Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2002
Пластмассовые жители
Елена Долгопят. Тонкие стекла: Повести и рассказы / Предисловие О. Аронсона. — Екатеринбург: У-Фактория, 2001. — 368 с.
“В детстве у Сережи был набор пластмассовых кубиков, чуть-чуть пропускавших свет, легких и полых. Он строил город и представлял, что в кубиках живут люди, как в тюрьме. Пожизненное заключение. Но если сделать в кубике дырочку, люди мгновенно погибнут”. Приведенная цитата — начало рассказа Елены Долгопят “Путь домой”. И название рассказа характерно (все герои Долгопят пытаются вернуться куда-то, все путешествуют в поисках утраченного — прошлого? дома? счастья? или, как в оригинале у Пруста, времени?), и мечтательная игра маленького мальчика Сережи вполне обычна в мире, созданном автором.
В предисловии к книге Олег Аронсон пишет об абсурде в обыденности, который так хорошо передает Долгопят. Позволю себе не согласиться. Слово, с маниакальной настойчивостью повторяющееся в этой прозе, — “странно”. Странные запахи, люди, тишина. Странная жизнь. От сюжета до мельчайших подробностей — все в книге подсвечено тусклой лампой, какие бывают в больничных коридорах, но чего только эта тусклая лампа не является свидетельницей. Может быть, эффект обыденности и создается за счет неяркости и приглушенности тона, однако в целом структуру повествования обыденной назвать никак нельзя.
Любимые жанры Долгопят — детектив, мелодрама и фантастика. Эти жанры состоят, по крайней мере, в двоюродном родстве, их объединяют тайна и напряженный характер действия. Но отгадаешь секрет — и чертик выскакивает из коробки: “… так в любом детективе — конец избавляет от тайны и от страха”. Наверное, в любом, но только не у Долгопят. У нее замысловатые и хитроумные сюжетные ходы и повороты — только амальгама зеркала, а не отражение, реклама товара, а не его реальная стоимость. Да, узлы развязаны, старик разрешил загадку, узнал, кто убил, но самая главная и самая страшная тайна осталась неразгаданной и неразрешенной, потому что априори не поддается хоть какому-нибудь разумному объяснению.
Все герои Долгопят решают некую задачу. Вот, например, еще один старик должен принять во внимание “неучтенный фактор” и лишить жизни некоего Камня — неудавшегося поэта. Не собственноручно лишить жизни, а смоделировать ситуацию — в рассказе есть параллель с подсолнечным маслом, вовремя разлитым булгаковской Аннушкой, — при которой и делать ничего не придется, подыграть судьбе. Но богом, как известно, быть трудно, и старик решается на игру со смертью в конце только под угрозой того, что в случае его нежелания быть богом убьют маленькую девочку, “малышку”, которая единственная связывает его с жизнью, считая его волшебником, все знающим про природу. Задачку старик решил, Камня на пятьсот лет услали в космос. Но девочка выросла и больше не верит всемогуществу старика. Время не остановилось, старик проиграл.
Один из героев Долгопят прямо хочет остановить мгновение, как доктор Фаустус. Все персонажи тоскуют по прошлому, по запахам детства, по долгим летним вечерам. И это даже не ностальгия. Не ностальгия потому, что почти все герои уверены: прошлого, возможно, и не было.
Главная тайна прозы Долгопят — это отсутствие настоящей реальности и желание к ней приблизиться (став алкоголиком, убийцей — все равно). Герои живут призрачной жизнью, у них бледный цвет лица, они странные, полубольные. “Есть такие люди, в которых нет живой жизни. Чтобы существовать, они должны принять чью-то форму. Этот — принял форму книжного героя”.
Долгопят творит реальность, в которой реальности нет или есть иллюзия реальности, как в виртуальном пространстве. Это мир пластмассовых кубиков и их “пластмассовых” жителей, мир игрушечных машинок, которые выглядят как настоящие и даже “чадят”, оставаясь при этом игрушечными.
Можно вспомнить набоковскую “Защиту Лужина”. Шахматы заменили герою жизнь, и только после ухода из нее Лужин получил имя. Но у Набокова (которого, кстати, обвиняли в “деланности” и “сделанности”) положение Лужина трагично. Его безумие притягательно остротой и яркостью, отсутствующими в жизни его жены. Он — гений-неудачник, и этот парадокс вполне в духе лукавого автора. Жизнь обманула, шахматы подвели, но в конце — освобождение. От чего? От жизни и от шахмат, от себя. Похоже заканчивается “Кысь” Татьяны Толстой.
У Долгопят нет освобождения. С ее вещами, пожалуй, ассоциируется элиотовское “не взрыв, а всхлип”. В самом деле, в тихой прозе и ее безвоздушном пространстве невозможны восклицания и резкие движения. Очень часто персонажи говорят неестественно тихо — странным шепотом или севшим голосом. Обычно так говорят у постели умирающего.
Страшно, что не довелось ничего пережить за всю жизнь старику, а молодой человек, сын известного режиссера, живет в фильмах своего отца, проживает даже не чужую жизнь, а ее отражение. Ванюша, кажущийся то юношей, то глубоким стариком, впитывает чужие воспоминания, как вампир, умершие люди переселяются в него. Девушка, приехавшая из другого мира, тоже умирает от соприкосновения с выморочной реальностью Ванюши.
Для Долгопят неуместны слова “абсурд” и “безнадежность”, подразумевающие бинарность: если абсурд — то на другом полюсе норма, а у безнадежности — надежда. Время остановилось. Можно, конечно, смотреть фотографии и пить чай. Проза Долгопят изобилует бытовыми подробностями. Но на самом деле эти подробности несущественны, ничего не меняют. Время придает быту осмысленность, вещи старятся и уходят, появляются новые. А фотографии — сродни вечности, на них уже никогда ничего не произойдет. Вечный чай невозможен, вспомним кэрролловскую Алису. Героям приходилось менять чашки, хотя они и “обидели время”. Герои Долгопят пьют чай из одной и той же чашки, они пьют чай вообще из чашки вообще. Чашка может быть и “с синей каемкой”, но от этого не исчезнет ощущение ее нереальности и мнимости.
“Игра эта — что-то вроде путешествия по фантастическим мирам в бесконечно разнообразной вселенной. Ты можешь путешествовать по мирам, которые предусмотрены программой, а можешь создавать собственные. Планета, условия жизни, персонажи. Все должно быть согласовано. При таких-то условиях возможны такие-то персонажи, а при таких-то — невозможны. Вопрос согласования — это самый большой вопрос, тут надо и в физике разбираться, и в биологии, и в анатомии, и даже в геологии. Я все это время занят созданием мира, где черные яблони, где ты ждешь меня из школы, а я сижу с тетей Таней и болтаю о детективах… В общем, мое чудесное прошлое. И этот вымысел здорово меня затягивает…” Это опять цитата из рассказа “Путь домой”.
Нет пути домой, потому что нет дома. Есть только копия без оригинала, об отсутствии которого бесполезно жалеть, как нельзя тосковать по умершему, никогда не бывшему в живых.
Елена Гродская