Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2002
Я еврей. И ты еврей
Глазки
“А глазки у тебя, мальчик, черненькие. Забыл помыть”, — говорили мне в детстве сладкими голосами взрослые тетеньки в автобусе или на улице.
Тетеньки эти мне не нравились.
В юности Алеся пошла устраиваться на работу в “Интурист”.
“Почему у Вас глазки такие черные?” — поинтересовалась начальница отдела кадров, протягивая увесистую анкету.
Алеся даже не стала ее заполнять.
В пионерлагере
А вот еще одна история.
Пионерлагерь.
Мне лет шесть-семь. Я самый маленький. И чувствую себя прескверно.
Негодяй Миронов поджидает за углом на пути в столовую. Дразнит евреем и бьет.
И это продолжается до тех пор, пока ко мне не подходит здоровый парень из старшего отряда, Боря, сын врачихи, и спрашивает:
“Тебя дразнят евреем?”.
“Да”.
“Кто дразнит? Скажи, убью”.
Я сказал.
И он действительно избил моего обидчика.
После чего меня оставили в покое.
Первый сионист
Однажды Боря отозвал меня в сторонку и сказал:
“Слушай, мы — евреи. На свете есть страна Израиль. И мы должны приложить все свои усилия, чтобы когда-нибудь туда уехать и там жить”.
Так я узнал, что существует место на земле, где никто не сможет меня дразнить.
Я был под большим впечатлением.
Боря оказался первым сионистом, которого я встретил в своей жизни.
Задание
Дальше он сказал:
“Слушай, если увидишь еврея, расскажи ему об Израиле. Все евреи должны знать, что у нас есть Израиль”.
Спрашиваю:
“А как узнать, кто еврей?”. Я тогда еще не научился определять по носу и “немытым черненьким глазкам”.
“В твоем отряде есть Марик. Ты с ним должен поговорить”.
Я еврей. И ты еврей
Я, получив задание, отнесся к нему серьезно.
Помню, мы были на прогулке в лесу. На опушке мальчишки играли в футбол.
Улучив момент, я подошел к Марику и спросил:
“Марик, ты еврей?”.
Марик явно не пришел в восторг от этого вопроса.
Я сказал:
“Я — еврей. И ты — еврей. На свете есть такая страна Израиль. Мы должны приложить все усилия, чтобы туда когда-нибудь уехать и там жить. И мы должны рассказать об этом всем евреям вокруг”.
Марик посмотрел на меня в недоумении, поправил на носу круглые очечки и убежал играть в футбол.
На этом моя сионистская деятельность кончилась раз и навсегда.
Что-то в этом роде
Я хотел эту историю описать в книге “Прошедшее время несовершенного вида”.
Потом подумал: “Не стоит”.
Что же удержало меня?
Наверное, боязнь, что если это сделаю, то дам повод кому-нибудь сказать: “Ну, Брускин! С детства принадлежал к международному сионистскому заговору!”.
Что-то в этом роде…
На опушке леса
Я знаю евреев моего возраста в России, которые говорят, что никогда не испытывали антисемитизма.
Наверное, они проиграли всю жизнь в футбол на той опушке.
Кать!
1986 год. Внуково. Дача.
После работы, в пятом часу, прихватив корзинку, отправляемся погулять в лес.
Деревенская баба, давясь от смеха, толкает подружку в бок:
“Кать, а Кать! Глянь, явреи-то по грибы собрались!”.
Приведите мне обезьяну
“Говорят, человек произошел от обезьяны, — недоверчиво пожимала плечами Евгения Осиповна. — Приведите мне обезьяну и превратите ее в человека. Тогда я, может быть, вам поверю!”
В семье Е.О. слыла дурой.
Это написал враг
Иосиф Моисеевич в детстве плохо говорил по-русски.
Учительница русского языка в школе хвалила мальчика:
“Молодец Иосиф. Старайся. В люди выбьешься”.
Иосиф старался.
И впрямь выбился в люди. Выучился. Стал хирургом.
Вступил в партию.
Во время войны служил в полевом госпитале. Женился на медсестре Марии Григорьевне.
Вернулся с фронта полковником.
Родил дочь Аню.
Теща тайком от родственника-коммуниста крестила девочку.
В доме царила стерильная чистота.
Ножи заворачивались в какие-то гигиенические бумажки.
Овдовев, Иосиф Моисеевич сразу сильно сдал. Стал терять зрение.
Вышел на пенсию.
Началась перестройка.
Однажды Аня читала подслеповатому отцу его любимый журнал “Огонек”.
“Этого не может быть! Ты врешь!” — не поверил своим ушам пенсионер.
“Папа, здесь черным по белому написано. Я не могу такое придумать”, — оправдывалась Аня.
Иосиф Моисеевич встревожился:
“Аня! Значит, это написал враг”.
