрече VIP
с «Литгазетой» — зачем и почему он стал ведущим ток-шоу «Культурная революция»:
по совету журналиста, основателя и бывшего главного редактора «Аргументов и
фактов» Вл. Старкова стал «пиарить» и себя, и свое министерство — благодаря и
этому тоже, как он полагает, бюджет нищего министерства вырос за три года более
чем в 4,5 раза2. Визуальное
влиятельнее слепого шрифта, который проглатывается с трудом и напряжением —
если проглатывается.
1 При этом планомерно
уничтожаются действительно ценные памятники советского стиля 30-х — например,
гостиница «Москва», за сохранение которой боролись не сталинисты, а либералы.
2 Михаил
Швыдкой. «Ток-шоу как раз министерский жанр». — «Литературная газета»,
№ 32, 2003.
Вспомним 11 сентября 2001
года.
Вспомним теракт в прямом
эфире на Дубровке.
Смысл проступал (и поступал
в воспринимающего) через картинку, обгоняя слова и соображения.
Так и с новой Россией как
новым культурным целым: изобразительное, декоратив-ное в ней полно смыслами,
сигнализирующими с каждой детали. За этими декорациями чувствуется и
режиссер-постановщик, и умелый сценограф, и костюмер, и гример.
Россию нарядили,
припудрили. На выход. На выезд. На бал.
И запустили внутрь этой
красоты по-михалковски Путина — внешне современного, воспитанного,
среднеевропейского, не делающего явных промахов, но абсолютно не
соответствующего этой бравурной музыке и китчевой картинке.
Интерьеры Кремля не были
рассчитаны на такую фигуру. Они были выполнены под Ельцина, не под Путина.
Путину начали сооружать
другие интерьеры — в Петербурге. Но поскольку работы затянулись, поскольку дело
оказалось более длинным, чем рассчитывали, пока трудно судить о результатах.
Сигнал считывается с доступной картинки: Путин в сверкающих золотом кремлевских
интерьерах, из которых вроде бы (?) изгнано все минималистски-советское.
Раздвигая правым плечом невидимый воздух, поднимается по лестнице и проходит
через анфиладу залов с рукоплещущими подданными — назвать их избирателями не
получается. И выступает с краткой энергичной речью на фоне горностаевого
занавеса, сверху как бы сколотого золотым царским гербом. Путин в «эрмитажных»
залах — азартный экскурсовод, президент-коллега. Путин в Константиновском
дворце, на праздновании 300-летия Петербурга…
Французского короля играет свита.
А русского — декорация.
Выход на красное
кремлевское крыльцо, спуск с Ельциным по лестнице — все как будто
позаимствовано режиссером-постановщиком (Н.С. Михалковым) у самого себя (см.
сцены с Александром III из «Сибирского цирюльника»). Все так, но талант-ливый
режиссер не учел главного: исполнитель совершенно не сочетался ни с
постановкой, ни с декорациями, ни с костюмами.
Но если бы он не хотел
таких декораций, — мог отказаться.
Не отказался.
Сыграл в спектакле. Сыграл
«не императора» в роли императора. И отсюда противоречивость всего правления.
То ли прогрессист, то ли консерватор; то ли демократ, то ли державник; то ли
управленец…
Да топ-менеджер, управленец
— и сам об этом с обаятельной улыбкой заявил юной переписчице населения.
Что-то никак не
складывается… А если складывается — то получается вовсе не советская и не
императорская эстетика, а буржуазная.
5
В споре постмодернистов с
реалистами победили доллар и евро: у них свои стилистические предпочтения.
Именно буржуазная эклектика — она же эстетика общества потребления — вытесняет
на обочину постсоветскую игру с советскими знаками. (Общества — гражданского —
у нас нет как нет, а вот общество потребления сформировалось мгновенно:
один из парадоксов новой России.) Может быть, именно она и выбрана современной
историей как победитель советской эстетики? Посмотрим.
Но пока — новая буржуазная
эстетика ориентируется на советскую, впитывает ее в качестве образца.
Новые проекты, нанесенные на музейную карту Москвы, представляют собой — с
точки зрения архитектурной — торжество безвкусицы. Например, желто-белый
«Патриарх» с колоннадой и портиками, украшенный татлинской башней, — окна моего
кабинета выходят как раз в тыл этому безобразию. Задуманный первоначально как
дом-яйцо, поставленное на попа. Претерпевший в период осуществления проекта ряд
волшебных изменений, завершившихся изготовлением крайне странного продукта, в
котором восторжествовали детали, свидетельствующие о победе новой русской
буржуазности над здравым архитектурным смыслом. Башенки, портики, колонны,
ротонды и ротондочки, фестоны и фестончики, наличники, ступенечки — вот она,
новая русская архитектура, по вкусу нового русского инвестора. Расположенный
неподалеку советский роскошный «Жолтовский» выглядит в сравнении образцом
минимализма!
