Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2002
* * * Ах же ты и что же ты уж и гро’ши прожиты что по чести нажиты стой же ты куда же ты врозь узоры вышиты ниже ты и выше ты так лишь цепи нежат и реже ты и где же ты * * * Говоришь как поёшь, пьёшь весёлый коньяк, чуешь, каждый глоток — золотист? «...Только сразу скажи, если что-то не так: я поставил на ухарский свист, я на узкое облако глаз положил, отряхнувшее с перьев росу. Молдаванский коньяк только пену вскружил, а слабо’ — удержать на весу?» На двоих разливал, за троих обещал, только что’ эта муть в янтаре — перед тягой подростка к опасным вещам, боже праведный! — к честной игре? * * * Берега и швы, номера и цены... За усмешкой — вздох, что по сути — крик: «Я боюсь измены, боюсь измены! — Не могу забыть, как Иов-старик был вознаграждён, и они вернулись, но поклялся он не сличать примет...». — Отстранял дары, но к тебе тянулись горсти слёз, монет... * * * Исполни и мои желания Творец пока ещё грешно башкою на торец пока смешно и жалко нараспашку клянусь вину заглажу и промашку исправлю только Ты не обмани верни верни звук рынды на «Прекрасной нивернезке» и мимо наших лиц на влажной фреске — туманы и причальные огни... * * * Воспитывай сердце жестокостью ближних, питай его милостью тех, кто вдали. У края воды на заржавленных нижних ступеньках сиди и считай корабли. Плела оправданья молва круговая портретам, утратам, годам, городам, не помню — бетонка ли береговая напела: «Тебя — никому не отдам. Не выдумать этой тревоги нежнее, как музыки в помощь — нельзя веселей. Когда отпущу — ни о чём не жалея, взойдёшь на один из больших кораблей...» * * * Плыли кудри — звёздного потопа золотая скань. Под покровом ночи Пенелопа распускала ткань. Шито бы да крыто всё сначала так и шло, да пряжа истончала — в цвет не подобрать... «Рано умирать! — она кричала, — Глупо — умирать...» — домочадцев, слуг не узнавая, комкая постель... Плыли кудри: пена меловая, снежная кудель. * * * Пребывание на земле — прибавление Богу лиц. Отпечаток стопы в золе. Пар от вымытых половиц после выноса. С первых слов пониманье провала в речь и согласье поверх голов — лёгкой нежностью пренебречь. * * * Усушка, утруска, отписка, подмазка... и на’ тебе — жизнь: как ревизская сказка, как слёзка младенца, не стоит её размазывать — терпим же, бисер не мечем... ...Сухая трава, и разжалобить — нечем. Вот видишь, хороним во имя Твоё. * * * Далее — просто утрата, даром что — спорщик, бретёр... То ли — по свечке на брата, прежде чем обе — в костёр? То ли — смолистая пена брызжет, шипит береста?.. ...Далее — просто подмена. Калька с пустого листа. * * * Пока не требуют билета, пока не тронулся состав, аполлоническая мета не жжёт, и помнить перестав о ней, негромкий посетитель общественных притужных мест минует холл и накопитель, сличенье внешности, арест, ещё какие-то задумки вокзальных монстров и жрецов, в чумном буфете пьёт из рюмки, и бутерброд в конце концов неплох — покуда плащик сохнет, и мух на столике пасёт тот, кто ослепнет и оглохнет, но жертву всё же принесёт. * * * Кофе на балконах литкафе политбюро вот они в колоннах и на локте серебро башлыки и каски фехтовальщики стрелки той ещё закваски старой гвардии полки той ещё эпохи самолучшая пора жохи выпивохи коноводы фраера издали воспетых разонравившихся в дым нет их на лафетах и под шёлком голубым * * * ...вилкой по водке Л. Лосев Дымись, очаг, кривись, физиономия, куда ни брысь — палёный абсолют, кулинария эта, гастрономия, порядок первых и последних блюд. Плечо на вате, роза на картузике, сто лет, семь бед — ответ всегда один: перебивай, лабай на скверной музыке, плати за всех, весёлый господин! Табачный дым — рассохшимися жилами. Житейским штормом выщерблен торец. Воде-то что, ну вилами — так вилами, косарь — не лабух, писарь — не боец. * * * На масштабке в плётку стянешь Волгу, Одер и Аргун... Ахнет, жахнет — пылью станешь, кокаиновый драгун. На нездешнем, внешнем фланге — птичкой, точкой, запятой... Истребитель — это ангел, делом смерти занятой. На Сапун-горе, на Шипке, в Порт-Артуре, Ханкале — приберёт твои пожитки, выдаст пайку на стекле. Где-то всхлипнет пианола, хохотнёт гранатомёт, дозу чистого помола ветер с зеркала смахнёт. * * * Куплет на лжи. Балет на саблях. Гримасы соцтруда. Поплыл по озеру кораблик неведомо куда. Не век, отцы, чесать животик — тогда и замелькал петровский ботик, юркий клотик ненашенских лекал. Ах, историческая драма, Таврический поход, колониальная панама, железный пароход! Смешались в кучу кони, люди, пролётки, шевроле, лежит ничком на царском блюде гусыня на орле. Горят на Сеньке тюбетейки. Две тыщи на кону. Никто, ребята, ни копейки не должен никому. * * * Седина татарника в цвет золы в дымке сумерек и жары, и фригийского василька мослы, золотые его вихры под пыльцой заката — вчерашний день, чай малиновый с калачом... Повернись неловко, плечом задень — как и не было за плечом. * * * Что теперь — эта память, и рельсовых струн на горбу перехлёст? Холостой перегон, кафедральный чугун, литераторский мост... А сюжет, над которым корпел, горевал с юных лет, с пьяных глаз, — до смешного похож на блестящий провал, на поспешный отказ. * * * Тот будет жить, кому всего несносней, на то — долги, приятельство, родня... Пейзаж подбит бумагой папиросной, и ветер жжёт, развёртку леденя. Полцарства — за истерику скупую, содравшую с ресниц полутона! ...Но ветер шьёт как будто бы вслепую — тупой иглой и мимо полотна. * * * Стыдясь, поспешает в родные пенаты сновидца душа. Твоя же — давно обрубила канаты, и тем хороша. Сновидец проснётся и людям расскажет, а ты — никому: что слаще кусок, если так и не ляжет в земную суму. Екатеринбург