Вообще-то
Алеся и Лина Шац родились в один день в одном и том же родильном доме имени Грауэрмана.
Семьи дружили между собой.
Как-то раз мы пришли к Лине на день рождения.
Линина мама, Фаина Моисеевна, приготовила угощение: форшмак, гусиные шейки, гефилтефиш, тейглахи, штрудель и леках.
В разгар ужина кто-то из гостей спросил именинницу:
“А ты что, еврейка?”.
Лина интригующе улыбнулась и загадочно сказала:
“Вообще-то во мне много всего намешано”.
P.S. В Лине Шац были намешаны два еврея.
Вечерняя звезда уже взошла на небосводе
В аэропорту меня встретил куратор Израильского музея и повез в Иерусалим.
Из окна автомобиля я с энтузиазмом взирал на библейский пейзаж и людей.
Которых почему-то было немного на улицах.
При въезде в город посередине дороги возвышалась могучая фигура человека.
И какого! Удивительного!
На нем был сафьяновый праздничный халат, шитый золотом. Белые шелковые чулки, лаковые туфли, пояс с кистями и меховая шапка дополняли наряд. Библейская борода и пейсы эффектно развевались на ветру.
Воздев красивое лицо и длани к небу, человек выразительно жестикулировал и что-то с чувством возглашал.
Я пришел в восторг.
Подумал: “А вот и пророк Иеремия!”.
Спросил своего спутника, о чем говорит интересный человек?
Оказалось, он нас проклинал.
Был вечер. Пятница.
Вечерняя звезда уже взошла на небосводе.
Если понадобится…
Московская знакомая, христианка, приехала погостить к подруге в Иерусалим.
Пошли погулять.
Впереди открылась изумительная панорама суровых иерусалимских холмов.
Навстречу шла компания хасидов в черных лапсердаках.
“Как все-таки эти костюмы не вяжутся с библейскими холмами!” — воскликнула москвичка.
“Ничего. Если понадобится, мы холмы сроем”, — ответила израильтянка.
Во-первых
Знакомая купила в Москве мою книгу “Прошедшее время несовершенного вида”.
Зашла к приятельнице — жене художника.
Приятельница, прочитав аннотацию к книге, крикнула мужу:
“Ты знаешь известного русского художника Гришу Брускина?”.
“Во-первых, он не русский…” — раздался недовольный голос из соседней комнаты.
“Во-вторых” не последовало.
Факт искусства состоялся
Кроме генералов
Георгий Дионисович Костаки рассказывал:
“Я ведь раньше собирал малых голландцев. Прихожу как-то домой, смотрю на своих голландцев, вижу: все они серые, тусклые, бесцветные. Мне тоскливо так стало. Продал голландцев, стал собирать русский авангард: Кандинского, Шагала, Малевича. Потом подумал: в каждой армии кроме генералов есть еще полковники, майоры, лейтенанты…”.
Особый метод
Ефанов Василий Прокофьевич — советский живописец. Народный художник РСФСР, академик, член КПСС, пятикратный лауреат Сталинской премии, автор картин “Подвиг Котовского” и “У больного Горького” любил больше всего на свете писать хорошеньких обнаженных девушек.
В работе мэтр пользовался особым, только ему присущим методом. За что натурщицы получали дополнительные деньги.
Внимательно рассмотрев нужное место на теле модели, академик смешивал подходящие краски на палитре.
Затем сталинский лауреат делал контрольные мазки прямо на девушке.
Только когда мазки сливались с цветом кожи, приступал к холсту.
Истина для Василия Прокофьевича была превыше всего.
Оказался талантливее
В 1948 году Франк Ллойд открыл галерею “Мальборо” в Лондоне.
Первым художником галереи стал Оскар Кокошка. Старый приятель родителей Ллойда.
В юности Кокошка сдавал экзамены в Академию художеств в Вене.
Одним из абитуриентов был начинающий живописец Адольф Гитлер.
Кокошка оказался талантливее и поступил.
Всю жизнь великий экспрессионист жил с чувством вины. Ему казалось: нарисуй он на экзамене похуже, приняли бы Гитлера.
И человечество не испытало бы ужасов Второй мировой войны.
Интересный человек
В Нью-Йорке в гостях я встретил известного поэта из России.
На нем был костюм нежно-розового цвета, ткань которого волшебно мерцала серебряными нитями. На голове красовалась белая кепка, по-видимому, народного трибуна.
За столом во время ужина он с увлечением рассказывал. О себе.
“Приезжаю в Лондон. Беру такси. Шофер сразу узнает меня: “Вы русский поэт! Я с вас ни за что денег не возьму”.
Отпив вина, служитель муз просиял:
“Точно таким вином королева Елизавета угощала меня в Букингемском дворце”.
