Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2002
Холист из бронзового века
Слава Лён. Могила Бродского. — М.: Весы, 2001. — 378 с.
Любимый смогист Эдуарда Лимонова, кажется, единственный, кто не удостоился от литературного нацхулигана (тоже теперь пострадавшего) ни одного дурного слова, написал свою поэтическую “Книгу мертвых”, энциклопедию российского, осложненного и ненормативного, умирания в рифму. Сделал он это, в отличие от прозаика, не всегда оживленным, то полупроводниковым, то полупротезным языком. Вероятно, таковым, под стать теме, и должен быть язык итогового поэтического энциклопедизма или, как называет свою поэтическую школу сам Слава Лён, ре-цептуализма. Тем более что в любой момент язык этот может встряхнуть ненормативная шоковая терапия как парадоксальная стратегия конечной нормализации.
Как-то апробировать в сознании этот авторский термин — ре-цептуализм — помог выставленный сразу на двух выставках шелкографический коллаж “бумажного архитектора” Юрия Аввакумова “Рабочий и колхозница”. Известная скульптура Мухиной “пересказывается” там языком конструктивизма, вписываясь в проект не менее известной “Башни” Татлина. Вот и сквозь рифму армад-Арманд в стихотворении Лёна “Одесса-мама и Жуков Колорадский” просматривается рифмовка Ильей-Карлом Сельвинским имени Лиза Лютце с революцией (при том, что сам Лён в “Памяти вымирающего братства смогистов” включил четверостишье Александра Величанского: “Она не носит лифчика / Для крепости телес, / Об этом знают и в ЧК, / И в ВЦСПС”).
Если бы Жукова не Остановил Генсек Сталин — на белом коне Эльбу вплавь пересек Жуков и поперек Атлантики двинул армад Несколько! — не попрек Ленину ласки Арманд...
Эта довольно стихийно произрастающая бузина в ре-цептуалистском огороде еще ждет своего батька деконструкции то ли из Киева (где “Рюрика вместо — подобье Кучмы”, последнего, кстати, из подобий Ельцина), то ли из лимоновского Харькова. Простой калькой с конструктивизма ре-цептуализм все же не является, о чем свидетельствует поэма “Взрыв мавзолея”, где Мавзолей поэту видится истинным красным/черным квадратом России. Лён указывает на архитектурный плагиат Щусева у Малевича, по ходу дела намекая и на причастность Пиотровского к крупным хищениям в Эрмитаже. Проект такого вакуумного алогичного взрыва — вывернутая наизнанку нововавилонско-татлинская башня, обращенная острием своим то ли вниз, то ли внутрь (вспоминается безымянный строитель “Вавилонской шахты” у Кафки). Остается надеяться, что проект этого взрыва так и останется неосуществленным литературным проектом, как и проект башни, сохраняя в самой неосуществленности своей некий организаторский междисциплинарный потенциал, как и в “Азбуке посмертной славы России”. Вот на букву Ш:
Шемякин рискует помыслить без слов: «РОССИЯ СЛИНЯЛА», рисуя Послов Старухи с Косой: на руках донесут Россию — до ада. ШЕМЯКИН СУД.
Действительно, не является ли творчество Михаила Шемякина, независимо от избранной темы и масштаба воплощения, иллюстрацией процитированного выше диагноза Василия Розанова?
Лён поднимает из могил призраки Бронзового века, как он охарактеризовал последние десятилетия в русской культуре (удостоенного семи посланий Иосифа Бродского, Леонида Губанова, Гаяны Каждан, Евгения Рухина, Владимира Пятницкого, Кари Унсовой, Якова Виньковецкого, Анатолия Зверева, Владимира Кормера, Георгия Щедровицкого, Мераба Мамардашвили, Дмитрия Краснопевцева — заодно с тридцатью тысячами русских солдат, убитых в Афганистане, и “Братской могилой совецких (так! — А.Л.) поэтов”. Как и Лимонов, Лён поднимается в атаку на скосившую уже большую часть поколения смерть, подобно академическому (в кармане свидетельства о кандидатской и двух докторских степенях по разным гуманитарным наукам) “штрафнику”, подбадривая себя не криками “ура!”, а матерными выражениями. Но если первый делает это, чтобы в очередной раз подчеркнуть собственную значительность, то у второго даже то там, то сям рассеянная собственная фамилия — нечто вроде дополнения к столь же краткому ругательству (с навязчивым посыланием того или иного персонажа в Катманду, город, сам по себе ни в чем не виноватый перед российской ненормативностью, а побывавший в эпоху расцвета “смогизма” мировой столицей хиппи).
