Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2002
Феликс Михайлович Чечик родился в 1961 году в Пинске. Закончил Литературный институт. Автор книги стихов «Мерцающий звук» (М., 1996). Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Живет в Нетании (Израиль).
* * * Мы не Георгия Иванова ученики, а Ходася. Из полупьяного, туманного, ночного Петербурга — вся литература вышла? Вечные вопросы разрешались не без помощи — больного, желчного поэта в цейсовском пенсне. 2000 * * * Ну и ладно. Проехали. Надо ли горевать о былом. Ни к чему. Всё равно не вернёшь — будто «градами» напоследок прошлись по нему. И обнявшись, рыдают на выжженном и ничейном участке земли те, кто — даже не верится! — выжили, с теми, кто не ослушался: — Пли! 1999 Сельскохозяйственный романс Когда проклюнется трава совсем чуть-чуть, едва-едва, как волосы у новобранца — кузнечики и муравьи, оставьте игрища свои, поосторожней будьте, братцы. Не вытопчите мураву дикорастущую во рву или на пастбищах колхозных. Вам развлеченье, а она пришла из тьмы путём зерна, дорогой горестной и слёзной. Из той неведомой страны, где перед смертью все равны и нету правых и неправых. Но в сентябре из-за реки толпой нагрянут мужики; и зачарованные травы пойдут без жалости под нож. И я умру, и ты умрёшь. Какие могут быть вопросы? Кузнечики и мураши, повеселимся от души на светлой тризне сенокоса. 2001 * * * Полуобнажённую девицу в шлемофоне — подпись ДМБ- 82 — сержант Куницын на предплечье наколол себе. Имя дал красавице — Маруся, по ночам рассказывал про дом; чтобы год спустя на «Беларуси» день и ночь мурыжить чернозём, пить, вздыхая о крестьянской доле, крыть колхоз «Заветы Ильича». По уши в грязи и солидоле девушка рыдает у плеча. 2002 * * * У колорадского жука в коробке из-под спичек, жизнь беспросветна и горька, как у зека’ на киче. Волшебный аромат ботвы, сменив на запах серы, он стал игрушкою, увы, в руках у пионера. И одиноко и темно, как пред вратами ада. И очень жаль, что нет давно вестей из Колорадо. 2001 * * * Как бы очнувшись ото сна, раскачивается сосна, не корабельная — кривая, бесперспективная, и ей не светит акварель морей — зеленовато-голубая. Обыкновенный ширпотреб, полным-полно добра такого. Серебряные струны ЛЭП оплакивают лес сосновый. Пронзительное Dо, Re, Mi, Fa, Sol, La, Si звучит в миноре. Но каравелла, чёрт возьми, летит по небу, как по морю. Она нисколько не больна — изысканная кривизна, напротив, по сердцу борею, вот-вот порвётся парус, и отчаянные муравьи танцуют «Яблочко» на рее. 2001 Детство Язык воспоминаний сух — трепаться влом: там краской меченный петух глядит орлом, там клёв подлёдный на реке на мотыля, и все — дурак на дураке — учителя, и первых поцелуев мёд и он же — яд: «Скажи ему — пускай не ждёт, приду навряд». Из самопалов, как в кине поднять стрельбу. И ночь с отцом наедине, с отцом в гробу. «Всё отболело, утряслось, забудь, как сон!» Я в этой жизни только гость из тех времён. * * * Смертельный номер: — Вуаля! Маэстро, музыку! — Отныне нам не защитница земля на удаляющейся льдине, где мы стоим — спина к спине, — и близость ледяной купели погибельна, когда бы не два пузыря «Ркацители» без закуси — для куража... Уже почти не различима, на берегу стоит, дрожа, безумства нашего причина — ОНА!.. Весенний лёд трещит. Причалим к берегу и — вмажем! И Отто Юлиевич Шмидт рукой с соседней льдины машет. 2000 * * * Что-нибудь о весёлом? Может быть, о любви? Вот и закончена школа средняя — сэляви. Неповторимый десятый. Не рассуждая — пей. Осенью аты-баты. Нет ничего веселей! И на посту дубея, вспомнится вдруг до слёз, как пламенел на шее чуть синеватый засос. 2002 * * * В тмутаракани, в калужской глуши, где молоку не даёт радиация скиснуть... «пожалуйста, свет потуши и отвернись, я сниму комбинацию», — ты говорила. Я чувствую — влип, втюрился, как малолетка простуженный, вилкой поддев зазевавшийся гриб, выпью водяры для храбрости. Суженый? Ряженый! Будет точнее. Ночной поезд уносит в столицу бездонную. И, насмехаясь, глумясь надо мной, смотрит двойник из проёма оконного. 