Обращаясь к известному парижскому галеристу, сидевшему рядом, поведал:
“Приезжаю в Париж. Прихожу к Ларионову. Михаил говорит: “Хочу, чтобы у Вас в доме было мое произведение”. И дарит лучшую свою картину. Так вот, наступил момент, когда я могу Вам ее продать”.
(Воистину поэт в России больше, чем поэт!)
Решив, что ему хотят всучить подделку, француз отказался.
И даже отвернулся от назойливого соседа.
Поэт с горечью воскликнул:
“Где Д’Артаньяны?! Вымерли! Остались только Бонасье!”
После ужина гости обменивались впечатлениями.
Я услышал:
“Какой все-таки интересный человек этот русский”.
Поделилась впечатлениями
Алесина няня Настя посмотрела фильм “Гамлет”.
Дома Алеся спросила ее:
“Настя, ну как?”.
“Да там все с ума посходили и поубивались!” — пересказала содержание няня.
Хорошая память
Макс Аввадьевич Бирштейн приехал в Нью-Йорк.
Коллекционер заказал ему картину. “Обнаженную”.
Предложил нанять модель.
“Не беспокойтесь, — сказал старенький художник. — Я и так все хорошо помню”.
Завтрак аристократа
В 1992 году в Базеле на Международной художественной ярмарке я встретил итальянского аристократа, знаменитого римского галериста.
Галерист сообщил, что устраивает выставку русских художников и давно хотел со мной познакомиться.
Мы остановились в одном и том же отеле.
Новый знакомый предложил позавтракать вместе у него в номере, чтобы обсудить мое предполагаемое участие в выставке.
Аристократ меня встретил босиком, в махровом купальном халате.
Учтиво пригласив присесть, он тотчас побежал в туалет и, не закрыв за собой дверь, громко пописал.
За завтраком чавкал, несколько раз почесал причинное место, икнул, рыгнул и, наконец, “выпустил злого духа”.
Я отказался от участия в выставке.
Тем не менее, итальянец сделал вид, что я участвую.
Напечатал мою картину “Памятники” на развороте каталога, назвав ее на всякий случай “Фундаментальным лексиконом”.
Единичка, трюльник и пятёра
Борян дал музею на выставку “Русское искусство XIX века” уникальную скульптуру из своей коллекции.
После открытия рассказывал:
“Выставили атомно. Сразу, как входишь. На черном фоне. В стеклянной витрине. Освещение серьезное. Прямо гробница Тутанхамона. Ну, как будто купил не за сто тысяч, а за единичку!”.
Примечание: “Единичка” — это миллион.
“Трюльник” — уже три миллиона.
“Пятёра” — целых пять миллионов.
Котик
Артист Константин Александрович Вахтеров, человек из “бывших”, читал по радио “После бала” Толстого и стихи Пушкина.
Все знали и любили его волшебный голос.
Жена Константина Александровича, Марьсанна, тоже актриса, называла его Котиком.
Жили в коммуналке. В комнате висели фотографии. Котик в роли Печорина. И Марьсанна в роли Веры.
Однажды сосед-алкаш оскорбил и толкнул Марьсанну. Константин Александрович заступился за жену. Вышел скандал. Вызвали милицию.
Кончилось дело судом.
Вахтеров пришел к моей теще-юристу на консультацию.
И выучил как роль: самое главное — подтвердить на суде, что он, Вахтеров — жертва. Что сосед-хулиган напал на Марьсанну и Котика. Что Котик не тронул пальцем обидчика.
Когда наконец в суде наступил черед артиста давать показания, он встал. Гордо вскинул голову.
И знакомым всей стране голосом неожиданно произнес:
“Граждане судьи! Мы сражались, как львы!”.
Факт искусства состоялся
Однажды в мастерскую пришел известный грузинский кинорежиссер.
Алеся приготовила угощенье.
Кинорежиссер попросил показать работы.
Рассматривая картины, гость в восторге повторял две фразы:
“Факт искусства состоялся!” — и “Гриша, ты — бык-производитель!”.
На следующий день раздался звонок.
Жена подошла к телефону.
Услышала голос вчерашнего посетителя:
“Послушай! Потрясающе! Я с ума сходил! Ночь не спал! Глаз не сомкнул! Колоссальное впечатление!”.
Алеся подумала: “Вот она, сила искусства!”.
Оказалось, кинорежиссер имел в виду вовсе не мое искусство, а Алесю.
Заглянув в бочку
Объявление
В начале 70-х годов Государственному Эрмитажу понадобился малахит для капитальных реставрационных работ.
В России уже лет сто этот минерал не добывали.
Музей напечатал объявление в газете, что купит зеленый камень в любом виде у населения.
Посулил большие деньги.
Специалист
В то время в Ленинграде жил некто Эдик Зингер. Известный гешефтер.
Почуяв возможность хорошо заработать, Зингер призвал на помощь все свои комбинаторские способности.
