Рассказы о Жене Троицком
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2002
Петр Алексеевич Образцов родился в 1950 году в Москве.
Окончил химический ф-т МГУ, работал в Институте химической физики РАН, кандидат химических наук. Увлекшись журналистикой, поменял профессию. Работал в газетах “Комсомольская правда”, “Покупатель”, был обозревателем отдела “Экспертиза” газеты “Известия”. В настоящее время — шеф-редактор приложения “Известия”—“Наука”. Автор более тысячи журналистских материалов; с прозой начал выступать недавно (первая публикация — подборка рассказов “Так бывает” в журнале “Октябрь” № 5 за 2002 год).
В “Знамени” печатается впервые.
Жизнь Труппа
Нет, черт возьми, это просто невыносимо! Все пишут детективы! А я чего же? Неужели не могу? Это ведь и деньги в конце концов!
Женя посмотрел в окно на гудящую Тверскую. До планерки еще полчаса, номер вышел, надо срочно придумать сюжет. Нет, не сюжет, сначала — название. Алан Маршалл стал крупным австралийским писателем после получения национальной премии за лучший рассказ, а лучшим он стал потому, что Маршалл сообразил — да не будет комиссия читать всю эту макулатуру, а только обратит внимание на лихой заголовок. И придумал название: “Ее поцеловать? Да мне это ничего не стоит!”.
Так, название, название… Детектив… Выстрел на заре. Смерть на террасе. Убийство без повода. Нет, не лихо. Труп в ванне. В бочке. На плече у дочки. Носил о’чки. Чушь какая-то. Но труп — хорошее слово. Живой труп. Уже лучше. Так, придумал. Жизнь трупа. Нет, не трупа, а Труппа! Немецкая фамилия.
Жизнь Труппа. Сто страниц, если осилю…
Раздался первый звонок. — Еввгенний Аллексеевич? — Да, это я, здравствуйте. — Я ввыписываю вашу газету (…сейчас скажет с 1900 года… злобно подумал Женя) уже тридцать лет, и я хочу предложить вам статью о своем методе предсказаний (…еще один, гад…) опасных событий. — Ну присылайте на адрес газеты, напишите только “Троицкому в “Знания и жизнь”. — Я предсказал еще в одна тысяча девятьсот девяносто седьмом году (…почему они всегда говорят с этими “тысяча девятьсот”, никогда не скажут просто в девяносто седьмом? Старенькие, им уже кажется, что возможны и “тысяча восемьсот”?..) конфронтацию России и Запада, ослабление связей внутри СНГ… — А снег зимо… — начал Женя и осекся. Хрен с ним, пусть присылает, лишь бы не приходил.
Трупп лежал около подъезда, Светлана чуть не споткнулась о его правую ногу в коричневом ботинке. Она даже не закричала, а только скоренько вернулась в квартиру и позвонила в милицию.
Генрих Семенович Трупп… — медленно записал сержант в книжицу — а где жил? — Он наш сосед, — сказала Светлана, — из сороковой квартиры. Давно не работает, пенсия, наверно, как у всех. Нет, не женат…
Осмотр квартиры дал удивительные результаты. Пенсионер Трупп, получавший на сберкнижку 920 рублей пенсии, смотрел новости по широкоэкранному плоскому “Филипсу”, каким-то чудом втиснул в ванную комнату джакузи и пил “Бифитер”. Уже ближе к вечеру нашелся встроенный сейф.
Вбежала Лиля. — У нас дыра! Женя, напиши мне срочно какую-нибудь белиберду, 25 строк!
Обижаться не на что. Это не характеристика Жениного творчества, а придуманный им жанр “Белиберда на прилавке”, он даже книжку такую написал. Про то, когда на маргарине написано “маслице”, а на смеси спирта с карминовой краской и углекислотой — “шампанское”. Ладно, что там у нас есть? “MARTIN1”, т.е. Марти номер один вместо “MARTINI”, производит крупнейшая итальянская компания — из поселка Озерки Тверской губернии! Вот лучше — “пельмени из мяса молодых бычков”, а в составе сплошной глютамат натрия да фосфат со свининой. Так и назовем — “Из мяса молодого глютамата”.
— Это газета? Мне Евгения Алексеевича…
Женя ответил как положено, а пальцы уже погрузил в клавиатуру. “Белибер…”.
Звонил Паникин, косноязычный пожилой наблюдатель Жениного творческого пути. Надавал кучу советов, все пальцем в небо. Но — милый, от доброты ведь. Потом позвонила Ира. Кроссворд. Африканское животное из пяти букв. “Гиена” — скрипнул зубами Женя, но вежливо назвал жирафу. “…так что посоветуем ООО “СГС-РА” из г. Раменское Московской области, желающего нам приятного аппетита, продолжить поиск “отборных натуральных продуктов”, не ограничиваясь молодыми фосфатами и глютаматом. Рекомендуем юную соду пищевую и девственную кислоту лимонную”. Подпись; перебросить Лиле.
Итак,
Изучение квартиры Труппа затянулось. Сейф оказался старый, еще довоенной конструкции — до Первой мировой войны, и современные отмычки его не брали. Пришлось вызывать специалиста, который с уважением погладил по щекам изделие английских мудрецов, достал кусок ребристой проволоки, стетоскоп и лупу.
— Кстати, его открывали совсем недавно, может быть, и сегодня. Где-то должен быть ключ — в карманах смотрели? — В карманах ничего нет. — Да нет, в карманах пальто там, пиджаков в гардеробе, на вешалке.
Практикант живо облазил все карманы Генриха Семеновича. Найдены были маленький ключ не от сейфа, перьевая ручка, несколько рублей монетами, бумажка с телефоном (проверили мгновенно — номер в гостинице “Астория”, проживает американский гражданин Джозеф Томсон, нет, уже не проживает, съехал сегодня утром), швейцарский ножик со сломанным лезвием, табачная труха. Два доллара США.
“Москвич” неожиданно завелся сразу, и в “Астории” были уже минут через пятнадцать. Так, заселился неделю назад, по приглашению компании “Интернорма”. Уехал вовремя. Как и собирался, кажется, у него самолет часов в 12. Проверили — все точно, господин Томсон улетел рейсом SU 286, вылет 12.30, наверное, уже и прилетел в Нью-Йорк.
Так не получится. Так мне сто страниц не нагнать, нужны описания природы. Лимонная Нева и т.д.
— Это Евгений Алексеевич?
— Да, это я.
— Меня зовут академик Фридман Исаак Леонидович! (…ну и что, мне встать смирно?..). И я, мы все очень удивлены фактом публикации в вашем приложении, которое мы очень ценим, статьи Василия Николаева “Как Мичурин победил Эйнштейна”.
Женя быстро нашел по академическому справочнику академика Фридмана — точно, есть такой, 1912 года рождения. Господи, ему 89 лет, тут действительно можно вспомнить про XIX век!
— Исаак Леонидович! Вы не первый, кто звонит нам по поводу этой статьи! (…сволочь Васька, я ведь предупреждал!..). Статья носит иронический характер, она не в поддержку лженауки, а против нее! Посмотрите, какие там фразы — “и тут наш величайший гений с помидорной грядки предложил 4-й закон Ньютона, начисто отвергающий ничтожную теорию недоучки Эйнштейна” — разве не видно, что это насмешка?
Фридману не видно. Нет, ты давай поставь “гений” в кавычки, а перед “законом” пиши “якобы”! Сволочь Васька. Мне только с Академией поругаться не хватало.
Милицейский газик выскочил на набережную Лейтенанта Шмидта. Степанов, как всегда, не удержался и засмотрелся на глицериновые волны реки. С залива уже подступали мрачные финские тучи, на острове наверняка пошел дождь, и несчастные новые березки, посаженные им перед домом в прошлое воскресенье, всеми силами вцепились в бедную питерскую почву. Вчера в Петергофе прошел ураган, что-то они зачастили в последние годы, упали и екатерининская, и николаевская ели, пережившие войну и революцию, погнулся крест на колокольне, и упавшим кленом оторвало руку у Психеи. Первые капли ударили в ветровое стекло, пришлось закрыть и боковые, странным образом одновременно с косыми струями в воздухе появилась пыль, и, не будь они в машине, их бы явно засыпало, как странников в пустыне.
Степанов приказал не въезжать в ворота Большого дома, а поставить машину около подъезда. Докладывать-то, в сущности, было и нечего, так что ненадолго. Да, уже связались с Интерполом, ничего особенного, бизнесмен как бизнесмен, на 300-летие города взнос сделал, фирма продает домики для дорожных строителей, хотят выиграть тендер по высокоскоростной. Взятки уже предлагали, но в мэрии пока не берут, проверяют, не от нас ли. Нет, и не от федералов, настоящие американы. Правда, одна зацепка есть — похоже, что отец из России или из Польши, в общем, что-то там славянское засветилось…
— Слушай, тебя внизу ждут.
— Кто?
— Да твой очередной, с книжкой про теорию всего.
Ну, не всего. А только Библии. Молодой парень, принес книжку. Называется (это название, не содержание!) “Расшифровка Библии человеком, который выжил после удара молнии”.
— И где же он?
— Да это я и есть, меня ударило вот здесь за ухом, а вышло из бедра.
Женя преодолел желание посмотреть за ухом у вдаренного молнией, полистал книгу, изданную сразу на русском и английском, удивился.
— Я по жизни бизнесмен, у меня деньги есть. Перевел типа знакомый переводчик.
— Книг-то мы ведь не печатаем в газете…
— А ничего, ты нормально напиши рецензию, я заплачу, сто баксов хватит?
Не дождавшись Жениного ответа, юный уникум подскочил к окошку выдачи подписной газеты, ухватил без спросу карандаш и на книжке написал: “Уважаемому Евгению Ивановичу от автора. Дерзайте и понимайте! Господь тебя не оставит”. Потом бросил карандаш в окошко изумленной тетке, сунул Жене влажную лапку и вылетел из здания.
— Бывает и хуже, — философски заметил охранник. — У нас тут на охране посетители и поют, и пляшут.
— А к нам заходит облученный позитронными лучами, в танковом шлеме для предохранения, — сообщил Женя. — Ему японская разведка выдает задание прямо на подкорку, но он патриот, все относит нам и в ФСБ.
Позвонила Ира.
— Ну и ка-ак у те-ебя де-ла? — чуть не зевая, начала она. — Что-о творишь?
Это ее “творишь” выводило Женю из себя оба года знакомства. Но отделался просто, как обычно — извини, у меня люди, перезвоню (как же!). А люди действительно появились, пришел, проходя мимо, сын академика Борисова, расстрелянного в 38-м, но успевшего к тому времени открыть пик Сталина. Занес фотографии (…нет, все, клянусь, последний раз я его печатаю!..), уронил напольный вентилятор. Алексей Ефимович до жути совпадал с представлением о настоящем ученом — очки, козлиная борода, лысина, потертые штаны, портфель с кольцами Олимпиады-80. Пробыл каких-то полчаса, подробно объяснил разницу между хребтом Гумбо и горой Ай-Кумыс.
Повертев колесики и пошевелив проволокой в скважине, специалист довольно быстро открыл сейф. Как и ожидалось, кроме пыли — ничего, вот только след от выхваченного предмета. След полосочками, Степанов проходил это еще в академии, тащили колье или многозвенное ожерелье. А бронзовую голую девицу с абажуром в руке со стола не взяли, как и гарднеровский фарфор, нефритовую пепельницу, письменный прибор из черного камня с серебром, мундир из шкафа, портфель настоящей крокодиловой кожи, золотого механического соловья с заводом, картину неизвестного художника “Гибель Геркуланума”, две китайские вазы эпохи Минь, хрусталь, резьбу по красному дереву, старинную мебель, коллекцию монет, книги в кожаных переплетах, еще картину с Наполеоном и Александром, столовые приборы из серебра и подшивку “Петербургского вестника” за январь-февраль 1917 года. Не говоря о “Филипсе” и джакузи.