Кажется, только те обстоятельства, что поэт Лимонов оказался озабочен сугубо прозаическими плейбойско-пенсионерскими проблемами, а для Лёна остается принципиально важной поколенческая солидарность, препятствуют возникновению между ними примерно той полемики, что была между Маяковским и Есениным.
Есть ли сейчас еще какой-либо работающий в поэзии автор его поколения, в котором практика настолько подкреплена теоретической проработкой? Еще в 1957 году Лён-смогист (участник оттепельного Общества самых молодых гениев, портреты которых также даны в “Могиле Бродского”) начал писать разъясняющие суть его основополагающих терминов манифесты, в которых выдвинул идею, что на смену Золотому и Серебряному векам в русской поэзии пришел новый, Бронзовый век.
Помещенный в “Могилу Бродского” “Манифест ре-цептуализма” гласит:
“…2. Ре-Цептуализм — искусство второй рефлексии: само-из-себя творчество и — одновременно — само-в-себе истолкование (да здравствует двуликий Янус!).
3. Ре-Цептуализм ничему не под-ражает и ничего не отражает: искусство творится из рефлексии искусства — искусство а-миметично (прощайте, древние греки! — вместе с вашим рабским мимесисом)”.
Ранее появился “Манифест квалитизма”:
“3. …Мы открываем — Бронзовый. Мы, квалитисты, при-званы — через десятилетия концлагерей, немотствования, эзопова языка, догутенберговщины — возродить качественно совершенный русский стих в качественно новом языке.
4. Поэзия ничему не под-ражает, она ничего не от-ражает. Поэзия — по-ражает. Она вы-ражает СУТЬ: трагическую подоплеку рас-пахнутого поэтом МИРА. И — за-пахивающей его ЗЕМЛИ. На какой ОНИ — поэт и его мир — СТОЯТ!
5. Высвобождение языка из-под спуда логики и грамматики — наша первая цель. Цель — на-помнить о родстве СТИХА И СТИХИИ. Слово во вдохновенном стихе должно стать НЕ-ВОЛЬНЫМ — ПРО-ИЗВОЛЬНЫМ — ВОЛЬНЫМ.
6. Следует прорваться к ПРАЯЗЫКУ ветхого Адама. Какой первым — со вдохновением и смыслом — дарил ВЕЩАМ — ИМЕНА.
7. Через слова — к сущностям. От сущностей — к Богу!..”
Если термин ре-цептуализм, то есть общая поэтическая концепция, для теоретических построений Лёна является стратегическим, основополагающим, то тактическая поэтика определена как квалитизм, что означает правильную форму стиха (преимущественно четырехстопного ямба) и нарочито неправильный язык с синтаксическими и семантическими отклонениями, сопряженными с алогичностью мыслительных ходов, что так наглядно продемонстрировано выше. Лён сейчас — один из самых масштабных, при умении быть в некоторых случаях лаконичным, носителей поэтического холизма, как неожиданно рифмуется еще один используемый им в теории термин с фамилией одного из старших соратников и кумиров Лёна по смогизму, Игоря Холина. Последний, вместе с другим основоположником смогизма Генрихом Сапгиром, в оригинальной историко-литературной оде “Сапгир и Холин, Холин и Сапгир”, напоминающей одновременно “Видения на берегах Леты” Константина Батюшкова и “Записки поэта” Сельвинского, составляют некий универсальный поэтический механизм, своего рода часы-ходики, пригодные для измерения литературного времени нескольких последних десятилетий. Холизм Лёна означает единораздельную целостность, или, как в данном конкретном случае, ее не утоляемую жажду. Жажду и опережающее осмысление нового языка, в поиске которого и заключается один из главных поэтических нервов.
Александр Люсый