За двести рублей достал необходимую литературу в Публичной библиотеке. Изучил историю добычи малахита в России. Узнал старые и новые названия сел на Урале. Прочел, что купцы в незапамятные времена, приезжая на место, залезали на колокольню. И смотрели вниз. В домах с зелеными крышами жили добытчики драгоценного камня.
В общем, стал специалистом.
Составил план действий. Запасся фальшивыми бумагами с печатями, удостоверяющими, что товарищ Зингер — сотрудник музея.
И прибыл на Урал.
Зеленая крыша
Разыскал нужный поселок. Зашел отметиться в сельсовет. Показал бумаги.
Председатель обещал поддержать важное дело и помочь с транспортом, чтобы отвезти найденный малахит в Ленинград.
Колокольню Эдик не обнаружил. Коммунисты давно ее взорвали.
Зато посреди поселка возвышалась новенькая водокачка.
Залез. Увидел сверху зеленую крышу. Обрадовался.
Нашел нужный дом.
Заглянув в бочку
В волнении переступил заветный порог.
Хозяина отыскал во дворе. В загоне для свиней.
Мужичок был увлечен работой.
Загребал какую-то крошку из огромной железной бочки. Разбрасывал ее. Смешивал с навозом. И аккуратно начисто выметал земляной пол.
Что-то насторожило Зингера в вышеописанном трудовом процессе. А именно — цвет крошки.
Заглянув в бочку, он, к своему ужасу, увидел толченый малахит.
В течение десятилетий ценным камнем никто не интересовался. И смышленый мужичок нашел наконец невостребованным запасам достойное применение.
Черт-те кто
Художники-графики
Я принадлежал к немногочисленным жильцам-художникам кооперативного дома на Малой Грузинской улице.
Дом назывался “Художник-график”.
Но жили там советские генералы, кагэбэшные чины, дипломаты, знаменитые актеры, режиссеры, дирижеры, гинекологи, урологи, проктологи, подпольные дельцы всех мастей, их бывшие любовницы, жены, дети, квартет “Аккорд”, бард, портниха и т.д.
И даже завелся, как таракан, один усатый шпион.
Нозки тозе вазно
В дом наведывался китаец массировать председателя кооператива, художника-оформителя.
“Начинай с рук, — приказывал мэтр, — руки для творца — это все”.
“Нозки, нозки тозе вазно”, — торопился добавить китаец.
Мы, французы…
Бывшая французская жена известного кинорежиссера возмущалась:
“Русские — рабы. Трусы. Не выходят на улицы протестовать против высылки Солженицына. Мы, французы, другой народ. Давно бы Лубянку взяли, как Бастилию”, — добавляла дочь коммунаров.
Лучше Хлебникова
Жена сына генерала КГБ, заведующего в конторе всем русским искусством, сообщала шепотом:
“Опять про Сережу по “Голосу Америки” передавали. Сказали, авангардист Бобков пишет стихи смелее Велимира Хлебникова”.
Сосед снизу
Сосед снизу, некто Теодор Гладков, известный своей неутомимой литературной борьбой с сионистами и оголтелым Израилем, заодно боролся и с моей женой Алесей, грозя облить серной кислотой, если она и впредь будет громко ходить по квартире.
А нам хоть бы что!
“В Париже, бывало, соберемся и давай горланить русские песни. Французы нос воротят. Полицию вызывают. А нам хоть бы что!” — рассказывала генеральша, жена бывшего советского военного атташе во Франции.
Володь, а Володь
К Высоцкому стучался жилец с пятого этажа:
“Володь, а Володь! Слышь. Ребята собрались. День рождения, понимаешь. Выпили. Ждут. Спой нам “Охоту на волков”.
Ходок получал от барда по физиономии и возвращался к “ребятам”.
Красивая Марина Влади
Позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади.
Горячая кровь
“Караул!”
По дому металась обезумевшая от страха жена советского шпиона.
Ревнивец-муж, в жилах которого пульсировала горячая испанская кровь, бегал за ней с ножом, чтобы профессионально убить.
Например
В лифт входил отлично отдохнувший на Лазурном Берегу “сын Кукрыниксов”.
С картинами под мышкой.
На обратной стороне картин можно было прочитать названия.
Например: “Трудовая Франция говорит “Нет!”.
Никита Михалков
“Опять навонял”, — недовольно морщила нос консьержка Варвара Ивановна, когда Никита Михалков, надушенный дорогими нерусскими духами, пересекал вестибюль.
Как Илья Пророк
Высоцкий был популярен.
Подъезд осаждали безумицы, прибывающие из различных уголков необъятной нашей родины.
Строгие Варвара Ивановна и тетя Надя в дом их не пускали.
Девушки караулили часами на улице.
Когда народный любимец умер, толпа собиралась вокруг дома в дни годовщин его рождения и смерти.