Да, все ясно, думал Степанов по дороге от метро до дому. Прознал кто-то про цацку, стукнул старика на выходе, вынул ключ, вошел в квартиру, открыл сейф. Вот тут сбой. Знал, где ключ от сейфа? Или проще — ключ Трупп носил с собой? Открыл, украл, убежал. Почему не стукнул в подъезде, где темно? А может, в подъезде и стукнул, это потом старик на улицу выполз.
Жена Таня уже все сготовила и смотрела угадайку вроде “Кто хочет стать миллионером” (Степанов шутил — милиционером), но легко отвлеклась и села с ним за стол. Выслушав про Генриха Семеновича, она наморщила лоб и сообщила, что это ей что-то напоминает. Что что-то? — недовольно спросил Степанов, жуя пельмень. Труп у подъезда?
— Нет, не труп и Трупп, а вот это старое барахло…
— Ничего себе барахло! Да там по нижним оценкам на сто штук тянет! Баксов!
Тут Степанов открыл рот так, что Тане захотелось сунуть туда следующий пельмень. Он схватил телефон и вызвонил-таки отдел вещдоков.
И точно. Два доллара США оказались одной бумажкой достоинством в 2 доллара США, выпуска 1914 года.
— Знаешь, это еще больше все напоминает… Подожди, не спорь — остановила его Таня. — Помнишь, у нас в группе учился Макс из ГДР? Так он мне рассказывал потом, в аспирантуре… — Ты мне не говорила, что встречалась с ним после института! — Да перестань ты! Он мне рассказал, как получил новую жилплощадь. У них методом народной стройки сооружали такие коттеджи на две квартиры, одна досталась ему. Жил пару лет, а потом познакомился с соседом и приходит к нему в гости на пиво. И у соседа не три комнаты, а четыре! А ведь дом-то симметричный, ровно пополам!
Таня увлеклась, раскраснелась, и Степанов с интересом обнаружил, что сегодня ночью, пожалуй, того…
— Прибежал домой, рассчитал стены, и точно — там что-то есть! Взял лом, пробил дырку — комната! Замурованная комната без окна, окно тоже замуровано! Ну, догадайся, почему?
— Там жило привидение. Это четвертое измерение. Неонацистский склад оружия.
— Не валяй дурака. Посередине комнаты стояла бетономешалка. Эти из народной стройки полные идиоты, они делали бетон прямо в комнате, а когда построили все — видят, ни в окно, ни в дверь она не проходит. Не ломать же стены? И они ее замуровали!
Коротко крякнул сигнал “входящие”. Ага, письмецо. Ну, ясно — получите миллион, если… А вот и от Лены!
Как обычно, Лена очень торопилась и только коротко ответила на все Женины вопросы, а также грустно сообщала об очередном отъезде Марата на побывку в Москву. А в Москве у Марата была отдельная семья с сыном.
Тут выскочило новое послание — как раз от Марата. В традиционном для их переписки стиле было изображено следующее.
“Дорогой главный ридактор журнала! Мы, ивановские девушки, очень любим читать ваш журнал, потому что он очень интересный. Особенно нам понравилась статья о гениталиях орангутанга. Не могли бы вы написать нам, где встречаются орангутанги и сколько они зарабатывают в месяц. Потому что у нас давно не платят зарплату. Дорогой ридактор! Мы бы и сами к вам приехали, но у нас нет денег на дорогу…”
И еще полстраницы в таком духе. Женя немедленно ответил.
“Знаменитый поэт Марат Хамдамов! Я девушка очень впечатлительная, меня даже в школе прозвали бабочкой-недотрогой. Я прочла вашу поэму о несчастной любви к Инне и долго плакала. Как вы хорошо написали “я помню чудные поленья” и “у музыки нет конца”, вот с этим я очень согласна. Пожалуйста, пришлите мне ваш новый сборник стихов “Снятые под утро”. Наверное, это ведь про нас, девушек на Ленинградке, к Думе нас больше не пускают…”
И еще пару абзацев. “Снятыми под утро” Женя гордился — Маратов сборник назывался “Снящаяся под утро”. Но главное — Марат действительно приезжает, значит, опять пить всю субботу и воскресенье. Тут позвонила Лариса с требованием отвести ее куда-нибудь пообедать и пообщаться. Женя никогда не понимал ее запросов, казалось бы, приезжает раз в неделю, остается довольна, и слава бы богу? Нет, надо тащиться в идиотские “Елки-Палки”, тратить кучу денег, а зачем? Он познакомился с Ларисой на пресс-конференции в Институте топологии, она работала секретарем директора. Женя положил глаз на ее веселую подругу, однако та куда-то исчезла, и Лариса воспользовалась ситуацией. К чести ее будь сказано, у Жени никогда не было такой сексуально подходящей девицы.
Лариса долго ныла, на приглашение приехать в гости ответила как обычно — а зачем? Иногда она еще спрашивает — а надо? И что ты хочешь услышать в ответ — не больно-то и надо, что ли? Или растолковать тебе “зачем”? Дуры бабы.
На улице еще постреливали, но уже нечасто. Стекло Семен Францевич заделал портретом Карла Клауса из толстого картона, дуть перестало, и он даже позволил себе размотать шарф. Большинство вещей уже было перетащено в Марфушину комнату за кухней, оставался только хрусталь и пара мелочей. Потом старик достал из-под шкафа мастерок, развел в ведре известь и, преодолевая боль в коленном суставе, начал возводить стенку. Хорошо хоть, что кирпичи еще под рождество принес Гера, сейчас бы ему уже не справиться. Где-то Гера сейчас, писем нет уже месяц, а по газетам на его фронте опять начались волнения. Советы солдат — как такое может быть в армии? Как солдат может в армии советовать — этого Семен Францевич не понимал.
Работа шла неожиданно быстро, он выводил уже десятый ряд и улыбался, вспоминая “Бочонок амонтильядо”. Надо же, как литература может подсказать! Он доложил оставшиеся ряды часам к двум ночи и пошел спать. Надо бы заштукатурить… А можно и так, заклеить слоя в три, глядишь, и не заметят. Нет, все-таки штукатурка нужна. Это уже завтра.
Утром приехал Генрих, долго звонил, потом пошуровал штыком и запросто открыл дверь. Цепочку пришлось сорвать. Отец лежал в постели со счастливым выражением лица и был мертв, видимо, уже несколько часов. На кухне, рядом с заложенной кирпичами дверью в Марфушину каморку, валялись мастерок и ведро, было довольно грязно. Генрих просто не знал, за что сначала хвататься, но выстрелы на соседней набережной привели его в чувство. Ничего не поделаешь, сначала штукатурка и обои.
Ему очень повезло. Их отличный доходный дом, чуть ли не с работающим паровым отоплением, анархисты Ангела заняли только на следующий день, когда и обои подсохли, и тело удалось вывезти. В часть он решил не возвращаться, Генрих был очень умным юношей, и с этой страной все было ему понятно. Однако пробраться в Швецию не сумел, финны вели себя как сволочи, и он осел на мызе в Васкелово, которое вдруг и чудом отошло к Финляндии.
Пришел материал про концепции современного естествознания. “Концептуальная парадигма современного состояния рефлексивных естественнонаучных знаний, особо с учетом гуманитаризации образования с одной стороны, и методологических аспектов — с другой…”. Убить мало. А вот это поинтереснее — фуршет в честь приезда начальника из Фонда Гумбольдта! В ресторане Российской академии государственной службы! Просят подтвердить участие — с удовольствием.
Ну вот и Инна позвонила… Нужен домашний телефон Янгелевича. Горло проходит, но бюллетень продлили. Женя мысленно повернул на пальце отсутствующее соломоново кольцо, зажмурился и воспроизвел на внутренней стороне век “и это тоже пройдет”. Даже сказала — Целую, пока! — Ну что ж, пока. Что-то никак не отлетает… Слишком много лет вместе… Ну ладно, все, пора отсылать в корректуру. И пошли обедать.
В очереди уже стояла Светлана. Женя вдруг зевнул, и все начали обсуждать бессонницу. Света порекомендовала мелаксен — искусственный гормон, мягкое средство абсолютно без последствий. И даже с приятными последствиями: улучшается эрекция. — Как же так, получается, и спишь лучше, и это дело? — А ты с утра, просыпаешься и… — Да у меня с утра уже никого нет, — заявил Тема под общий хохот, — жена уходит в семь!
Позвонил Рашидов, ингушский изобретатель спасения авиапассажиров путем отстреливания салона. В первых номерах журнала Женя напечатал его — по недостатку материалов, и теперь Гамид Масудович шлет ему одну статью за другой. Вот придумал двухэтажное метро для разгрузки московского пассажиропотока — ну не бред ли? Зовет пить кавказское вино и смотреть самодельное кино о новом изобретении — охлаждении жаркого африканского климата путем подвоза льда из Антарктиды и это… обдувания вентиляторами!
Наконец-то Женя вбил в каталог очередную статью про утечку мозгов, неожиданно со здравыми выводами. Как там наш Труппик?
— Так что, Степанов, я просто чувствую — да ты посмотри всю обстановку! Он как будто живет до революции, во всех вещах, вот разве джакузи.
— И телевизор!
— Это не считается, тогда не было телевизоров, а то бы он смотрел какой-нибудь дальноглазор на керосине в бронзовом корпусе. Завтра пойди посмотри, нет ли потайной комнаты.
А ведь права Танька. Надо завтра пойти в БТИ, взять поэтажный план, посмотреть, когда Трупп въехал. Откуда вообще взялся этот чертов немец?
А чертов немец устроился в Васкелово на “Метсакомбинат” лесничим, завел себе Хельгу и так спокойно дотянул до Зимней войны. Сразу за мызой построили временные укрепления и остановили русских кавалеристов. Хенри, как называла его Хельга, догадывался об интеллектуальном уровне советских комбригов, но кавалерия в метровом снегу, в лесу — это было уже слишком. Однако у Советов чуть не двести миллионов населения, надо было срочно уезжать, а тут вдруг заболели Хельга и девочка, и через неделю Генрих Семенович с ужасом наблюдал ободранных красноармейцев у себя на дворе.
— Ну, финское отродье, кукушка епнутая, щас ты у нас… — начал омерзительного монгольского вида грязный солдат, и Генрих Семенович враз вспомнил бабушкин язык.
— Их бин дойче! Нихт ферштеен! Нихт финнман! Во ист ире фельдфебель?
Красноармейцы на удивление струхнули — уже потом он узнал о приказе по фронту ни под каким видом не трогать фольксдойч — местных немцев. Товарищ Гитлер этого не любит, и есть специальный договор. Появился и “фельдфебель” с дурацкими квадратами на лацканах, культурно очистил помещение, выпил “шнапса” — откуда только Генрих Семенович помнил эти слова?
