Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2002
Разговор о разговоре
Павел Улитин. Разговор о рыбе. — М.: ОГИ, 2002. — 208 с.
Поименно вызываю все,
что вспомнится…
М. Айзенберг
Первая мысль, которая появляется при чтении Улитина, — это его же цитата: “Так не бывает. Бывает. Бывает и так”. Чего не бывает? Вроде бы нечасто бывает, чтобы человек, переживший пытки в тюрьме, тюремную психбольницу, обыск с отнятием всего написанного, продолжал писать несломленную, ироничную, увлекательную и свободную прозу (при этом не “Записки из подполья” и не “Колымские рассказы”). Кажется, что если отвлечься от судьбы (а сделать это нелегко), то прозы самой по себе такой не бывает. Однако ж вот она перед нами — “Разговор о рыбе”, красивая небольшая книжка — что ж, значит, бывает. “Бывает и так”.
Проза Улитина расширяет наши представления о реальности. В аннотации сказано, что ее можно читать “как стенограмму общего разговора, в котором участвуют товарищи по учебе в ИФЛИ и случайные собеседники в московском кафе, соседи по бутырской камере и герои западной литературы”. Пусть не смущает читателя рецензии обилие ссылок и цитат. Именно так писал Улитин. “Взгляд скользит и ни на чем не останавливается, но чужая забота гипнотизирует и способна заворожить, если уделишь достаточно внимания. Веселая лаконичность настраивает в ненужном направлении. Если бы это уже было написано. Если бы. Слова, которые услышишь на очередной выставке. Они воспринимаются как “Театральный разъезд”, который интересно было бы прочитать, если бы он был написан, но писать его неинтересно. Скандальность? Разоблачение нехорошего человека? Нашел я эту страницу, но она оказалась нецитабельной. Там все в другом смысле и в пересказе выглядит значительней. Что вы скажете? Я хотел бы услышать от вас ваши впечатления. В двух словах? Покороче? Я на эту тему написал вот такую книгу, а вы просите в двух словах”. Комментарии М. Айзенберга (кстати, автора интересной статьи об Улитине “Знаки припоминания” в книге “Взгляд на свободного художника”), И. Ахметьева, Л. Улитиной при участии А. Ожиганова помогут дотошному читателю разобраться (хочется написать: “в хитросплетениях сюжета”, однако сюжета в обычном смысле в тексте Улитина нет) в глубине подтекста. “В его подтексте есть свой НАДтекст, и он-то является основным контекстом в тексте”. Стоит вслушаться в улитинский каламбур. Для него, в самом деле, важен скорее не подтекст, а контекст. Модный постмодернистский термин интертекстуальность, кажется, подразумевает перекличку в лесу понятий голосов разных литературных произведений. К Улитину, кстати, вполне применимы многие постмодернистские клички. Хотя бы, например, концептуалист.
“ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ
СМАЗОЧНОЕ МАСЛО
ВИНТЫ И ГАЙКИ — 67
посетите выставку сыновей великих пролетарских полководцев 60-х годов 20-го века. Уберите этот красивый флакон: это жидкость от клопов, блох и тараканов”. Что-то подобное с чужими высказываниями делает Лев Рубинштейн (как известно, записной концептуалист): “82. Не по чину берешь, Розвальнев. 83. Дедушке стало хуже. 84. Поэзия — она, брат, повсюду. 85. Не то свадьба, не то поминки. 86. Ох уж эти противоречия. 87. Пока сам не убедишься, помалкивай. 88. Устами младенца. 89. Мисюсь не Мисюсь — но что-то есть”. Однако различие между Улитиным и Рубинштейном значительнее сходства. Рубинштейна занимает собственное как чужое, Улитин воспринимает чужое как собственное. Для обоих цитата — путь к себе, оба в этом смысле — лирики, но для автора карточек цитата — пункт назначения, а для автора “Разговора о рыбе” — отправная точка. Текст Рубинштейна из-за этого более замкнут, более “вещь в себе” (звенья, отрезки — карточки). Улитинское произведение тоже разбито на главки и главы (каждая глава имеет название, каждое характерно: “черновик”, “считанные дни”, “критерий”), но как раз основной критерий здесь — принципиальная неделимость на свое и чужое.
При постройке своего здания Улитин использует чужие кирпичи, но стиль его дома не напоминает ни один из известных (менее всего это эклектика). Улитина называли русским Джойсом. Джойса Улитин любил, читал в оригинале, владея английским как вторым родным. Однако подтекст “Улисса” (как и “Портрета художника в юности”) — мифологически-литературный метасюжет. Джойс при всем новаторстве стиля вышивает по заданной канве. Да, его Блум — пародия на Отца, но не зная, что подразумевается Отец, мы ничего не поймем в герое. Впрочем, у Улитина тоже есть свой метасюжет или, проще, — свой “скрытый сюжет” (это выражение самого Улитина, который говорил, что он пишет “в стилистике скрытого сюжета”). Это сюжет отношения литературы и реальности. Кроме Джойса, для писателя были существенны Гете (“Фауст” по-немецки был настольной книгой), Чехов, Пушкин (“Евгения Онегина” знал наизусть), Достоевский, Франсуаза Саган, Оруэлл, Толстой. Кстати, с Толстым Улитина роднит не пафос учительства (Улитин меньше всего претендовал на роль Учителя — об этом пишет Зиновий Зиник в предисловии к книге), а избавление от условностей, стремление “дойти до самой сути”. Несколько парадоксально сравнение монологичного Толстого с полифоничным Улитиным, однако Улитин и сам был любитель парадоксов. Например: “Ежи Лец на том свете” — комментарий: “Характерный каламбур Улитина. Станислав Ежи Лец — польский юморист, мастер афоризма. Плюс “Теркин на том свете” — довольно мрачная сатира Твардовского. Звучит, кроме того, как “жилец на том свете”. Этот каламбур как нельзя лучше открывает тайны улитинского “скрытого сюжета”. Винегрет из Твардовского и Ежи Леца создает смешное до слез высказывание. За литературной реальностью проступает реальность настоящая, отдающая нездешностью.
Улитин уже не здесь. Он умер в 1986 году, не увидев ни одной своей изданной книги. “Разговор о рыбе” — первая опубликованная книга Улитина. Вначале я сказала, что он писал не “Записки из подполья”, а свободную прозу. Конечно, никакой “подпольной” литературы нет. Есть просто литература, и ее полноправным участником является Павел Павлович Улитин. “Милая моя маленькая трепещущая душа, как мало ты значила в мире, который мыслил другими категориями”.
Елена Гродская