Люди пели под гитару песни своего кумира.
Возле входной двери устраивали что-то вроде божницы.
Водружали портрет Высоцкого. Клали цветы. Зажигали свечи.
Ставили полный стакан водки под портретом. Чокались, выпивали и разговаривали со стаканом.
Они верили, что кумир, как Илья Пророк во время Седера, прилетит и выпьет водку с ними.
Делали замеры в стакане.
Спорили.
Отпил! Не отпил!
Черт-те кто
Врач-уролог приходил к художникам домой и возвращал двадцать пять рублей, заплаченные накануне за прием.
“Я людей искусства лечу бескорыстно. Если бы брал такие деньги, давно бы на “Мерседесе” разъезжал. Другое дело, если бы вы мне картину подарили”, — говорил он, с интересом рассматривая стены.
Любитель живописи явно пекся о контингенте проживающих в доме.
Однажды мы столкнулись нос к носу в лифте.
Он посмотрел на меня неприязненно и с негодованием воскликнул:
“Черт-те кто в доме живет!”.
Портновской рукой
Заветная тетрадка
Старенький дедушка, Яков Маркович Брук, был в свое время лучшим портным пошивочного ателье Центрального Комитета Коммунистической партии.
Благодарная партия выделила дедушке хорошую трехкомнатную квартиру в добротном престижном доме на Смоленской площади, где он проживал со своей семьей.
На крыше дома сиял лозунг: “СССР — наша Родина!”.
Яков Маркович бережно хранил толстую, заветную тетрадку.
В тетрадке были старательно нарисованы портновской рукой женские фигуры без голов.
Проставлены мелким почерком размеры шеи, плечей, груди, талии, бедер и т.д.
Напротив каждой фигуры хозяин тетради тщательно вывел: Аллилуева, Поскребышева, Хрущева, Маленкова, Громыко, Щелокова, Андропова, Косыгина, Брежнева…
А мы не скажем
Семья решила эмигрировать.
Сережа — муж внучки Оли — бывало спрашивал:
“Яков Маркович! Поедем в Израиль?”.
“Я не против”.
“А меня не пустят! — кричал в шутку Сережа глуховатому дедушке, бия себя в грудь. — Я русский!”
“А мы не скажем, что ты русский”, — успокаивал его старичок.
Погоду опять не передали!
У Якова Марковича была правнучка Лиза.
Когда старичку хотелось поесть, он осторожно спрашивал:
“Лизоньке не пора обедать?”.
Вечером все собирались послушать последние известия по вражескому “Голосу”.
В конце передачи Яков Маркович сокрушался:
“Погоду опять не передали!”.
Дух не подвел!
Чисто одетые узбеки
В 1965 году я познакомился с Клаудио, симпатичным итальянским коммунистом.
Парень блестяще говорил по-русски. Оказался смышленым и живым собеседником.
Наши политические убеждения были разными. Тем не менее, мы стали друзьями.
Клаудио представил мне своего приятеля Франко.
Я пригласил новых знакомых домой.
Мой отец на службе имел так называемый допуск. Контакты с иностранцами были нежелательны.
Чтобы не пугать родителей, я надел на иностранцев тюбетейки и выдал за узбеков.
Чисто одетые немногословные “узбеки” очень понравились моей маме.
Блюдце ожило
Учились итальянцы в учреждении без названия.
На здании не было никаких опознавательных знаков.
По всей видимости, студентов инструктировали, как брать власть у себя на родине, в капиталистической Италии.
В тот вечер мы собрались в гостях у общей знакомой.
Заговорили о политике. Приятели поспорили.
Франко предложил вызвать духа Троцкого, чтобы тот рассудил, кто прав.
Сели за стол. Нарисовали спиритическую таблицу. Отметили на нагретом блюдце стрелку. Сомкнули цепочку из пальцев.
И стали ждать.
Через несколько долгих мгновений в комнате что-то стукнуло, скрипнуло, пошевелилось. И блюдце ожило.
Напуганная хозяйка квартиры, прижав к груди икону, бросилась прочь из комнаты.
УВС
Сначала с итальянцами долго и подробно беседовал дух Троцкого. Затем, по очереди, духи: Ленина, Сталина, Бухарина, Каменева, Зиновьева, Рыкова, Кирова, Тухачевского, Якира…
Пришельцы проясняли темные места революционной истории, раскрывали тайны, наставляли итальянцев на путь истинный в современной классовой борьбе.
Наступил мой черед.
Я вызвал духа Леонардо да Винчи. И спросил его:
“Кто из русских художников будет самым знаменитым в XX веке?”
Дух отметил три буквы: УВС.
Я переспросил дважды. Дух дважды подтвердил загадочное УВС.
Я пытался примерить УВС к именам всех известных мне русских художников. Включая моих приятелей.