Ближе к воображаемому «среднему классу» находятся дома, учитывающие
при строительстве прежде всего комфортабельность проживания. Здесь уже
собственно со-ветское/постсоветское если и присутствует, то как элитный
определитель образа жизни. «Триумфальный стиль», например, сопоставляется с
двумя параметрами: 1) «генеральским» районом (Сокол), 2) сталинскими высотками.
Из аллюзии со «сталинской
высоткой» вылупливается архитектурный птенец, во всех отношениях превосходящий
оригинал. Дом не только предназначен для «среднего класса», — он призван, по
идеологии застройщика, его формировать. Располагаясь по иерархии комфорта выше
«сталинки», дом в «триумфальном стиле» намекает и на нечто версальское
(«настоящий регулярный парк с фонтанами, ротондами») и предназначается тем, кто
должен вести модный, т.е. здоровый, образ жизни (фитнес). Так что это не просто
— дом, а в нем заключена целая идеология — как в знаменитом Доме на набережной,
построенном по проекту Иофана, была заключена утопическая идеология коммуны
(спорткомплекс, театр, магазины, прачечная и химчистка, кафе и т.д. — только в
конструктивистском стиле, без «ротонд» и «беседок»).
Еще один
архитектурно-строительный пример — коттеджные поселки в Подмосковье, связанные
тоже, по мнению инвесторов, с формированием вкусов и потребностей «среднего
класса». Приведу длинную, но уж очень выразительную цитату.
«Давайте сразу оговоримся,
что потребителю, по большому счету, без разницы, на тер-ритории какого региона
находится его коттедж (или таун-хаус) — Москвы или Мос-ковской области. Ему
важно, чтобы имелась в наличии развитая инфраструктура и социа-льная среда, то
есть все «городские» удобства, хорошая транспортная сеть, детский сад, школа и
поликлиника рядом с домом. Именно из-за отсутствия инфраструктуры (прежде всего
социальной) «коттеджный» образ жизни у нас практически отсутствует.
Подмосковье активно
застраивается новыми поселками и индивидуальными дома-ми разных уровней — от
коттеджей до особняков. Все эти стройки ведутся частными ком-паниями, которые,
конечно, в состоянии обеспечить будущих жильцов горячей водой, выделенной
линией Интернета и охраной по периметру, но создать социальную инфраструктуру
не в состоянии. Ну нет у нас пока компаний, которые могут построить не только
несколько десятков жилых домов, но и школу с поликлиникой. А тем более —
проложить к поселку современную магистраль и пустить по ней маршрут-ки с
троллейбусами. Те же кусочки Подмосковья, где имеется развитая социальная инфра-структура,
застраиваются не коттеджами, а особняками стоимостью под миллион долларов.
Таким образом,
представитель «среднего класса», желающий переехать на ПМЖ в ближнее
Подмосковье за разумные деньги (то есть по цене городской квартиры), вынужден
мириться с кучей неудобств.
Малоэтажная застройка
Куркина выявила совершенно очевидный факт: создание коттеджного поселка для
«среднего класса» возможно только при наличии масштабного проекта под эгидой
муниципальных властей. Напомним, что главным инвестором в Куркине выступил
Департамент инвестиционных программ строительства Москвы, главным организатором
строительства — управление экспериментальной застройки. В результате создан
первый район, соответствующий принятым в мире представлениям об образе жизни
«среднего класса»1.
1 «Город»,
приложение к газете «Известия», январь 2003 г.
Здесь обнаруживается еще
одна особенность нового русского стиля — не только и не столько как такового,
сколько стиля формирования капитализма в России: без разрешения и
поддержки, т.е. вне зависимости от властей (в данном случае — московских)
никакой коттеджный поселок для среднего класса (читай: и никакой «средний класс»!)
не вылупится.
Существенный вопрос: а что такое средний класс в России? — остается
без ответа…
Но вернемся к новым
многоквартирным домам: в рекламе компании «Дон-строй», помещенной уже не в
демократических «Известиях», а в чуть более приближенных к искомому покупателю
«Итогах», подчеркивается совсем другое: роскошь.
