Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2002
Карнавальные пляски
сестер и подружек
Дарья Симонова. Половецкие пляски: Повести и рассказы. — М.: Вагриус, 2002. — 380 с. Тираж 3000 экз.
Панорама современной российской прозы, рисуемая соответствующей серией издательства “Вагриус”, радует как жанровым, так и поколенческим многообразием. Дарья Симонова в этой серии представляет нынешних тридцатилетних — и это во многом определяет эстетику этого автора. Казалось бы, речь идет о типичной “женской” прозе: почти все героини — женщины, погруженные в круговерть женских проблем, и реальность, в которой происходит эта круговерть, — насыщенная бытовыми деталями обычная человеческая повседневность с ее привычными неурядицами и радостями. Однако в эту обыденность, как правило, ненавязчиво и только временами достаточно откровенно вплетена неотделимая от нее сверхреальность — довольно загадочной и никак не объясняемой природы. Так, после, казалось бы, обычных профессиональных действий настройщика пианино, напоминающего гнома или “скорее, гриб масленок”, пришедшего по обычному вызову в ничем не примечательную семью, у женщины, “дополаскивающей всякое тряпье-простынье”, прорезывается оперный голос; а студент-медик, полагающий, что человек может жить без сердца, удаляет его у страдающей неизлечимой болезнью сердца будущей жены, после чего они живут дружно и счастливо, но вполне обыкновенно.
Но мир, встающий со страниц Симоновой, отличает отнюдь не только эта отсылающая к магическому или мистическому реализму двойственность — сама структура его представляет собой сложным образом устроенную систему всевозможных двойственностей, временами переходящих в множественности как бы в результате действия зеркал различной кривизны. Прежде всего бросается в глаза навязчивая парность персонажей: как правило, речь идет о двух сестрах (в одном из рассказов фигурируют даже сестры-двойняшки) или подругах, временами образующих с другими персонажами менее значимые пары, — и все это создает довольно запутанную систему двигающих сюжет опекаемостей и зависимостей. При этом внутри повествования настолько явственно присутствие автора — в некоторых текстах есть прямое указание на его непосредственное, но не описываемое участие в действии, — что во многих случаях главные действующие лица производят впечатление именно персонажей, а не героев.
Совокупность действующих лиц сборника Симоновой делится на имеющих или не имеющих какие-то из трех или все три обеспечивающие земной “эдем” вещи: свое жилище, достаточные для нормальной жизни деньги, законного и устойчивого супруга. К даруемому этими вещами благополучию, а точнее — испокон века ценимым женщинами “нормальности”, устроенности, устойчивости, обеспеченности завтрашнего дня, казалось бы, абсолютно искренне стремятся все. И опять — но: чем меньше у персонажа вышеозначенных благ, тем более живым и человечным он смотрится. Симпатии автора явно на стороне неустроенных, отказавшихся от чего-то или потерявших что-то в прошлом, но упорно барахтающихся в сетях неустроенности: “Сейчас квартира, полная заведомых недругов, зашевелится, как огромный шестипалый Шива в танце, и для людей-муравьев начнется новый день — очередной стремительный шажок в бесславие. В пустоту. О, только не об этом. Пустота — великий общий знаменатель, он, быть может, всех помирит — плебеев и патрициев, как за любым окном — одно и то же небо. Небо тоже пустое, но со смыслом. Небо, оно же Бог…”.
В данном случае слово “пустота” является ключевым и также — двойственным. Действующие лица и бегут от нее и стремятся к ней, потому что, с одной стороны, это отсутствие всего, а с другой — платформа для обретения чего угодно. Иначе, “пустота со смыслом”, внутри которой — стремление найти наполнение неба, смысл мира, жизни, гармонию естества человека. По Симоновой, эта гармония — в “равновесии” сердца, “хранящего все теплое, земное” и души — “прохладного кусочка неба”. Иначе, гармонии земли и неба, женского и мужского. Как правило, сердца и памяти у персонажей Симоновой хватает, ищется душа — “зеленоватое облачко, свечение, птица…”. И знаменательно, что открывающая книгу повесть начинается строкой “Есть мужчины и есть женщины, и то, что между ними происходит, — бесконечный повод для подражания”. Именно — подражания, а не описания, потому что происходящее действие напоминает карнавал и по сути своей является отражением карнавала сознания автора, сопряженного с действительностью. И все персонажи — порождение этой ситуации, отсюда — некоторая схематичность как их самих, так и происходящего с ними действия.