Фронт двинулся на Виипури, а к весне Труппу уже было предложено репатриироваться в Германию или, если хочет, стать гражданином Союза Советских Социалистических Республик. Генрих Семенович понял, что с его немецким в рейхе не светит, да и Петроград с заветной квартирой — вон он, и начал оформлять документы. К началу Отечественной войны Трупп служил уже старшим лесничим и вскоре снова оказался под финнами — маннергеймовы ополченцы продвигались с удивительной скоростью. А потом, дурачье чухонское, стали как вкопанные и в бинокль смотрели на Кронштадт. Видите ли, они освободили исконно финские земли, а чужого им не надо.
Тёма уже пятый час составлял таблицу банковского рейтинга. — Сволочи, сволочи! — орал он на всю комнату и коридор. — У этих кретинов существует двадцать два способа написать “десять долларов”! Во-первых, $10, затем 10$. Десять долларов. 10 долларов. 10 долл. 10 у.е. 10 долларов США. Десять долларов США. Десять долл. США. 10 долларов USA. И так далее, подонки, подонки! А в таблице 24 позиции!!!
Женя вылез из Карельского перешейка. Пора что-нибудь сделать и для журнала. Тем более что Степанов все равно в конторе, где уже второй час ищут поэтажный план труппового дома. Похоже, украли. Э-ге-ге!
Он скоренько вдвое сократил материал о толерантности в США, переписал муру про конференцию и поставил в каталог. Принесли письмо. Ура! Все, журнал можно считать состоявшимся — наконец-то прислали доказательство теоремы Ферма. “Каждому из последних членов прогрессий обычно (и непременно) соответствует первый член прогрессии. Но в данном случае… Что покажет бесконечный спуск? Вспомним. Ферма говорил…”. Смыслов Владислав Александрович, СПб, ул. Голикова.
Последний член… Женя захмыкал, вспомнив медсестер с Профсоюзной, тогда они студентами использовали похожую терминологию. Эх, Владислав Александрович, знал бы ты, какие ассоциации вызвало твое доказательство!
Поэтажный план категорически пропал. Можно было бы взять план другого этажа, но в этих чертовых модернах все квартиры разные. Придется провести тщательный осмотр помещения.
Это оказалось нетрудно. При внимательном рассмотрении стены угадывалась дверь в комнату без окна — в таких обычно селили проживающих служанок. А когда поцарапали краску — обнаружилась и кирпичная закладка. Танька совершенно права. Генрих Семенович вскрыл комнату с ценностями. Интересно теперь, знал ли, когда вселялся, или все вышло случайно. Степанов снова отправился в БТИ, благо близко.
Трупп вселился в однокомнатную квартиру общей площадью 32 квадратных метра (черта с два, еще метров десять служанкиной!) по обмену, отдав за нее — это тоже быстро выяснилось — двухкомнатную в Гавани, около 60 метров. Причина обмена, по ордеру, — приближение к месту работы и желание жить в центре. Где ж ты работал, милый? А нигде ты не работал, в 1989 году Генрих Семенович давно был на пенсии, причем очень маленькой. А откуда квартиру в Гавани взял? А где жена и дочь, почему не прописаны на Плеханова?
Дня через три Степанов знал о Труппе так много, что казалось — был знаком, но это обычное у следаков дело. Провал был только до 44-го, а потом вроде все ясно. После фильтрации всю семью выслали в Медвежьегорск, это можно считать довольно гуманным, учитывая происхождение Генриха Семеновича и Хельги Яриевны. В 57-м переехали в Петрозаводск, а в 65-м в Питер, вслед за дочерью, которую взяли по лимиту на керамический завод. Жили там же, на Фарфоровской, в общем бараке возле станции, и уже лет через десять получили квартиру в Гавани. Все сходилось. Хельга умерла, дочь вышла замуж за моряка, выписалась и уехала в Мурманск.
И все-таки зачем же это пенсионер вдвое уменьшил площадь квартиры да еще переехал из отличной новой в старый клоповник, нарезанную на квартирки коммуналку? Стоп. Это ведь раньше была большая квартира. А кто это у нас там жил до исторического материализма?
Но в архиве ему помочь не смогли. Домовладелец известен — Зундин Андрей Арнольдович, а вот кому сдавал — черт его знает. Домовая книга пропала, как и половина архива, в блокаду. Вот разве что известно, что там до Первой мировой жил какой-то известный писатель — Блок, что ли? Поройтесь в его дневниках, они напечатаны, в воспоминаниях о нем — тоже напечатаны. Ну уж нет, это пусть Татьяна читает.
Лиля сдала полосу без Жениной белиберды. Ну и ладно, все равно не до того. Из-за последних терактов срочно нужно искать комментарий какого-нибудь высоколобого академика про безопасность и как себя вести при похищении. Очевидно, расслабиться и получить удовольствие от бесплатного путешествия в экзотические арабские страны. Снова позвонил изобретатель охлаждения Африки — оказывается, послал исправленный вариант. Женя посмотрел почту, но статья Рашидова, слава богу, не читалась из-за другой кодировки. Могу себе представить исправления! Наверное, будет рассыпать кубики льда с самолета. До верстки еще два часа. Что там вычитала умненькая Степанова?
Таня уже второй час перелистывала переписку и дневник Блока. От Любови Дмитриевны Менделеевой рябило в глазах, а Трупп не появлялся. Издание Сочинений в пяти томах претендовало на респектабельность, но не содержало самого главного — алфавитного указателя. Значит, надо по-другому. Выпускница Института культуры в Химках Татьяна Степанова отличалась редкой сообразительностью, недаром подружки и даже их мужья советовались с нею по поводу новых пассий. — Немец-перец-колбаса — крутилось у нее в голове и наконец навело на блестящую идею. Она быстро пролистала дневник и остановилась на августе 1914 года.
Блок с отвращением описывал угар патриотизма, цитировал действительно бездарные стихи “Наш Петербург стал Петроградом в незабываемый тот час!” и немного беспокоился по поводу собственной фамилии. В середине месяца прошли антинемецкие демонстрации, а потом и погромы магазинов, кофеен и даже часовых мастерских всех этих Голенбахов и Мюнстеров. А к концу месяца в квартиру Блока позвонил сосед Трупп с просьбой временно припрятать его жену и двух взрослых сыновей, пока он не выправит документы на пароход. Любовь Дмитриевна смеется, что про человека с такой фамилией надо писать авантюрный роман в духе Фенимора Купера.
Молодец Танька, попался Генрих Семенович. Ты, братец, к себе в детскую, так сказать, вернулся, на старые обои с мишками поглядеть. Да и клетушку с барахлишком цапнуть. Ну, молодец! Не пожалел, значит, квартиры в новостройке. Но у тебя еще и братец был — не мистер ли Томсон?
Очень даже может быть. Интерпол ответил быстро, по новомодному е-мейлу. Мистер Джозеф Томсон приехал из Европы в 1918 году, но носил тогда фамилию Трап (это и есть Трупп, пояснила Татьяна, закрытый слог). Позже сменил ее на Томсон. Но никакого брата они не нашли, а сам мистер Томсон, 1900 года рождения, проживает в Чикаго, имеет награды за Нормандию и Арденны, получает военную пенсию. На дополнительные вопросы Интерпол ответил с некоторым изумлением: старику 89 лет, какие могут быть разбойные нападения? Это вообще чудо, что он летает в Россию. Впрочем, знакомство его с господином Генрих Семьеновитч Трупп заслуживает интереса, и с ним поговорят. Но не в виде допроса, для этого уважаемые русские коллеги представили неубедительные свидетельства. Подумаешь, записка с телефоном.
Нет, не подумаешь! Записка-то с телефоном его брата из Америки, это уже точно. Приехал навестить, да и кокнул, и цацку фамильную забрал.
Тщательный повторный обыск квартиры гражданина Труппа дал-таки интересные результаты. Нашелся тайник, простецкий, под половицей, и совершенно пустой. Но анализ краски на одиноко валявшейся в тайнике бумажке показал нечто интересное. (Пришлось самолетом отправлять в Штаты, зато у них экспертное бюро Федерального резервного банка работает классно и быстро). Да, это частицы “дарк грин”, краски для долларов, причем старого образца. Такую плохо очищенную зелень применяли до 22-го года, преимущественно на банкнотах достоинством в 2 доллара. В самих этих банкнотах ничего особенного нет, только что они приобрели небольшую нумизматическую ценность и стоят теперь примерно по восемь долларов. В смысле по шестнадцать долларов за банкноту.
Татьяна посоветовала поискать в старых купеческих и промышленных справочниках. Тут алфавитные указатели были непременно, и папаша Трупп нашелся сразу — рудники на Урале, разработка платины и сопутствующих платиноидов. Очень небедный господин, даже странно, что снимал квартиру, а не имел своего дома на Васильевском. Ну да немцы прижимисты. И догадливы — хранил денежки не в рублях, а в долларах заокеанских Штатов, это тоже ясно. Да и подтверждение нашлось, и правда, есть счета на фамилию Трупп в нескольких банках США, не востребованные с 1914 года.
Женя пошел “рисоваться”, т.е. размещать статьи и фотографии на всех 16 полосах журнала. На первую поставили открытие неандертальской стоянки в заполярном Урале и статью небритого демографа про кризис народонаселения в пореформенной России. Тут только не перепутать подписи под фотками, острил Женя, не подписать академика “Умный неандерталец”, а этого в шкуре с палицей — “Академик Засекин знает, как поднять рождаемость”.
На десятую полосу к статье о силиконовых титьках так и просилась Памела Андерсон, и начальство ее даже не зарубило — хороша! Как обычно, главный осведомился, будет ли фотография мыши, журнал все-таки “Знания и жизнь”, без мыши нельзя. В позапрошлом номере Жене удалось ввернуть под мышкой подпись “Любимая самка русских ученых”, и никто не заметил, только иммунолог профессор Тростников прислал возмущенное письмо: “Каждому мало-мальски разбирающемуся в биологии совершенно понятно, что на Вашей фотографии, глубокоуважаемый Евгений Алексеевич, изображен самец мыши белой, линии HELA. Именно самец, а не самка, как Вы изволили написать!”. Женя ответил идиоту в духе “фотограф ему между лап не заглядывал, но в принципе Вы правы, мы учтем и в следующий раз обратимся к Вам за компетентной консультацией”.
Появление мистера Томсона в банке вызвало такой переполох, что даже позвонили Самому и он не замедлил прилететь с ранчо на вертолете. Кто бы мог подумать, что этот знаменитый вклад чуть не столетней давности будет востребован! Тот самый вклад, условия выдачи которого даже были использованы для девиза банка. Как только господин Джозеф Томсон положил на стойку тускло-серую цепь, кассир поднял голову к потолку и уставился на банковского орла, перевитого этой самой цепью, по которой шел девиз: “Наступит день, и ты войдешь в эти двери”. Господи, не может быть, какие же там жуткие проценты!
Завещание на вклад гласило (после “наступит день…”): вклад может быть получен только по предъявлению цепи из рутения весом 250 граммов, составленной из 314 мелких звеньев (число “пи” умножить на сто). При этом металл рутений, названный так химиком Карлом Клаусом от латинского “Россия”, должен иметь примеси в точном соответствии с приведенной таблицей, а способ витья цепи соответствовать рисунку. Рисунок демонстрируется только после предъявления цепи в закрытом помещении, именно поэтому так никто и не пытался снять многомиллионный вклад, подделав цепочку.
— Если не секрет, мистер Томсон! А зачем проверять состав, ведь его-то можно воспроизвести?
— Отец выплавил этот рутений из последних кусков руды выработанного месторождения, а примеси всегда уникальны. Впрочем, это действительно сентиментальная блажь.