2000 * * * Она беременна на пятом, коварном месяце, сама в том, что случилось, виновата, влюбившаяся без ума. Плевать, что люди смотрят косо на округлившийся живот, и рвота — признак токсикоза — её страданья выдаёт. Но по ночам, когда не слышно пустопорожних голосов, вдвоём с ребёнком — третий лишний — они беседуют без слов: о бесполезности искусства, о неуютности Земли, о Рерихе и Заратустре, о Баратынском и Дали. Он всё на свете понимает, не осуждает, не клянёт и в знак согласия кивает и быстрой ножкой ножку бьёт. 2000 Общежитие Литинститута Как будто все офонарели и белены объелись — на- стурции и гонореи цветут по комнатам. Весна! В толчке благоухает рвота, и нет житья от поэтесс. И ночь осталась до зачёта по History КПСС. 2000 1979 год ...и пэтэушники кондовые — жлобы и лохи, на Первомай идут с гондонами, поддавши «трохи». Дорогой светлой и занюханной с парада, молча, туда, где, перепутав с «ду’хами», свои замочат. 2001 * * * Двенадцатый от двух бортов с оттяжкой — в лузу. Айда в кабак — клиент готов! — гони шампузо два ящика. На интерес. «Американка». Ты был с «капустой» — будешь без. Неделю пьянка. В сравненье с ними ноль Пеле- вин — мастер глюка. Кто за решёткой. Кто в земле. — Ау! Ни звука. 2000 * * * Танцуют тени на стене иносказательней Эзопа, по гроб обязаны оне волшебной лампе фильмоскопа. Пока есть пауза. Пока очередную ставят плёнку, тень спрыгивает с потолка и устремляется к ребёнку. Котёнком ластится к нему и засыпает на коленях. Непостижимое уму феноменальное явленье. ......................................... ......................................... ......................................... ......................................... Психушка. Человек не спит. Опять замучили кошмары. Пьют, не закусывая, спирт и матерятся санитары. 2002 * * * Глубоководный водолаз давно не выходил на связь, дней пять, включая воскресенье. Пока на самом дне лежал, он вырастил подобье жабр и хвостовое оперенье, решившись раз и навсегда остаться здесь в потустороннем: покой, зелёная вода и никого из посторонних. А безутешная вдова сперва поплачет месяц-два, но вскоре выйдет за другого. Плевать на всё и растереть. Пуская пузыри, балдеть, прощая всех со дна морского. Из амфоры тянуть вино, беседовать с самим собою и думать, думать, думать о вечности под шум прибоя. 2002 * * * И лампочка посередине облупленного потолка подмигивает и поныне притягивает мотылька, держа его за лоха или он сам обманываться рад? И перламутровые крылья весёлым пламенем горят. 2002 * * * Фосфоресцирует сознанье подсвечивая изнутри, полуразрушенное зданье больного тела... Снегири слетаются на подоконник, набрасываясь на пшено. Стоп-кадр! Недосмотрел покойник многосерийное кино. 2002 * * * И поцелуи, вздохи, взгляды, как новогодние гирлянды, раскачиваются, звеня, в весеннем воздухе. На крышах коты блядуют. Для меня любви музы’ка тише, тише становится день ото дня. 2002 * * * Дождю спасибо — усыпил. Спасибо птице — разбудила. Я на отечество забил, которое меня забыло. По вечерам смотрю в окно на сумрачную Палестину; и сказки русские давно я не рассказываю сыну. Он шпарит на иврите, как мне и не снилось — Аллилуйя! По телевизору «Спартак» продул «Баварии» вчистую. А мне и дела нет. Дебил! Ещё недавно лез без мыла! Дождю спасибо — усыпил. Спасибо птице — разбудила. 2001 * * * Так и останемся в неведенье, за что любили мы тюрьму? И никакой на свете медиум не растолкует, что к чему. Благоговея, слово «родина» произносить обречены, покамест смрад идей Володиных не выветрится из страны. 2002 * * * А мелодия уводит за собою, не спеша, в ту страну, где от мелодий распрямляется душа. Старомодно и печально боль послать ко всем чертям. Оклемалась? Вот и славно! Вот и славно — трам-там-там. 2001 * * * Только видимость, видимость, видимость, показуха смирения — чушь! И в печёнке сидит у Овидия (Amor, mors) молдаванская глушь. В Рим летят за телегой телега, нет чтоб голуби и соловьи. Предпочтение скорбным элегиям и забвенье науки любви. 2001 * * * И по’ небу с горящим взором, в неподражаемом авто, летит, летит, клеймя позором, безумный господин Никто. Пока не превратится в точку его надменный силуэт. — Пардон! вы платите построчно? Ах, нет! Тогда — Adieu! Привет! 2001 * * * Как любил я стихи Соколова! Так уже не любил никого. На Калининском — с палкой, хромого, я однажды увидел его. Подражая во всём, как ни странно, я хромал целых пол-января: — Марианна! — вздыхал — Марианна! — Ира, Таня, Галина — всё зря, всё не то. Как издёвка, как вызов — разминулись, не встретились мы. В час, когда щебетали карнизы посреди глубочайшей зимы. 1998 Israel, Netania e-mail: chechikfelix@hotmail.com