Иными словами, Дарья Симонова пытается решать задачи своего литературного поколения — обретение целостной картины мировосприятия при сохранении ее неоднозначности и открытости, что влечет за собой определенные эстетические приемы. И ее персонажи “все из одного лягушатника, они ведь подружки!” — даже если речь идет о мужчинах. Они разбиваются на пары по принципу противоположности или сходства, разыгрывая варианты жизненной драмы, и это всегда — драма, а не трагедия или комедия. Например, сестры Аня и Лена — бойкая и застенчивая, Лилит и Ева, из которых мужчина выбирает в жены, естественно, вторую — а первая гибнет в автокатастрофе. Сестры Эмма, более-менее устроенная в жизни, и Шуша, которой “жить негде, не с кем и незачем”, потому что “сама себя спустила с цепи и захлебывалась от свободы”. Живущие без прописки, по знакомым и приятельницам, подруги Лиза и Рита, не унывающие ни при каких обстоятельствах, потому что “в сущности, мир был за них и с ними, и они были в нем свои”.
Это они воспринимается как некое сообщество, объединенное дружеской взаимопомощью одиноких и ищущих, “пока еще не умеющих” жить в одиночестве. При этом постоянно возникает тема свободы, открытости миру, порханья, птицы, бабочки, куколки и некой метаморфозы, отсылая все к тому же — поиску души, символами которой являются птица и бабочка. И показательно, что уход в стабильное благополучие, как правило, обретение брачных уз, воспринимается в буквальном смысле как обретение уз и отказ от себя самого. Можно, конечно, сказать, что речь идет о союзе без большой или истинной любви. Это, конечно, так, но не в этом дело. В сущности, речь идет о взаимосвязи “женского вопроса” с проблемой становления человеческой личности — на фоне извечных проблем богооставленности и “маленького человека”. Поскольку мир безжалостен к слабым и маленьким, а “Бог слишком высоко забрался”, оттуда “все выглядит довольно сносно”. И свой “голос”, сиречь проявление души для полного становления, надо отстаивать, “пробиваться, ломая когти”, “идти ва-банк”.
Здесь же предъявляется тот женский счет мужчине, который лежит в основе феминизма: “мужчина пахнет мужчиной, а совсем не бабочкой”. Иначе, он не опора в главном. У Симоновой приходящий на помощь мужчина — друг или приятель, пусть это даже бывший муж или любовник, — товарищ в некоем то ли братстве, то ли сестринстве. И показателен финал истории с удалением больного сердца: “Вот почти все и кончилось. Мне осталось вспоминать и радоваться, что история завершилась исполением желаний. Майя нашла себе приятного молодого человека, ее матушка — успокоение, я осталась одна. Огарок выполнил все как задумано, он вынул Майкино сердце. Она забыла все, что до… Ведь память наша — в сердце. Она забыла дом свой, свою мать, меня, свой старый плащ… Ну да бог с ней”.
Оптимизмом веет только от как бы оборванных, незавершенных и тем самым открытых в будущее “историй”. Поскольку “главная радость бытия — в смене воплощений” при честной верности себе — остальное, как говорится, судьба и Божья воля.
Представленные в сборнике рассказы и повести находятся в русле идущего сегодня процесса слияния массовой и элитарной литературы и могут быть интересны самому разному читателю. Этот путь предъявляет к автору довольно жесткие требования, прежде всего в отношении языка. Здесь Дарье Симоновой не всегда хватает выверенности в организации речевого потока и лексической убедительности. Однако речь идет о молодом, становящемся авторе, поэтому имеет смысл подождать новых произведений, которые, надо надеяться, не замедлят появиться.
Людмила Вязмитинова