Никто и не сомневался, что спектральный анализ покажет точное соответствие с таблицей. Но неужели мистер Томсон собирается потребовать весь вклад? Знает ли он о наросших процентах? Даже для “Бэнк оф Норт Стейтс” 280 миллионов долларов — очень большая сумма.
Мистер Томсон знает и не собирается портить бизнес уважаемому банку. Пусть денежки лежат, только перебросьте во все филиалы, откройте ему именной тайный кредитный счет на пару миллионов, выдайте пластик и живите спокойно. Мистер Томсон пожал руку Самому и побрел на стоянку такси. И растворился в лесах Пенсильвании.
Женя выпустил номер. Пора и Степанова отпустить.
После нового сообщения от американских коллег Степанов пошел сдавать дело, превратившееся в международный детектив. Это уже не его епархия. Кой-какие мелкие вопросы остались, но в принципе все ясно, как он и думал (уже в который раз следователь Степанов не хотел признаваться себе, что все сообразила Татьяна). Вчера выяснилось и про двухдолларовые банкноты — поймали на валюте крупного коллекционера и нашли у него кучу этих ассигнаций. Виктор Саулович годами раз в месяц покупал доллары у нашего Труппа и фактически содержал старика. Наверное, он и спер остатки из тайника, но тут для признания потребуется подержать господина Валинского недельки две в общей камере.
И что-то его все же беспокоило. За ужином выяснилось, что и Татьяну тоже.
— Ты ведь мне не сказал самое главное, а от чего именно он умер?
— Да видишь ли, это вот и удивительно. Эксперт говорит, что кровоподтек на голове вызван ударом о твердый предмет плоской формы, не трубой какой-нибудь или тростью.
— Ну, и ты проверил?
— Конечно проверил, в углу на мраморном полу парадника есть кровь.
— И?
— Группа совпадает… А смерть наступила от инфаркта. Никто его, получается, и не убивал.
— Никто не убивал… Но ведь цепь-то пропала… Слушай, а может, и не пропала, а нашлась?
— Как это? А… И что же делать?
— Свяжись снова с Америкой. Томсон ведь герой войны, значит, должны сохраниться данные армейской медкомиссии, у них это строго. Там будут все обмеры и особые отличия всякие.
Таня помолчала, потом с улыбкой посмотрела на Степанова.
— Про ногу спроси!
Женя собрался домой, но тут пришли новости от Информнауки, и он быстро их просмотрел. Бог ты мой, вот это материал!
“История любви на гусином острове.
Доп. информация: Мария Барханова, моск. зоопарк, 265-60-35.
Наблюдая за поведением белощеких казарок, гнездящихся в Московском зоопарке, ученые обнаружили у них самые разные формы семейных отношений.
Есть такая птица — белощекая казарка. Она относится к гусеобразным, но от гусей отличается меньшим размером и нарядной окраской. Казарка гнездится на Севере, но орнитологи могут изучать ее поведение и в московском зоопарке, что, конечно, гораздо удобнее…
…Отклонения в половом поведении встречались и у некоторых других птиц. Один крупный и красивый самец образовал пару с самкой, но прожил с ней всего несколько дней, после чего воспылал ненавистью не только к женскому полу, но и ко всему своему виду, держался отдельно от всех казарок, зато начал проявлять интерес к паре уток-крякв. Когда у крякв появились птенцы, самец казарки следовал за ними и отгонял других уток и гусей…”
В результатах изучения армейских архивов Степанов и не сомневался. Разумеется, у мистера Томсона была родовая травма, и он с детства вынужден был носить ортопедическую обувь. Его даже не хотели брать в действующие части, но напористый доброволец сумел уломать начальство. Проверка на таможне и границе показала, что американец, предъявивший паспорт на имя Джозефа Томсона, действительно немного прихрамывал, а спектроскоп показал наличие в ботинке инородного тела. Однако заставлять почти девяностолетнего старика разуваться никто не посмел, удовлетворились устным объяснением о металлическом вкладыше для исправления дефекта стопы.
Ртутный столбик на термометре дошел уже до 68о С (к безумным фаренгейтам Генрих Семенович так и не привык, пришлось выписывать градусник из Европы), и скоро должно начать капать. Мистер Томсон подтянул крепление дефлегматора, прибавил поток воды в холодильник и поднес к носику пробирку — первые фракции следует выливать, слишком много метанола. Ольга со своим “марин оффисер” уехали в город за гамбургерами, к которым жутко пристрастились после заполярья. Их сын — внук Генриха Семеновича, бессовестным образом бросил Майкла на прадеда и бабку с дедом, а сам оттягивается сейчас по семейной карточке в Палм-Бич. И чему его только учили в комсомоле! Выпить просто не с кем, не Майкла-Михеля же приучивать?
С канадской стороны озера задул сильный ветер, загудели сосны, и на крышу упало несколько шишек. Мистер Томсон убавил газ и пошел закрывать сарай. На большой скорости подъехал дочкин “форд”, вылезла Ольга и строго сообщила — тебя ищут! В полиции сказали, что ты укокошил дядю Йоганна и по его документам незаконно въехал в США! Кстати, а как ты провез цепочку?
Генрих Семенович достал из-под лавки ботинок чудовищного пятидесятого размера и сунул его дочери.
— Я старый, Олюха, они не стали проверять. Да и этот инвестигейшн ни к чему, не будут они старика привлекать, я в этом графстве знаменитый человек, самый старый в Америке лесничий! И Йоганн Семенович сам помер, я его и пальцем не тронул. Как показал отцову доверенность на цепку, он за грудь схватился, задышал и помер, хоть он меня и помоложе будет. То есть был. Дернем первача?
Переделкино
На лето Марат по знакомству, как писатель, снял для семьи дачу в пресловутом поселке Переделкино, но семья продержалась там гораздо дольше, до середины октября — сам-то Марат, как обычно, мотался по командировкам. В последний его приезд Женя и Инна приехали в гости и пробыли там аж до одиннадцати вечера. А ведь еще надо обратно в Москву, на электричке. До станции дошли довольно быстро, хотя навстречу мчались сумасшедшие автомобили и один чуть не задел Женю, а из окна другого по пояс высунулась юная девица и попыталась ткнуть Женю пальцем.
Они долго сидели на скамейке, прямо напротив надписи “Переделкино”, и молчали.
Потом Женя сказал:
— Смотри, как это можно прочесть — “Передел Кино”.
— А что это значит?
— А сейчас уже лет десять делят здание Киноцентра на Пресне между Союзом киношников Москвы и Союзом киношников России, кажется.
Инна посмотрела на Женю так, как будто хотела сказать что-то важное, но он не дал ей, а предложил — попробуй теперь ты.
— Тогда так — “Перед Елкино”.
— А это что значит?
— Ну, ведь сейчас же точки не ставят, это значит — “Перед Ёлкино”, такая станция перед станцией Ёлкино.
— Следующая станция, — мрачно возразил Женя, — Мичуринец, там у отца дача.
— А в другую сторону — Солнечная. Солнце в елках, внизу речка, за речкой избушка, там живет подружка.
— Нет там никаких елок, это город Солнцево. Как у Кампанеллы.
И тогда Инна наконец выговорила.
— Я жду ребенка, и не от тебя. И через месяц выхожу замуж. И не за тебя.
Женя снова достал сигареты и закурил уже третью подряд. Мимо скамейки прошли две татарки, весело смеясь шуткам сопровождающего — шуткам непонятным, потому что на языке. На Нару просвистела дальняя электричка, а в Наре дача его знакомых. Правда, трудно добираться — Женя ехал сначала автобусом от станции до перекрестка, потом на грузовике до семхоза, а оттуда уже за полтинник подвез местный плейбой на иномарке. У плейбоя на пальце болталось здоровенное золотое кольцо с орлом, а на приборной панели была приклеена иконка. Дачи стояли в удивительном месте, на острове, со всех сторон обтекаемом медленной рекой с песчаным дном, над рекой стоял густой пар, клубящийся в кронах неведомых деревьев, которые пытались опустить ветки в течение. Если лечь на тяжелую воду и не сопротивляться, то можно обогнуть весь поселок и очнуться только у плотины.
На скамейку присели парень с девушкой и заговорили шепотом. От парня сильно пахло иностранным дорогим одеколоном. Во влажном воздухе запах распространялся на много метров вокруг, что подтверждало, как подумал образованный Женя, корпускулярную теорию запаха. Давай отойдем, сказал он. Они подошли к фонарю, и Женя посмотрел на ее живот — ничего не было заметно. Инна поймала его взгляд и улыбнулась.
— Еще рано.
— Если рано, может быть, ты передумаешь?
— А для этого уже поздно, и я его люблю. Переделки — no! То есть нет. Смотри, вот наша электричка.
Но это была не электричка. С грохотом проехал товарняк, блеснув напоследок хирургическим ободом колеса.
Электричка появилась к концу пятой сигареты. — Ты слишком много куришь, — отметила Инна, — и поправь шарф, простудишься. Все-таки октябрь. — Это ты правильно придумала, — сказал Женя, летом рожать легче. Я вот тоже летом родился, да и ты в июле. — Ты очень вовремя вспомнил! — ответила Инна.
Они сели у окна, Женя обнял Инну за плечи, и она даже не отстранилась. И правда, уже холодно.
Подворотня Расёмон
Женя встретил ее в ларьке около метро, она покупала банку кофе и шоколадку, а он всего-то батон. Невероятное сходство девушки с киношной красавицей Друбич (но в молодости) так поразило его, что он совершенно потерял бдительность и легко попался на старый трюк. Метрах в пятидесяти от ларька к нему подошел дебил и замычал, тыкая руками в воздух и умоляюще глядя на Женю.
Политкорректный журналист попытался выяснить, куда именно хочет попасть несчастный, тот обрадовался, стал хлопать Женю по груди, мычать еще сильнее и в конце концов здорово надоел. Женя вырвался от убогого, сделал шаг и тут же заметил, что у него расстегнута верхняя пуговица пальто, хлопнул себя по карману и обнаружил отсутствие бумажника. Он резко обернулся и увидел убегающего артиста, погнался за ним с воплем “сволочь!”, но тот вскочил в подкатившую “восьмерку” и был таков. Номера замазаны грязью.
А второй раз она прошла мимо него, когда Женя пил водянистое пиво около ВДНХ, из чего следовало, что она живет где-то поблизости. Так и вышло, т.е. однажды она вышла из углового сталинского дома, и Женя наконец решился на знакомство. Чуть ли не первое, или там второе уличное знакомство в жизни, этого он никогда не умел и побаивался. На заготовленную фразу — я вижу Вас здесь уже третий раз, Вы, видимо, моя соседка, почему бы нам не познакомиться, — она быстро сказала, что торопится и ей не до того. Тогда Жена выдал экспромт — хотите, я Вас здесь подожду, Вы ведь когда-нибудь вернетесь? Это ее заинтересовало — что же, все время будете у подъезда стоять? — Вы скажите примерно, когда придете, я живу вон в том доме, могу подойти. — Ну, приходите часов в девять.
Он пришел без десяти девять, надавил на домофоне первую попавшуюся кнопку, басом сказал “энергонадзор”, проник в подъезд и стал наблюдать через стекло. Скоро она появилась и стала нажимать кнопки, а Женя совершил маневр к лифту и уже оттуда увидел, что она заняла его наблюдательный пункт. Когда он вышел из тени, она засмеялась, оценив ситуацию.
О своем сходстве с актрисой Катя знала, хотя и была моложе Жени лет на двадцать. Они познакомились и стали перезваниваться.