Ничего не получалось.
Дух не подвел!
Шли годы.
Время от времени я вспоминал загадочные буквы. Ошибка была очевидна.
И я совсем было перестал верить в духов.
Наконец, через тридцать пять лет, в наступившем уже XXI веке в разговоре с Соломоном Волковым я вспомнил далекий спиритический сеанс.
И странную аббревиатуру.
Соломон, задумавшись на несколько мгновений, воскликнул:
“УНОВИС!”.
Дух не ошибся. Не подвел!
Глава движения УНОВИС — Казимир Малевич — в конце XX века бесспорно стал самым известным русским художником столетия.
В 65-м ничего этого не предвещало.
Оказалось…
После окончания учебы Клаудио время от времени приезжал в Советский Союз.
Всегда приходил. Рассказывал, что живет в Венеции. Преподает в университете. Женился. Родил дочку. Снимает большую квартиру в городе.
Сожалел, что я невыездной и не могу к нему приехать погостить.
Времена изменились. И, о чудо! Я добрался до города Тициана и Канолетто.
Вспомнил, что у меня тут есть старинный друг.
Стал разыскивать Клаудио. Обратился в городское справочное бюро и в университет.
Оказалось, что человек с таким именем и фамилией никогда не проживал в Венеции и не преподавал в университете.
Картофель ранняя
Память будет!
Мы снимали дачу в Быково у бывшей чемпионки СССР по бегу на короткие дистанции Марь Гаврилны.
Гаврилна была патологически жадной.
Она экономила спички.
Бесплатный факел газовой конфорки горел в доме по-олимпийски круглые сутки.
Спортсменка уважала мою тещу Сафо Владимировну.
Сафо Владимировна обожала нашу собаку Коку.
Однажды Марь Гаврилна растроганно сказала:
“Во, шерсть какая! Помрет — воротник сошьете. Память будет!”.
Мысленно думаю
Повстречав на железнодорожной платформе местного врача, Марь Гаврилна воскликнула:
“А я как раз иду и об вас мысленно думаю!”.
Картофель ранняя
“…храматыка е выскусьтво правыльно
чытаты ы пысаты…”
“Рудин”. И.С. Тургенев
В 1996 году я приехал в Россию.
В московском метро новорожденная реклама предлагала пассажирам “сервисное обслуживание” и “фитинги резьбовые”.
На улице шла бойкая торговля с лотка. Продавались: “картофель ранняя” и “хлеб отрубя”.
В аптеке народ вовсю брал “оральный презерватив”, который на поверку оказался противозачаточными таблетками.
В Петербурге стрелка-рука, указывая в сомнительную подворотню, сулила гражданам “авангардные интим-прически”.
А на Курском вокзале в толпе раздавался голос: “Продаю яды!”.
Верка, что ль?
Жена пожаловалась заведующему магазина на невежливую продавщицу.
“Кто? Верка, что ль? Я ей щас!”
Верке:
“Ты что, ебть, девушке грубишь? Оскорбляешь! Я тя щас, суку пьяную, в подсобку поставлю!”.
Появился силуэт
Алесин дядя Борух, адвокат, вел дело об ограблении склада в Смоленской области.
В рапорте милиционера он прочел следующее:
“…Появился силуэт, впоследствии оказавшийся преступником Млечко Т.П. Силуэт нанес сторожу Выскребенцеву Г.Г. удар ногой в правую полужопу…”
Гоголь умер
Алеся работала в отделе писем издательства “Молодая гвардия”.
Письма попадались разные.
Например, один человек недоумевал, почему “Гоголь умер, а книги его продолжают печатать”?!
Другой написал поэму “Энциклопедия”.
Где каждая строфа начиналась словами: “С великолепной бородой Курчатов физик и ученый…”. И заканчивалась: “…Он знал, что мир уж обреченный”.
Кто-то попросил напечатать продолжение “Капитанской дочки”.
Внизу были приклеены две фотографии — подросток лет тринадцати и женщина лет тридцати.
Стояла подпись: Урий Гагарин и Валентина Терешкова.
Прямо весь?
Пришел столяр Алексей Иванович мастерить книжные полки.
Алеся занималась с мальчиком французским языком.
Алексей Иванович спросил:
“Это кто?”.
“Ученик”, — ответила Алеся.
“Учишь чему?”
“Французскому языку”.
“Ты чего? Его знаешь, что ль? Французский-то?”
“Да”.
“Прямо весь?!” — изумился Алексей Иванович.
Племяш-то мой
Племяннику Алексея Ивановича удалили две трети желудка.
“Племяш-то мой, выпьет теперь двести грамм — и пьяный”, — с завистью сообщил благую весть столяр.
Осенняя пора
Официантка в Доме творчества взглянула мечтательно в окно.
И “процитировала”:
“Осенняя пора! Очей очаровала!”.