«Интерьеры «Триумф-Паласа»
поражают роскошью: мозаичные панно, каскады хрусталя, огромные зеркала,
многоуровневые потолки со сложной подсветкой, эксклюзивная мебель».
«Интерьеры здания отделаны
самыми престижными материалами: итальянским мрамором и венецианской
штукатуркой».
Ключевые слова рекламы
новых зданий — «суперэксклюзивный», «элитный», «престижный», «обладающий». И
конечно, — «роскошный». Выбирая «бассейн с искусственной волной», вы «выбираете
уникальный образ жизни» — это главное, что формирует новую русскую идею (через
новый русский стиль). Действительно, Андрей Донатович Синявский был прав на все
времена: расхождения с новой властью (в нашем случае — властью денег) у тех, кто
готовил изменения в стране, и тех, кто воспользовался их результатами в свою,
разумеется, пользу, стилистические. А поскольку сформированный вкус
отсутствует, поскольку вместо вкуса — вкусы, то результат предсказуем. Самое
забавное, что специалисты видят корень эстетических провалов и в отсутствии
идеи: например, «человек независимый», голландский архитектор и издатель
профессионального архитектурного журнала Барт Голдхоорн считает, что «если бы
имелась мощная архитектурная традиция, сложившаяся естественно или даже
насильственно, как при Сталине, то был бы возможен плавный переход от города к
объекту, поскольку все архитекторы работали бы в рамках одной концепции. А
поскольку опереться не на что, то и результат не радует — эклектика вместо
гармонии может стать итогом появления новых архитектурных ансамблей и акцентов»1.
Пока — для осуществления не столько идей, сколько высокодоходных
строительных проектов — уничтожаются под видом «ветхих» замечательные
архитектурные памятники. Или они же — сдаются в долгосрочную аренду тем, кто не
в силах понять художественный замысел, заключенный в здании, и, честно пытаясь
сделать как лучше, вколачивает огромные деньги в сущую безвкусицу. Или ничего
не вколачивает, а просто разрушает — как Брынцалов данное ему в долгосрочную
аренду (по сути, приватизация!) Николо-Урюпино (сейчас вроде бы, слава Богу, у
него отобранное).
6
«Я бы вышел со
всеми вместе на настоящую свободу. Воссоздал бы атмосферу красных знамен,
оркестров…»
Эдуард
Лимонов2
Получается, что в единый пучок смыкаются
три, казалось бы, совершенно отдельных и даже противостоящих направления: 1)
консервативно-советско-реабилитационное; 2) необуржуазное; 3) леворадикальное.
Например.
Все накрученное вокруг
«посадки» и «высадки» Эдуарда Лимонова — явная игра на повышение в общественной
атмосфере леворадикального градуса. В интервью 2000 года Лимонов говорил, что
«это государство неисправимо», что думает о неизбежности кровавой революции,
«жуткой, неприятной хирургической операции, без которой больной сдохнет»;
сегодня, уже в июле 2003-го, повторяет — и акцентирует — то же самое3.
А если Проханов так
антибуржуазен, то зачем ему с нескрываемым восторгом сладострастья описывать
просвечивающие розовым ломтики семги на роскошно сервированном коммунистами
столе? Зачем белый костюм и яркий шелковый галстук, щегольские ботинки, длинные
артистические волосы, эстетские бабочки? Не сходится. Вернее, сходится: но
по-нашему, по направлению жизни всей постсоветской России. Ведь ни Лимонова не
устраивала советская действительность (потому и эмигрировал), ни Зиновьева; и
сегодняшняя их борьба за «отличное — значит советское» и есть проявление новых
антибуржуазных всего лишь по внешнему виду тенденций в буржуазно устраивающейся
России. «Критика» Владимира Сорокина бабушками, которых науськали «Идущие
вместе», выглядит только как пиар самого Сорокина и издательства «Ад Маргинем».
По крайней мере, шутка ходила такая: и сколько же они приплатили? Никто не
преследует — вот что до боли обидно, например, Виктору Ерофееву, которого,
собственно, даже в последнюю кампанию против Сорокина не записали. Не учли его
заслуг по высвобождению России из-под морального (вернее, моралистического)
пресса. Любопытно, что Ерофеев этого не стерпел и самолично вписал себя в
сорокинско-адмаргинемский сюжет, заявив в Германии, что и его активно
преследовали «Идущие вместе»4. Обидно,
видимо, Виктору Ерофееву как VIPу, что его как бы не учли, пренебрегли его
заслугами, оставили в стороне от скандального (и выгодного для персонажей, в
скандале задействованных) сюжета.