В то лето стояла страшная жара, горел торф, и вся Москва уезжала купаться в Серебряный бор. А Женю с Катей пригласили на дачу с быстрой и ледяной рекой Истрой, где можно было даже не плавать, а с течением унестись в камыши. Женя хотел просто поцеловать Катю в губы, но она вдруг сдернула вниз купальник и прижалась к нему холодной грудью со сморщенными сосками. А потом на даче, когда все ушли готовить шашлык, быстро и с радостью отдалась ему.
Катя увидела этого типа еще осенью, когда он пил пиво около подворотни дома ВЛКСМ. Профессионально разбираясь в мужиках, она оценила нечищенные, но “ллойдовские” ботинки и потертый, но явно стодолларовый портфельчик. Проводив взглядом в подворотню, она постаралась на всякий случай запомнить его, и не зря — через пару недель он столкнулся с нею в “большом” магазине и явно впечатлился. Катя быстро вышла, подозвала дежурного Серегу, и тот довольно легко обработал лоха “на му-му”.
Трофей свидетельствовал о правильности Катиных рассуждений. В бумажнике лежал подозрительный проездной на метро, но, в отличие от подружек, Катя давно знала, что проездной не означает отсутствия машины. Это такая мода появилась у них в последнее время — на тачке не ездить. Редакционное удостоверение, несколько визиток с пристойными телефонами в центре, довольно много рублей и сто долларов одной бумажкой. Катя и не рассчитывала встретить миллионера, покупающего в булочной безвкусный хлеб с отрубями, так что все вроде получалось.
Для ускорения знакомства пришлось пойти на некоторые жертвы. После обработки она проследила маршрут объекта и до двух ночи ждала, когда погаснет свет на балконах одиннадцатого этажа, куда уехал его лифт. Похоже, что последним был именно он, фигуру курящего Катя вроде узнала. Значит, встанет поздно, и так же поздно приедет.
Но в этот день он дома не появился, что, впрочем, ничего не значило — мало ли, может, у мамы остался. Только через два дня Катя углядела его длиннющее черное пальто и выскочила навстречу прямо из Милкиного подъезда. У него уже все было заготовлено, про Катю он явно помнил и завел разговор о ее сходстве с какой-то теледикторшей. Катя его немного помурыжила и заставила назавтра прийти к подворотне.
Серега позвонил ей на мобильный и сказал, что, мол, твой уже подбирается к Милкиному подъезду. — Я ведь сказала в подворотне! Ну черт с ним, ладно.
Улыбаясь, Катя глядела на маневры своего ухажера с домофоном, а потом и сама вошла в подъезд. Дурачок спрятался у лифта, а когда появился, Катя весело засмеялась. В конце концов, этот Женя и вправду ничего. Только вот домой не приглашает, а ведь живет один, в паспортном ей все рассказали.
Инна позвала Женю с его новой пассией на дачу, уже сама не понимая, что делает. Яша ее давно упрекал в мазохизме, но так хотелось встретиться, пусть он даже и с этой проституткой! И точно, приперлась, посмотрела на Инну, все поняла и утащила Женю купаться. Пропадали они там до вечера, как не замерзли только. А потом попросила показать дачу и даже недостроенный второй этаж. Женя явно рвался к бутылке, но девица сообщила, что они скоро спустятся. И это у нее на даче! Яша только посмеивался, но ни во что вмешиваться не стал и ей не разрешил.
Надо отдать Кате должное — она ничем не показала радости от победы над Инной. Скромненько откушала шашлыка, выпила водки и попросила Женю проводить ее на автобус — а ты, если хочешь, оставайся, меня просто мама ждет. Знаю я твою маму и как она тебя ждет. Но Женька, конечно, с ней уехал.
Опять облилась, ну не может Ахмет отладить давление, и все тут! Вот пожалуюсь хозяину… Не, не стоит, они все заодно, еще прогонит. А где еще три сотни в день сделаешь, не особо корячась. Вонь только пивная от платья, а на машинку денег никак не наберу, так все и болтается в ванне.
Продавщица с роскошным именем Аделаида, единственным, что осталось у нее от сбежавшего в первый же месяц отца, приняла у Жени положенные семь рублей и налила мутного “бадаевского”. Хороший мальчик, лет сорока, всегда без сдачи мелочь дает. Катька за ним недавно увязалась, ну и что, тоже неплохая девочка, хоть и помоложе будет вдвое. А что ей вечно в подворотне стоять? Деньги уже есть, да и паренек не из бедных, хоть и прибедняется. Ахмет сказал, что у него здесь своя квартира и даже гараж, а машину отдал покататься — у Ахмета здесь все схвачено, все про всех знает.
В палатку протиснулся Ахмет снять кассу. Аделаида подмигнула на Женю, который неподалеку заглатывал свое пиво и вращал головой — наверно, в поисках Катерины. Ахмет сказал, что она его уже сделала, и теперь все ждут, сумеет ли влезть насовсем. Молодец девочка, да и мужику неплохо, она девка-то надежная.
Зимой ворота развалились, проржавели сразу обе петли, и правая стойка грохнулась на асфальт, чуть не приложив Пал Виталича, как раз тащившегося с бидоном к Аделаиде. Сварку вызвали только через неделю, когда из прижимистых комсомольских потомков удалось вырвать штуку. Сварщики разложили ворота во всю длину и перегородили проход, пришлось Жене встречать Катю снова у подъезда. — Домой-то пригласишь? — наконец спросила она. Женя купил коньяка и повел ее к себе.
Кате не очень понравилась его квартира. Во-первых, во всех двух комнатах и кухне фотографии дочери и этой гадюки с Истры. В-двадцатых, все кем-то убрано, и нечего врать, что это он сам. Ковров нет, а Катя привыкла прямо на полу на ковре. Кровать неудобная, руки не раскинешь. Колонки дрянь, ничего не слышно. Если здесь оставаться, то все придется переделать.
Когда Катя затребовала отвести ее домой к Жене, он уже не испугался и был готов ко всему. Был запасен и коньяк с клофелином, и Мельников подробно рассказал ему дозировку, чтоб только отключилась. Катя долго восторгалась его книжками и хорошим вкусом по поводу картинок Брейгеля, которые он давно хотел удалить из-за банальности, но все руки не доходили. Она плюхнулась на диван и сладко зажмурилась — давай, что ли, коньяк пить.
С Виктором Женя познакомился, когда покупал останкинский квас. Парень проявил неожиданные потребительские знания — рассказал, что это единственный настоящий квас, все остальные на подсластителе и дрянь. Виктора Женя заметил давно, здоровенный амбал явно охранял девчонок на проспекте. Тем более удивительно, что он оказался вполне интеллигентным и даже не крыл матом. Рассказал про Катю, проникнувшись симпатией после выставленного джин-тоника. А Женя уже и так понял, но ему было все равно. Но Витя сказал, что не все равно и надо ее отвадить.
Виктор пришел, как только Катька заснула, не по обыкновению сжавшись в комочек. Он нежно взял ее на руки и унес, а Жене посоветовал все-таки переехать.
Сон
Светлой памяти О’Генри
Заверещал будильник. Женя похлопал глазами и попытался вернуться в сон, к Инне в химчистку, где она только что получила костюм и кофту, а на выходе сказала — если хочешь, ты можешь и со мной иногда!
Очень странный оборот, Женя в таких выражениях никогда не говорил и даже не думал — а вот, значит, думал. Прошло уже больше полугода, как она вышла замуж. Но именно сейчас он стал мечтать о ней целыми днями, насилуя голову воспоминаниями о прошлых встречах. Он даже хотел намекнуть Инне о таком варианте теперешних отношений, хотя спокойно сформулировать ответ на вопрос — а зачем ему это надо? — не мог. В конце концов, у него всегда было несколько дам, готовых приехать в любое время суток.
Сон, конечно, уже не вернулся, во всяком случае, ни химчистки, ни Инки уже не было. И Женя пошел умываться.
Сегодня был первый день работы над новым выпуском журнала. День несложный, только загнать статьи корректорам да о фотках позаботиться. Поэтому можно спокойно постукать по клавиатуре для себя и еще немного помучиться Инной. Например, можно ей позвонить или подождать ее звонка — она обещала. Хотя что значит обещала — запросто забудет или не найдет времени. Так что лучше самому позвонить.
Как-то Юрик, не одобрявший его связи с Инной, выразил сомнение в ее преданности, мол, вряд ли она поедет за тобой в Сибирь. На самом деле Инна была готова на гораздо более страшный поступок — она соглашалась жить с ним в одной квартире. В которой он начинал кусать губы, когда чайная ложка оказывалась в отделении для вилок, а халат висел не на положенной нитяной вешалке, а просто цеплялся воротником. Теперь-то он готов вообще вывалить все ножи-вилки прямо на стол, а халат бросать хоть на пол, но не факт, что все было бы так же, не уйди она к другому. Нет, надо позвонить.
— Как-то ты странно говоришь, Женюра, — с расстановкой, необычно медленно сказала Инна после его тягомотных приветствий. — Ну хорошо, давай поговорим завтра, у меня в середине дня будет больше времени, а сейчас я должна закончить с договором.
Инка работала старшим администратором в фирме по фрахту танкеров. Вконец спившийся начальник фактически полностью перевалил на нее свои обязанности, и, кажется, единственное, чего она не делала в компании, — это не ставила его подпись под главными документами. При этом недавно возникший супруг оказался бывшим нефтяником, но не с буровой, конечно, а хозяином небольшой экспортной компании. И по всему выходило, что Инкиного шефа пора сковырнуть и поставить Якова. Данная история Женю дико раздражала, поскольку делала его шансы на возвращение любимой совсем призрачными. Они еще и коллеги! Это уже такая общая жизнь, что Женя в нее никак не вписывался.
Назавтра Инна позвонила сама. Теперь Женя уже вообще перестал понимать, на каком он свете и что происходит. Инна несла какую-то дикую чушь про необходимость посещения приемного пункта на улице Космонавтов и про березу, под которой она раньше всегда ставила машину, приезжая к нему ночевать. Эту березу с оторвавшейся в ураган веткой он возненавидел — и из-за сохранившейся вмятины от колес ее “ниссана” рядом с корнем, и из-за торчащего сучка, потому что в ночь урагана они как раз были вместе, причем Инка нелепо заснула и проглядела редкое природное явление. Что она хотела сказать, он так и не понял, а потом были суббота и воскресенье, когда звонить ей и нельзя и некуда.
В понедельник он ночевал у сестры, потому что умирала ее мать, Женина любимая тетка Ириша. Потом был государственный морг в Сокольниках, находящийся в состоянии вечной разрухи — с тех пор, как они забирали отсюда Маратова отца, все стало только хуже, потом панихида в Доме композиторов, потом Николо-Архангельский крематорий с распорядительницей, от которой пахло воровством и отвращением к еще не умершим. Только в четверг он позвонил Инне и решился сказать — да только потому, что тетка Ириша умерла, а любовь в рифму смерти — сказать, что если уж ты не хочешь разводиться, то хотя бы приезжай ко мне, вот именно, ну то есть… Будь моей любовницей.
Инка, конечно, отказалась, но опять довольно странно. Назвала Женю дураком, — и вообще это неостроумно. Сказала, что понимает его горе, но он что, сошел с ума, что ли? Совсем дописался своих идиотских статей — ничего уже не соображаешь? Это не смешно, Женя! Но в конце все же сжалилась и разрешила еще позвонить, когда придет в норму.