Понимаешь?!
Курчатовский институт проектировал атомные электростанции.
Через несколько дней после чернобыльской трагедии в гостях я встретил некоего Николая, секретаря партийной организации института.
И спросил:
“Почему это случилось?”.
“Да хохлы! Понимаешь?!” — был ответ.
Больно грамотный!
Сын Тёма и советская школа не любили друг друга.
Тёма не вступал в комсомол. Считал преподавательницу литературы шовинисткой. И не вставал на вынос знамени.
Школа, в свою очередь, с подозрением относилась к ученику, который не посещал уроков труда. И начинал сочинение о любимом герое словами: “Я — бонапартист”.
Однажды меня вызвала к себе директор школы.
Между нами состоялся бурный разговор.
Наконец, исчерпав все аргументы своей обвинительной речи, директриса подвела итог:
“Больно он у вас грамотный!”.
Кто эти чудные созданья?
Товарищ! Вы нам нужны!
В Нью-Йорке в багетной мастерской я увидел портрет Ленина и спросил, можно ли его купить.
Взяв мой номер телефона, продавец пообещал переговорить с владельцем.
Через пару дней дома раздался звонок.
Я взял трубку.
Человек с латиноамериканским акцентом сказал:
“Товарищ! Вы нам нужны! Международный пролетариат предан контрреволюционной кликой Горбачева! Мировая революция идет повсюду: в Колумбии, в Алжире, в Чечне, в Палестине, в Ливане, в Курдистане, в Судане, на Филиппинах, в восточном Тиморе, в Ираке, в Конго, в Афганистане… Янки — трусливые бумажные тигры! Борьба до победного конца! Да здравствуют марксизм, ленинизм, маоизм и идеи Гонзало!”.
Терпи, казак
Приезжая из Парижа в Америку, наша близкая приятельница Варенька (урожденная княгиня Урусова) каждый раз навещает близкую подругу своей покойной матери — дочь белогвардейского генерала.
Старушке под сто. Живет в доме для престарелых. Читает газеты. Хорошо выглядит.
У долгожительницы есть любимая поговорка: “Терпи, казак, атаманом все равно не будешь”.
Двое “принявших на грудь” русских
Двое “принявших на грудь” соотечественников разговаривали на повышенных тонах возле нью-йоркского ресторана “Русский самовар”.
До меня долетела фраза:
“Сам ты, блядь, песчинка в космосе! Понял?!”
Писатель в Америке
Летом 1992 года писатель Морозов прилетел в Америку.
Чтобы “зацепиться”.
Вышел из самолета в драповом пальто. Под костюм писатель, плохо знакомый с географией, поддел на всякий случай шерстяное исподнее.
Стояла тропическая нью-йоркская жара. Дышать было нечем.
Морозов стал звонить знакомым.
Дозвонился до моей тещи Сафо Владимировны.
Приехал.
На следующий день вышел погулять.
Его хватил солнечный удар.
Решил лечиться по-русски. Водкой.
Напился.
Опохмелившись, испытал глубокое разочарование в Америке.
Отправился на метро на Брайтон-Бич менять билет.
По неизвестной причине поезд полтора часа простоял в тоннеле. С отключенным кондиционером.
В вагоне негры затеяли драку.
Писатель чуть не умер от страха и духоты.
На Брайтон Морозов прибыл в невменяемом состоянии.
Бросился, не раздеваясь, в океан.
Вечером улетел в Москву.
Оставив Сафо Владимировне драповое пальто.
Советская пропаганда не все врала
Приехав в Нью-Йорк, я был шокирован зрелищем бездомных на городских улицах.
Иду как-то по центру Манхэттена и вижу: возле шикарного дома лежит неподвижно на спине негр.
Поверх громоздится поливальный шланг.
Мимо проносится благополучная толпа и не обращает внимания на беднягу.
Я подумал:
“Наверное, негра задушили шлангом белые расисты!”.
В голове даже промелькнуло: “Советская пропаганда не все, оказывается, врала!”.
Подхожу к убитому.
Вижу, бездомный пошевелился. Видимо, накануне малость перебрал.
А шлангом оказалось незаправленное в штаны неугнетенное мужское достоинство негра.
Удивительная информация
В Нью-Йорке нашим соседом одно время был молодой симпатичный парень, успешный дизайнер Сэм Бернштейн.
Сэм вел свободную холостяцкую жизнь.
Одни красотки сменяли других с завидным постоянством.
Пожилые еврейские родители приезжали время от времени из американской глубинки навестить сына. И очень гордились его карьерой.
Однажды Сэм познакомил нас с Эриком, своим кузеном из Сан-Франциско.
Эрик приехал в Нью-Йорк и задержался.
Парень выделялся в толпе своим чудным калифорнийским загаром.
Через полгода соседи зашли к нам с бутылкой шампанского поздравить с Новым годом.