1 Барт Голдхоорн. Москва семиглавая. — “Итоги”, 2003, № 3.
2 Эдуард Лимонов. Наш народ достоин свободы. — “День литературы”, № 7, 2003.
3 Эдуард Лимонов. Со скепсисом к литературе. Беседовали Александр Вознесенский, Олег Головин, Сергей Шаргунов. — “НГ Ex libris”, 17 июля 2003 г.
4 См.: “Литературная газета”, № 31, 2003.
На самом деле Проханов,
выведенный сегодня либералами в буржуазное свет-ское сообщество, гораздо ближе
Виктору Ерофееву, чем Станиславу Куняеву…
Свобода буржуазности
подразумевает включение в себя свободу антибуржуазности — как несомненного и
всегда присущего ей компонента (недаром почти все западные интеллектуалы — с
розовой окраской). Оригинальность отечественной ситуации лишь в том, что
розовое у нас проявилось на фоне линяющего красного. «Сверхбуржуазный» Кобзон
поет на вечере «антибуржуазного» Евтушенко. «Антибуржуазного» Лимонова защищает
«буржуазный» Пен-центр. Новое «капиталистическое» строительство апеллирует к
«сталинскому» стилю. Сталинский «юбилей» отмечается с почти болезненным
интересом к подробностям жизни вождя либеральными средствами массовой
информации. На Красной площади флагом новой России застенчиво декорируют
Мавзолей Ленина, отошедшего в тень под напором сталинской стилистики. Патриот
Эдуард Лимонов поддерживает антироссийскую «историографию» А. Фоменко и в
свою очередь объявляет подделкой «Слово о полку Игореве». И все это — ситуация,
в которой приходится не только разбираться, но и жить.
7
…И сочинять.
Вот они и разъезжаются в
разные стороны, как в ледоход, литература и реальность, вот уже между ними
трещина, а теперь и промоина, и стремнина. И бывший читатель, с замиранием
сердца летящий на льдине по вскрывшейся реке, увлеченный криками то о «Юкосе»,
то о «Челси», страшащийся потерять и то небольшое имущество, которое он трудами
своими заработал в новое время, уже и забывает о том, что есть на свете изящная
словесность. Ведь можно, оказывается, прекрасно прожить и без нее. А люди,
которые стремятся к нескончаемому улучшению и обустройству своей жизни,
литературой не увлекаются. В лучшем случае они увлекаются дизайном ремонта
приватизированной квартиры и ландшафтом своего дачного участка, а для этого
увлечения вполне достаточно журнала «Мой прекрасный сад». Только литература,
свободная от агитпропа, но полная наблюдений и рефлексий по поводу
наблюденного, имеет шанс вернуть читателя к самой себе. Иначе…
…Иначе победит Атлантида
советского «трэша», то есть по-новомодному переименованного советского
ширпотреба, переизданием которого озаботился разносторонний и небрезгливый «Ад
Маргинем» после того, как удовлетворил потребности в околосоветском
(сорокинско-пепперштейно-кононовском) стебе: пионерки-давалки,
парторги-садисты, Сталин с Хрущевым в эротическом объятьи, дерьмо вместо
мочи… Пусть теперь будет нечто аутентично-советское. Издатель уже обратился к
«братьям и сестрам», «дедушкам и бабушкам»: порыскать по старым дачным
чердакам, дабы разыскать давно забытые советские приключенческие и шпионские
книжки. Только на первый взгляд переиздание «низовой» советской шпионской и
фантастической литературы может показаться исключительно внутрилитературным
проектом. Нет, здесь тоже — своя, и отчетливо сформулированная издателем
идеология: «“Атлантида” направлена на возврат базовых понятий, которые нельзя
терять. Это попытка преодолеть разрыв, когда в угоду политическим установкам в
90-е годы люди отказывались от родителей — простых советских служащих,
признавая своим предком не сотрудника НИИ, а статс-секретаря 1915 года»1.
Так все переворачивается в новой идеологической парадигме: откат к советскому,
отказ от российского.
1 Михаил
Котомин. Вперед — в прошлое! — «Московские новости», № 21, 2003.
Отличное начинание — и отличный
финал агитпроповского сюжета по возрождению советских жанров. Что же касается
конкретного его исполнения, то к «имперским» текстам Крусанова, Елизарова,
Проханова и др. обещаю вернуться в одной из последующих статей, разворачивающих
свернутые в этих заметках картинки «правого» интерьера в «левом» литературном
пейзаже.
Встретимся на марше.