Женя пришел в норму, разумеется, прямо завтра. Опять произошел дурацкий разговор, в котором Женя снова оказался идиотом, а Инна нагрубила ему и бросила трубку. Но через полчаса перезвонила и предложила уже совсем странное — знаешь, Женя, я за тебя даже волнуюсь, это ты из-за тети или вообще? Я сегодня пораньше заканчиваю, начальник уходит надираться в ресторан с трассовиками, а мой встречает приятеля из Киева, в общем, я к тебе заеду ненадолго часов в семь.
Женя стукнулся локтем о край стола и помчался домой, чуть не забыв портфель с ключами. Как обещала — так и приехала ровно в семь, поставив машину под березу! Теперь-то он заранее открыл дверь и ждал ее у лифта. А потом сел подальше в угол, боясь случайно дотронуться до обожаемого существа. Существо же деловито и с интересом осмотрело квартиру на предмет изменения обстановки, новых зубных щеток не обнаружило и удовлетворенно заняло диван. На столике валялась любимая Женина книжка О’Генри, и существо, продолжая делать Жене непонятные внушения, лениво ее перелистало. Потом Инна наткнулась на какую-то фразу, вперилась в нее своими неподражаемыми глазками, засмеялась, дочитала рассказ и подошла к Жене.
— Так ты действительно меня любишь? Вот именно так, как говоришь — как ты это говоришь? До потери памяти или чего там еще?
— Инночка, что случилось? Я совсем ничего не понимаю…
— Ну хорошо, будем считать это рабочей гипотезой. Сегодня пятница, да? Значит, я была у тебя всего десять дней назад, ты действительно не помнишь — и про химчистку? Я же теперь даже, когда иду из ванной, надеваю халат, чтобы Яша не увидел, синяк никак не проходит!
Мадера
Весна на ВДНХ начинается с появления таджикских цыган-попрошаек на откосе от церкви Отрока Божия Алексея. Цыгане сидят прямо на земле в грязных халатах, вокруг вертятся мелкие грязные детишки. Таджико-цыгане бормочут что-то неопределенное, качаются из стороны в сторону и протягивают руку за подаянием красавицам из Финансовой академии, спешащим на лекции. Вскоре появляется Сергей Глебович со своим накатанным текстом — очень прошу вас, помогите, пожалуйста, ради Христа, пострадавшему от ваучерной приватизации. В конце мая возникает тетка в черном платке с ящичком для сбора денег на строительство церкви Жен-Мироносиц. На ночь таджики отправляются спать в подземный переход станции, Сергей Глебович домой, к двум дочкам от разных браков, а тетка уезжает к себе на Северянин.
Осенью первыми исчезают таджики, уезжают на 304-м наркопоезде в Душанбе. Сергей Глебович держится до середины октября, а лжецерковная сборщица устраивается на работу в соседнюю чебуречную на Ноябрьские. К чебурекам подается пиво, но Женя покупает в соседнем магазине мадеру крымского производства и пьет ее с Наташей на горке у гаражей, из пластиковых стаканчиков. Снег уже выпал, но опять оттепель, и все течет. Солнце бьет через кладбищенские тополя прямо в глаз и в горлышко мадеры, капель — как весной, и небо того же густо-синего цвета.
Вдруг мимо проходит Глебыч.
— Ты что, на работу? — спрашивает Женя. — Вроде холодно стоять?
— Нет, — гордо отвечает ваучерный страдалец, — я с кладбища, вот только что дочку похоронил! Сам Василий ямку отрыл!
— Да брось трепаться, — спорит Женя, который познакомился с означенным мастером еще лет пять назад, когда писал статью про приемы работы с лопатой. — Будет он тебе копать, молодежь на что? — это Женя посмеивается над Сергеем Глебовичем.
Самому Василию около пятидесяти, подчиненной молодежи не меньше сорока — на Алексеевское кладбище так просто не устроиться.
— Да, а дочка-то какая? Та, что с ДЦП?
— Она, — улыбается Глебыч, — отмучилась, бедная, да и мы тоже. Все маманя-покойница виновата. Неумеренное употребление алкогольных изделий в запредельных фармацевтических дозах!
Наташа с изумлением смотрит на рассказчика, но Женя шепотом поясняет — С.Г. закончил медицинское училище. Глебыч слышит и поправляет — фельдшерские курсы при Боткинской, и просит налить мадеры. Желтое вино горит на солнце, Наташка предлагает сходить за второй. На колокольне отбивают три часа, с тополей разлетаются испуганные вороны. Женю начинает слегка мутить, ему чудятся какие-то таджикские халаты и мироносицы. Сергей Глебович вынимает валидол и принимает на пару с Женей. Второй мадеры, пожалуй, сейчас не надо, и так хорошо.
Когда-то Женя придумал афоризм: “Счастье — это глагол прошедшего времени”. Нельзя не признать, что он ошибся. Это бывает не только в прошлом, но и вот прямо сейчас. Наташа с Глебычем закуривают и, улыбаясь, смотрят на его счастливое лицо с каплями талой воды. Из соседнего Института психологии к метро скачет компания девиц, и Наташа немного напрягается — как назло чуть не все студентки в очках. Женя делает вид, что смотрит в другую сторону, однако отмечает темненькую справа, в темных же очечках. Женя и сам в “хамелеонах”, чтобы не попадал снег в наследственно лишенные ресниц глаза.
Потом они — без Сергея Глебовича, конечно, — отправляются домой. Инкиной машины под окном нет и не предвидится, но Женя рад, что это его больше почти не волнует. Похоже, отлетело.
Английская чашка
Это была одна из тех шести чашек, что мне подарил на день рождения брат Сережа, вместе с такими же красивыми блюдцами и тарелками из английского фарфора. Я пользовался ею, только когда ко мне заходили гости — одна, или несколько человек, но не больше пяти, потому что всего чашек было шесть.
Свою чашку я узнавал по маленькому наплыву глазури, такой шершавой капельке на ручке, и старался ставить именно себе. Это не всегда получалось, особенно когда к кофе приступали после серьезной выпивки и было уже все равно. Ну конечно, именно эта чашка и оказалась в конце концов на полу в виде двух довольно аккуратных осколков. К тому же пролился портвейн — забывшись, мы пили “Массандру” прямо из английского фарфора. Две половинки чашки я подобрал безо всякого веника и выбросил в мусорный пакет, а сладкого пятна даже не заметил, потому что Наташа потянула меня обратно к себе.
Наутро пакет был отнесен к помойке и осторожно прислонен к баку, чтобы не разбились бутылки. Нищим подавать деньги почему-то не хочется, другое дело — бутылки. Я еще не повернул к метро, а бабулька уже вынимала их из пакета.
Через неделю я прилип подошвой к полу и только тогда отмыл пятно, а на следующий день в разложенном на картонке хламе около метро увидел вполне пристойную чашку. Правда, склеенную, но с прыщиком на ручке. Закутанный в шарф продавец отдал ее за десять рублей и посоветовал не пить горячего: клей “Момент” гарантии на кипяток не дает! Я поставил мою новую и тоже когда-то английскую чашку на полку — а телефоны Наташи остались в утерянной записной книжке.
Скоро зима. Утром уже подмораживает, и твои очки запотевают в метро. Да я все чашки разобью вместе с английскими блюдцами, только набери мои семь цифр, хотя бы на ощупь!
Сова
Дмитрий Шехтер умер мгновенной, но странной смертью. Не остановившись на свисток гаишника поздним вечером, когда ловили пьяных водителей — а он и был выпимши, — Митя нарвался на следующего старшину, которому передали по рации. И этот ворошиловский стрелок, без колебаний и киношных предупредительных выстрелов, всадил ему пулю прямо в лоб, через ветровое стекло. Таких в тир не пускай — ни одного мишки и зайчика не досчитаешься! Впрочем, потом поговаривали и о других причинах скорой расправы — какие-то Митины камушки, друзы да стразы… Но ни родственники, ни менты суетиться не стали, и Митю благополучно захоронили, на Митинском же кладбище. Долг за квартиру пришлось отдавать Жене.
Квартира (Митя пошловато называл ее “клуб четырех коней”) снималась только на пять месяцев, с начала мая по конец сентября, которые хозяин Альфред Альфредович с супругой проводили в Паланге. Очередность посещения была установлена довольно строго, хотя при необходимости, то есть при появлении у кого-нибудь из акционеров особо быстро дающей бабы, с ними можно было договориться. Жене пришлось воспользоваться этой возможностью лишь дважды. Первый раз с исполнительницей роли Маргариты из самодеятельного театра, второй — с девицей из очереди на загранпаспорт. Помимо удобного расположения недалеко от Жениного дома, квартира имела удивительную особенность. А именно, освещалась люстрой в виде совы с распростертыми, как у Победоносцева, крылами и с горящими кровавым электрическим светом глазами.
Поскольку цель посещения совиного дупла была всегда одна и та же, Женя как-то сострил — а не получится ли так, что теперь вставать будет только под совой, как условный рефлекс? Это он вспомнил книжку “Сексопатология”, которую они с Маратом весело изучали в Крыму. Знаменитая цитата — “Один больной, описанный Раненбургом, онанировал в классе. Подошедший учитель схватил негодника за ухо как раз в момент оргазма. С тех пор больной мог получать удовлетворение, только когда партнерша держала его за ухо”.
Квартирка стоила недорого, особенно после разделения на четверых. Правда, по осени именно Жене приходилось извиняться перед Альфредом Альфредовичем за грязь и разбитые рюмки, но тут он выворачивался, переводя разговор на свою тетку, известную актрису Театра сатиры, с которой А.А. учился вместе в Щукинском училище. Сам Альфред являл собой светского льва с роскошными седыми бакенбардами — ну вылитый Несчастливцев. Он и умер как аристократ, от инсульта, и вдова похоронила его прямо в Паланге, с отпеванием по лютеранскому обряду (пригодились имя-отчество). И сама дожила только до марта, а наследная племянница сдавать отказалась. Женя даже не успел спереть сову, хотя дубликат ключей у него был и теоретически можно было все организовать. Один только сувенир и остался — слегка убираясь перед приездом стариков, он нашел под ванной латунное колечко, да и не стал возвращать дешевку.
Недавно Женя оказался рядом с совиной квартирой, но подъехал с другой стороны и с изумлением обнаружил, что соседний, выходящий на проспект дом — институт, в котором всю жизнь проработал папа. Такое вот притяжение крови. Впрочем, он уже давно высказал личную теорию: если в каком месте что-нибудь заводится, то обязательно потом здесь и много другого обнаружится. Ну, казалось бы, чем может выделяться улица с трудным названием — Кржижановского? Но как он стал ходить туда в Бюро за переводами, так сразу здесь начали жить Митя с женой, потом ее бабушка, потом снова Митя в другой квартире. А как в перестройку Бюро закрылось, так они все и уехали в Новопеределкино. И через год прямо в этом доме купил квартиру Женин ближайший коллега! Или вот — никогда у него не было знакомых или дел в Кузьминках, и так до сих пор и нет.
Через несколько лет появилась и ночная птица. Он проснулся от дикой боли, в плечо вцепилась стальными когтями сова и голосом Шехтера вопила — пора платить за квартиру! Женя отбросил одеяло — рядом мирно спала Татьяна, на улице было темно, а из соседней комнаты доносилось странное шуршание и мягкие стуки. Он осторожно перелез через жену, взял со стола ножницы и прокрался в столовую. На застекленном балконе бешено зигзагами носился воробей, пытаясь пробиться на волю через стекло. Женя широко открыл балконную дверь, что было ошибкой — воробей тут же просвистел в комнату и опрокинул барометр, Инкин подарок. А потом улетел в открытое Женей окно.