За столом Эрик, выпив пару бокалов, поделился с Алесей удивительной информацией:
“Можешь себе представить, Honey, Сэм до меня, оказывается, с бабами спал!”.
Мужчины!..
Прохожий на улице восхитился нашей собачкой.
Спросил:
“Мальчик?”.
Алеся:
“Да”.
Прохожий:
“Кастрирован?”.
Алеся:
“Врач рекомендует. Но сын с мужем возражают”.
“Ах!.. Мужчины!.. Они все такие!..” — мечтательно произнес прохожий, к мужчинам себя явно не причисляющий.
Девчата
В 1994 году мы с женой жили в Париже на Монмартре.
Алеся иногда спускалась по кривой улочке к площади Пигаль.
На улочке возле подъездов всегда стояли проститутки.
Девушки имели обыкновение распахивать шубы и показывать прохожим чудеса, которыми их одарила матушка природа.
Однажды заболела наша собака Моисей.
Алеся понесла Моисея к ветеринару. Путь лежал через кривую улочку.
Завидев чудную собачку, девчата сбежались.
Подняли крик. Стали дружно удивляться и восхищаться. Одна дама даже сделала Моисею “козу”.
Алеся впервые рассмотрела красавиц вблизи.
Все, как одна, оказались немолодыми, траченными молью мужчинами.
Когда?
Мы с Алесей сели в такси в Манхэттене.
Шофер оказался русским.
Завязался разговор:
“Люди искусства?”.
Я:
“Как вы догадались?”.
Шофер:
“Опыт большой. С людьми работаю. Сразу видно — музыканты”.
Я:
“Не угадали”.
Шофер:
“Художники?”.
Я:
“В общем, да”.
Шофер:
“С Шагалом—Шемякиным общаетесь?”.
Я:
“С Шагалом трудно общаться. Он умер”.
Шофер испуганно:
“Когда?!”.
Американцев не люблю
“Американцев не люблю!” — мрачно продолжал он.
Я:
“Почему?”.
“Да у них полголовы”, — пояснил таксист.
“Другое дело русские!”
Вот вы, молодая женщина
Эмигрантка из России сказала моей жене:
“Американцы некрасивые.
Если видишь красивую женщину, это наша русская.
Она оденется. Накрасится.
Умеет себя подать”.
Затем, взглянув на Алесю, добавила строго:
“Вот вы, молодая женщина.
Почему вы не краситесь?
Вы же все-таки среди людей!”.
Иностранец
Американец зашел в магазин на Брайтон-Бич.
“Валь, обслужи иностранца!” — попросила одна продавщица другую.
Кто эти чудные созданья?
На Сардинии приятель пригласил меня в частный клуб.
Заведение охраняла небольшая армия вооруженных до зубов людей.
В полумраке оркестр играл модную в сезоне латиноамериканскую музыку. За столами сидели “богатые и знаменитые”.
Рядом с нами расположилась компания изумительно красивых молоденьких девушек.
Все разные. Одна лучше другой.
Изысканно одетые, прелестно причесанные, они веселились и замечательно танцевали.
Все вокруг искрилось простодушной невинностью и юной непосредственностью.
Время от времени к ним подсаживался знаменитый голливудский актер. По-видимому, их друг.
Девушки смущались, трогательно улыбались, лица их румянились.
Я подумал: “Кто эти чудные созданья?”.
В конце вечера хозяин проводил нас к выходу. Сунул в дверях телефоны двух новеньких — Оксаны и Светланы.
Назвал цены.
Обыкновенные школьницы
После Сардинии я направился в Москву.
Стою и разговариваю с приятелем, коренным москвичом, на Ленинском проспекте.
Рядом стоят две молоденькие девочки.
Говорю приятелю, что, мол, совсем запутался. Отстал от жизни. Не читаю новых кодов. Например, кто эти девочки? Должно быть, проститутки?
“Ты совсем спятил в своем городе Желтого дьявола! Это же обыкновенные школьницы”, — пристыдил меня приятель.
Минут через пять подъехала машина.
И обыкновенных школьниц обыкновенно “сняли”.
В Шереметьево
— По-русски понимаете?
— Понимаю.
— Капут! Ваша виза — капут! Мы тейк ит эввей! — кричит мне в ухо девушка в пограничной форме.
Подходит “старший по званию”:
— Американцы?
— Да.
— В Вашингтоне проживаете?
— В Нью-Йорке.
— Куда направляетесь?
— В Париж.
— Почему живете в Нью-Йорке, а летите в Париж?!
Ходить в свою страну
Прожив 25 лет в Америке, приятель поехал в Россию.
Вернулся.
Дочка спросила его с нескрываемым любопытством:
“Папа, а ты любил свою страну, когда ты в нее ходил?”.
Из книги “Работа над ошибками”.