Проснулась Татьяна.
— Что там у тебя? — зевнула она.
— Да вот сон страшный приснился про сову с горящими глазами…
— Слушай, а я ведь такую совку для дедушки однажды сделала, в кружке при ЦДСА, он потом туда провода провел и лампочки. Люстра получилась.
Женя аж присел.
— Так ты внучка Альфреда Альфредовича?
— Откуда ты… нет, дедушка — Иван Альфредович, а это его брат.
— А я квартиру у него снимал, лет десять назад. Тесен мир, извини за банальность.
Тут уже Татьяна навострила ушки.
— Так ты, наверное, и Шехтеля знал?
— Архитектора? Ты чего, он умер сто лет назад!
— Какого еще архитектора? Шехтель тоже у деда, ну то есть двоюродного, снимал на Костякова.
— Может быть, Шехтера?
— Может, и Шехтера, но он ведь украл тогда!
— Что украл?
— Да мне мама говорила, они, когда уехали в Литву, не успели ей все отдать и заперли все в комоде, а он взломал и украл.
— Да что украл-то, ч-черт, скажи уж наконец!
— Да все — и кольца, и серебряные вилки, и еще что там…
Настал миг торжества, совмещения времени и пространства. Женя открыл верхний ящик стола, достал деревянную шкатулку с металлическим барахлом — электронные часы от отчима, заколка для галстука от Инки, монетки и колечко с улицы Костякова. — Не ваши ли драгоценности, графиня?
Таня взяла колечко и повертела в руках.
— А я не знаю, это мама знает…
Инга Моисеевна примчалась через полчаса после звонка, не пожалев демократических принципов и пенсии на таксомотор.
— Нет, Женя, ты ошибаешься, это не дешевка. Это золото, просто очень высокой пробы и без примесей, поэтому бледно-желтое. Да знаю, что сейчас это недорого, но тут история.
Дальше последовала очередная тирада Инги Моисеевны про ее аристократических предков (говорящее отчество тещи никогда не затрагивалось). Кольцо родительнице близнецов Альфреда и Ивана подарила великая княжна Софья Константиновна — была такая, Женя потом проверил по “Европейским династиям”. Маманя играла в Императорском театре и удостоилась подарка после роли Лизаньки. Если осмотреть кольцо в лупу, то еще можно увидеть остатки вензеля с совой, согласно имени княжны. А еще тень от буковок (ничего не видать, но что-то действительно было). Текст — Соломонов, “и это тоже пройдет”, говорили, что кольцо то самое, царя иудейского… но здесь Инга Моисеевна разумно приумолкла.
Татьяна сразу вспомнила, что мама рассказывала ей про совиный вензель раз сто, отсюда, наверно, и возникла сова из папье-маше в кружке ЦДСА. Остальные-то дети лепили голубей мира да воробушков.
Инга Моисеевна добавила, что с колечком связано поверье — у владельца всего будет много, и любви, и приключений, вот только денег не будет. Вредная Танька хмыкнула и со значением посмотрела на Женю. Но тот уже считал в уме.
Так, колечко женское, граммов пять максимум. По лондонскому курсу пятьдесят долларов, в скупке и того меньше, возиться не стоит. В историю про княжну ювелиры не поверят. Короче, все равно барахло.
Инга Моисеевна забрала раритет и отбыла домой, отказавшись даже от чая — как в анекдоте. Все следовало обдумать. Сначала рассмотрим совпадения. Таня оказалась родственницей Альфреда, но чему тут удивляться? Женя влюбился в нее у тетки, а она, как известно, училась вместе с Альфредом. Да, так ведь и с А.А. он познакомился у тетки в гостях, и про родственные связи Тани тетка, кажется, говорила — он просто пропустил мимо ушей. Шехтера в “клуб” привел Женя. Кольцо либо Митя-ворюга обронил, либо жена Альфреда, моясь в ванне. Про сову Татьяна все рассказала. Увы, никаких фантастических совпадений не наблюдается, даже жалко.
Вот только в кольце что-то есть. И Женя сообразил, что это ведь полный аналог силлогизма “все, что здесь написано — ложь”, а значит, и данное утверждение — неправда. И не все написанное ложь, кое-что вполне достоверно. А на кольце Соломонова фраза стерлась, то есть “и это тоже пройдет” — прошло, ошибся Соломон. И не все проходит.
Черт возьми, что-то останется от этих квартир, горящего филина, Альфреда Альфредовича и великой княжны Софьи, тетки, ЦДСА и Мити, и о Жене кто-то сейчас вспоминает, и мы все еще встретимся!
Надо пойти Таньку поцеловать, а то расстроилась, бедная.
Пепельница
Это чеховское замечание, что он может написать рассказ о чем угодно, хоть о пепельнице, волновало Женю все те лет двадцать, что он пытался заниматься, так сказать, литературой. Ну что же тут можно написать? Что особенного в пепельнице? Наверное, нужно просто приплести к этому предмету курительного обихода какую-нибудь ловкую жизненную историю, а пепельница пускай так, крутится рядом. Но не придумывалось, и потом это уже не про пепельницу. Женя даже хотел было описать, как ему не удается такой рассказ, но потом вспомнил Трифонова, у которого есть где-то намек, что писать о том, как пишешь, — все же самый дешевый прием.
Однако Женя закончил один из естественнонаучных факультетов университета и считал возможным разрабатывать задачу пусть не талантом, так хоть методикой. Разберемся, чем может являться пепельница. Ну, емкостью для спряхивания пепла и временного хранения окурков, это очевидное функциональное предназначение. Еще может быть подарком — значит, сюда можно включить дарящего (щую), и уже возможна интрига. Муж, жена и любовница, подарившая пепельницу. Хотя странный подарок, я бы посоветовал что-то более близкое к телу, галстук или заколку. А впрочем, Лариса ведь подарила Жене курительный набор из Греции — именно пепельницу, подставку для сигарет и держалку для зажигалки, с древнегреческими нимфами и босыми юношами. Но ведь Женя тогда не был женат! Ревновать некому, прятать не от кого.
А еще пепельница может являться просто тяжелым предметом, наносящим не слишком сильные увечья — если просто уронить, или сильные — если ею запустить в голову. Возможный вариант. Что еще? Можно обсудить размер исследуемого предмета. Или материал пепельницы, в том числе дорогой. Или, наоборот, самодельная штуковина, не представляющая коммерческой ценности.
Есть еще форма. Круглая, квадратная, шестиугольная (ага!), низкая, высокая, с фигурными прибамбасами, с разными дополнительными устройствами. Ладно, надо честно сказать, ничего не получается. И лет на десять Женя про пепельницу забыл.
А недавно взял и придумал, да еще нарочно сразу несколько сюжетов. И тот старый теоретический разбор пригодился.
По долгу службы он годами воевал с фирмой “Цептер”, раз двадцать ходил на суды, свидетельствуя против этих жуликов, и все без толку. У него скопились подарки, сделанные бывшими распространителями этой нержавейки — цептеровские рюмка, авторучка, пробка для недопитого шампанского (разве такое бывает?), ручной эспандер и пепельница, про которую он всегда шутил — вот она, эта пепельница, которая сохраняет все витамины! Именно такая была реклама изделий фирмы. Ничего особенного, плоское, не очень удобное круглое блюдце из нержавейки.
А завтра должен быть решающий суд с компанией, а дома Женя всегда ходил в пляжных тапочках на босу ногу, а пепельница возьми и упади острым краем на большой палец, да так, что пришлось ковылять в травмпункт, а там наложили гипс. И на суд Женя не попал.
Ларисина керамическая пепельница с древними греками упала и ра-азбилася — ра-азбилась жизнь моя! На самом деле не моя, а Ларисина, потому что при переезде коробка из-под бананов развалилась и все Ларисины бумаги посыпались прямо в кузов фургона, а Лариса-то как слабый пол сидела в салоне, рядом с водителем. И собирал бумаги, включая пачечку Жениных писем, именно супруг. Первое письмо было как раз с благодарностью за пепельницу, подставку и держалку, мол, теперь, как выйду на балкон, вытащу сигарету из подставки, поднесу огонек да стряхну пепел — так и вспоминаю наши ночи на Санторини, с голосистыми греческими цикадами и вином по доллару за кувшин.
Кстати, о балконе. Ни в какую пепельницу он, разумеется, пепел не стряхивал, а — прямо со своего пятого этажа на землю, как и окурки. На укоризненные замечания дочери или еще кого Женя всегда гордо заявлял — баэдегрейдабл, т.е. биоразлагаемо. В смысле и пепел, и окурок растворятся в природе без вреда и остатка. Другими словами, он считал свой двор под окном такой очень большой пепельницей. Прямо напротив — шестигранная (эге!) вентиляционная будка метро (перегон “Рижская” — “Алексеевская”), про которую однажды Марат, глядя мутными утренними глазами, сказал: — Это кнопка! Как ее нажмешь, так и кончится советская власть.
И точно, кончилась, зато начались взрывы в метро и в троллейбусе, совсем рядом, на проспекте. И кнопку начали круглые сутки охранять два солдата, да еще младший офицер для проверки бдительности. Ночи были теплые, летние, но все равно солдатики стали жечь костер, а потом появились и водка, и девки. Хорошие были ночи, с песнями, и Инна еще была с ним. А когда через три года исчезла и Женя пошел курить на балкон, стряхивая пепел в свою безмерную пепельницу, он подумал, что проще-то и легче-то всего взять вот и полететь вдогонку за окурком. Слава богу, вспомнил про баэдегрейдабл и так развеселился, что от идеи отказался.
Это было мощное произведение советской тяжелой промышленности, пузатая пепельница с нажимной ручкой и пружиной. Положил туда окурок, нажал ручку, и она через передаточный механизм вращала круглую площадку с окурком, который под действием центробежной силы устремлялся в бездонное нутро устройства. И там хранился вместе с коллегами, пока нутро не заполнялось. Осенью Евгений Алексеевич решил прибраться наконец в квартире, вскрыл и пепельницу, а там одни окурки с Инкиной помадой — он-то стряхивал всегда прямо с балкона. Ну какой тут ударный конец придумывать, и так хоть головой об стену.
Такие он придумал сюжеты, а рассказы писать не стал. Скоро наступила зима, ненавистное время. Чтобы покурить на балконе, надо надевать дубленку, а сначала еще и снег смахнуть с перил. На вентиляционной кнопке белый слой в полметра, рядом кирпичная труба старой котельной. Зимой, когда сходят листья, на ней проявляется метровая надпись “Люда” масляной краской, эта Люда — исключительно зимняя дама. В декабре день рождения у Андрея, а у Татьяны как раз на работе отмечали сдачу номера, и Женя пошел один, без жены. В этот раз было много незнакомых — Андрей устроился на работу в типографию, новые коллеги. Как всегда, полно самодельной “клюковки”, а она больше бьет по ногам, вставать курить на кухню неохота, и хозяева разрешили в комнате. Женя пододвинул к себе пепельницу, достал сигареты и похлопал себя по карманам — а зажигалки-то и нет. Обратился к соседу напротив, и тот бросил ему через стол спички. Удивительно, некоторые еще покупают спички!
Затянувшись, Женя повертел в руках коробок. На обратной стороне было накарябано “Таня” и номер его домашнего телефона.
— Кто это — Таня? — спросил он у незнакомца.
— А, так, — ответил тот, — познакомились в магазине. Отзывчивая девица и удобная — замужем.
“Люда” пропала из виду только в конце мая, когда окончательно распускаются листья на тополях. Вот и кончилась зима.
Телевизор
Лариса зазвала Женю в киноконцертный зал “Россия” на неожиданные гастроли Тома Джонса, который вовсе не умер, а даже сохранил свой роскошный голос. До того эстраду Женя видел всего два раза — однажды был на традиционном “дне рождения” Визбора в том же зале с Инной, а до того зачем-то на концерте Кузьмина и нескольких микрофонных певиц. Про покойного Визбора пели хорошо, а главное, удалось повидать две с половиной тысячи симпатичных лиц, причем много молодых. Кузьмин же бегал по арене (дело происходило в “Олимпийском”, где с трибун смотришь вниз) и выводил нарочитые рулады, а певица Катя Аксенова, получив букет цветов, заявила — это я договорилась! Все было серо и скучно. Только что началась перестройка, и ведущий с трудом острил про эпоху застоя.
Татьяне Женя соврал, что идет на пресс-конференцию в австрийское посольство, куда приглашают без жен и для дела — обсуждать цены на горнолыжные курорты. Он, и правда, недавно был в “Марриотте” по этому поводу, но благоразумно оставил посещение про запас — и вот, пригодилось. С австрийцами было весело, много белого вина и трепа на забытом Женей немецком языке. В сотый раз он рассказал посольской даме, как в институте они сдавали текст “Ди люстиге гешихте” (веселая история). Сначала осел нес мешки с сахаром, при переходе речки сахар растаял, и осел почувствовал сильное облегчение. На другой день он нес груз ваты, влез в реку унд штербен (и умер, утонул). Смешная немецкая история. А следующий текст был “Ди гешихте дер КПДСУ”, т.е. “история КПСС”, и они с Яшкой тут же склеили “веселую историю КПСС”.
Обрадованная своей локальной победой, Лариса явилась в роскошном платье с голыми плечами, как в оперетте или кинофильме про заграницу, так что Женя не знал, куда деваться со своим потертым пиджаком и старыми брюками. На Ларису оглядывались.
Женя развелся с Татьяной через год после этого концерта и довольно удачно устроил свои жилищные дела, а именно купил квартиру у отъезжанта Аркаши за очень небольшие по сегодняшним масштабам деньги. Хотя тогда они казались огромными. Правда, пришлось вынести и суд против кооператива, и временное выселение из квартиры членами этого же кооператива, причем даже с дракой. Сейчас его соседи — почти друзья, с некоторыми он даже выпивает у гаражей. На Ларисе он не женился.
Недавно по телевизору показали концерт в “России” по поводу очередного приезда Тома Джонса. И Женя с интересом его посмотрел — особенно потому, что у телевизионщиков вышла накладка и они пустили старую запись, сделанную на концерте с Ларисой. И показывали эту красотку с голыми плечами — оказывается, тогда их снимали. Попал в кадр и Женя, протирающий очки Ларисиным платочком.
Он полез в старые еженедельники, которые хранил, начиная чуть ли не со школы. Хотел найти ее телефон, но вместо этого зачитался собственными записями. Концерт был зимой, а следующим летом уже была история с форосским пленением Горбачева, баррикадами у Белого дома, затем снова зима и конец СССР. Следующей осенью он работал у Яши в Израиле и только там узнал о смерти Аркадия, причем, по слухам, насильственной и с подозрительно быстро прекращенным следствием.
Длинная штука время. И глупо измерять его количеством окружностей, описанных длинной стрелкой на циферблате. Отсутствует и определение жизни. Вот Женя платит за телефон по квитанциям, в которых каждый месяц пишет Аркашину фамилию. После вселения в квартиру он хотел перевести номер на себя, но обнаружилось, что номер гнусная МГТС отберет и поставит его в очередь на много лет. Поэтому Женя от перерегистрации уклонился, и в компьютере на Дзержинском телефонном узле до сих пор живет и высвечивается Аркаша (надо доплатить за октябрь десять рублей!).
Или та же Лариса. Вот ведь она, с красивыми плечами, только что улыбалась в камеру. Можно послушать и Визбора — кассеты продаются. И свое сорокалетие Женя встречал в актерском доме отдыха с исполнительницей главной роли в любимом фильме “Июльский дождь” с Визбором. Только прошло уже двадцать лет.
На улице ночь, но светло от рекламы пепси-колы “Бери от жизни все”. Евгений Алексеевич сидит в редакционной комнате. Больше никого нет. Напротив зеркало, в нем отражаются дипломы и грамоты за хорошую работу отдела. На столе фотография дочки, давно уехавшей за границу. Около телефонного аппарата лежит алфавитная книжка, забитая номерами, по которым некому и некуда позвонить. От жизни взято почти все. В любом случае, книгу нужно заканчивать.
Колесо обозрения
К празднику 850-летия Москвы на ВДНХ построили огромное, самое большое в Европе колесо обозрения. Прокатиться на нем было очень заманчиво, но страшно — в школьном детстве Женя был “юным пожарным” и носился по крышам, как неразумный козлик. В результате в более зрелом возрасте его настиг ужас воображаемого падения в пропасть, и сейчас он даже по редакционной лестнице, огибающей бездонную восьмиэтажную дыру, спускался вплотную к стенке. А на балконе выстроил застекление и отдельно закрепил перила могучим канатом.
Так бы и не покатался, но недавно возникла дама, затребовавшая приключений. Да еще самых-пресамых, за двести рублей, то есть не в закрытой кабинке, а на открытой железной жердочке, хоть и в пристегнутом виде. Пришлось ехать. Огромная махина подкатила к пункту посадки, крепкие служители колесного культа быстренько прикрутили Женю с дамой к сиденьям и дали отмашку. Женя начал подниматься в небо.
Уже на середине подъема оказалось, что колесо держится, очевидно, на честном слове и раскачивается, как Пал Виталич после второго стакана. Ветер воет в технологических дырках, дама повизгивает от восторга, а Женя сидит закрыв глаза и высчитывает метры подъема. Дальше — хуже. Не доехав до верхней точки, колесо остановилось и далее ни гу-гу.
Женя открыл глаза. Вокруг расстилалась невысокая Москва, останкинский пруд отражал уже низкое солнце, по аллеям ВДНХ перемещались оловянные солдатики и штатские, а в соседней кабинке завопил ребенок.
— Эй, там, чурки чертовы, уймите пащенка! — раздался снизу голос, усиленный мегафоном, и дите сразу замолкло, явно вследствие затыкания рта родительницей.
— А почему чурки? — спросил Женя дрожащим голосом.
Из соседней кабинки тут же ответили с акцентом:
— Эта патаму, мы с Назрани, беженцы мы, живем здесь уже втарая неделя.
Они разговорились. Семья Исуповых в числе шести человек за неимением лучшего прибежища откупила у Саныча кабинку из расчета полштуки в день. Сам Махмут удачно устроился рядом, в семнадцатой кабинке (вон, выдиш, синий снизу?) резчиком овоща для шашлыков, у земляка. По расчетам выходило, что к октябрьским праздникам возьмут вторую кабинку.
Женя рассказал о себе и даже стал меньше бояться, а дама вдруг запросилась в туалет. Но женский был наверху, и Джамиля посоветовала спуститься в мужской (пятая кабинка с их стороны), с мужиками можно договориться, они подождут. Дама храбро схватилась за трос и начала перебираться к требуемому помещению.
Рядом звякнули бутылки — это бомжи обчищали двенадцатую, где ребята уже оттянулись и заснули, даже не пристегнувшись. — А сдавать-то как будете? — крикнул им Женя. — Так в одиннадцатой Семен принимает до полуночи. — Возьмите и мне, лучше “Старку” — протянул им деньги Женя, уже высмотревший винную палатку на седьмой открытой ячейке.
Начало темнеть. В кабинках зажгли бра и абажуры, неоновые лампы и осветительные керосинки. В самой нижней, двадцать шестой, включили телевизор про очередной взрыв на Маяковке, сверху закричали — погромче!.. и тут же снизу — заткни пасть, падла! Бомжи принесли “Старку”, вернулась дама, Женя дал бомжам отпить по глотку и отпустил их на волю, приказав утром принести “Клинского”, обязательно светлого. Но денег не дал, и так они зажилили сдачу.
Снизу внятно сказали — по ошибке в мегафон: — на час триста, за ночь тыща, но без гадостей. Лысый чувак, обхватив девку поперек талии, пополз по стропилам в восемнадцатый будуар, Женя аж иззавидовался, но вспомнил про даму и посмотрел на нее со значением.
— Но не здесь же? — резонно заметила дама. — Дует-то как!
Пришлось перебираться в сороковую по ту сторону диаметра, но там уже оказалась знакомая компания — директор первого павильона (бывший “СССР”) Митрохин с секретаршей. На столике стоял благородный сингл молт, к которому Женя с дамой тут же прильнули. В соседнем дважды выстрелили.
— Не беспокойтесь, Евгений Алексеевич, — вежливо сказал Митрохин. — Это местные братки (и точно, в сорок первом заорали: “Век свободы не видать!”), они только пугают, разборки у них не здесь, а в верхней точке, так сказать, в апогелии. — Митрохин имел звание доктора физико-математических наук по межгалактическому водороду. — Вы бы лучше представили даму! — Наташа. — Арнольд. — Катя. — А меня вы уже знаете, я Евг… в смысле Женя.
На выставке зажгли желтые натриевые фонари. Из смотрового отсека загоревшейся Останкинской башни повалил такой же противный желтый дым. Срочно нужно было добавить. Женя забеспокоился — а обменник еще работает? Митрохин сообщил номер кабинки с хорошим курсом и отвалился, захрапел. Катя была чудо как хороша, и Женя пожалел о присутствии своей подруги, благо, и Катя интересно помахивала ему огромными ресницами.
Курс, разумеется, был заметно хуже наземного, но деваться было некуда, и Женя сдал последнюю сотню по каким-то 28.
Братки совсем расшалились и начали стрелять по фонарям, в один даже попали. В восьмой жарко спорили думцы, двоих Женя узнал. — Вступать в ВТО — окончательно угробить отечественную мясомолочную промышленность! — заявил аграрий. — И рекламу голых баб по телевизору прекратить! — вторил ему из КПРФ. Они так раскачали кабинку, что Жене еле-еле удалось перебраться по крыше на соседнюю девятую, в ночной продовольственный. Надо сказать, выбор был великолепен, присутствовали даже свежие устрицы на льду. Но Женя ограничился колбасой и лавашом.
Катя с Наташей вовсе не спали, а наперегонки ругали своих мужиков, то есть Митрохина и Женю. Однако после водки под свежую закуску подобрели и хором запели “Вот кто-то с горочки спустился”. Немедленно с горочки, из двадцать первой, спустился Яшка, из ансамбля русской музыки, с аккордеоном, и дело пошло заметно веселей. Мешали только удары кувалдой из тридцать пятой — там меняли шаровые опоры на иномарке.
Разбудили их вопли нижегородской экскурсии даровитых детей из десятой. Дети требовали всего сразу — кока-колы, травки, пожрать, осмотра фонтана “Дружба народов” и свернуть шею лебедю с выставочного пруда. Несчастная сопровождающая смогла достать у братков только травку, но этого вполне хватило, и дети закосели. Женя взасос поцеловал Катю, Наташа дала ему по морде, а Митрохин сообщил, что за такое поведение выводят из культурного общества.
Снизу в мегафон сказали — включаем! — и колесо проехало еще полкруга, задрожало крупной стальной дрожью и встало — похоже, теперь уже надолго.