РЕЦЕНЗИИ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2001
РЕЦЕНЗИИ
Е. О’Морфи
Берлинские музы
Мина Полянская. Музы города. — Берлин, 2000.Мина Полянская, автор книги «Музы города», училась у Н.Я. Берковского, работала в литературной секции ленинградского Городского бюро экскурсий, теперь живет в Берлине, пробует себя в прозе и собирает материалы о литераторах, волей судьбы оказавшихся в Германии (прежде всего об авторах русских, но в последнее время и о немецких).
«Музы города», как предупреждает предисловие, — о литературной среде Берлина. В книге собраны очерки, опубликованные в разное время в берлинских журналах «Студия» и «ЗЗ» («Зеркало загадок», где Мина Полянская литературный редактор), включены также и новые статьи — новый вклад в историю литературного Берлина. В итоге среди героев — Клейст и Гофман, Тургенев и Достоевский, Набоков и Горенштейн (а если добавить многочисленные параллели, круг персонажей еще расширится: в одной только главе о Клейсте на сцену повествования выводятся также Данте, Гюго, Гете, Цветаева, опять-таки Гофман и Достоевский…). Книга, безусловно, — ценный источник информации; главка о Ф. Горенштейне (который стал в последние годы постоянным автором «ЗЗ») — один из немногих источников сведений о берлинском периоде жизни известного писателя.
«Музы города» написаны в Берлине, но отпечатаны в петербургской типографии — ориентированы на читателей двух стран и потому двуязычны. Не вполне последовательно, правда: на русском и немецком публикуются многие, но не все очерки; состав переведенного, видимо, пополнится в будущем.
Некоторые погрешности неизбежны (думается, список источников был бы не лишним), но в целом книга настраивает на рекламный стиль рецензирования. Она увлекательна, написана легким, читабельным слогом, с удачной дозировкой точных фактов и свободного воображения (помогающего соединить детали прошлого в живые картины). Тон нередко ироничен и вместе с тем объективен; лучший, может быть, пример — статья о Тургеневе. С одной стороны, всплывают подробности заграничной жизни классика, так сказать, подрывающие его репутацию (к общеизвестному эпизоду на потерпевшем катастрофу пароходе добавлены новые сюжеты); вместе с тем, о Тургеневе Полянская пишет с явным удовольствием, и он остается бесспорной «гордостью русской литературы». Дочитав статью до конца, читатель переживет и сострадание к этой драматической судьбе и мизерному завершению ее, узнав, как возвращался в Россию гроб с телом знаменитого русского писателя: в деревянном ящике для клади, в товарном вагоне и по багажной накладной, без сопровождающих, без извещения.
Автор строит повествование так, чтобы читатель, разрешив одну загадку, оказывался перед новой. Так, статья о Клейсте, оттолкнувшись от тайны двойного самоубийства на берегу Ваннзее, проясняет причины смерти Клейста и его подруги, но оставляет открытыми многие вопросы: например, остается вполне загадочным содержание сожженной Клейстом «Исповеди моей души» (предав рукопись огню, Клейст «повторил» жест своего героя, перед смертью уничтожившего некую записку с таинственными пророчествами).
Любопытен в статье о Клейсте своеобразный диалог о сочетании жизненного и поэтического начал. Цитируются слова Гофмана о необходимости жизненного фундамента построек воображения: если подмостки фантазии укреплены на почве жизни, всякий получает шанс пройти вслед за поэтом-проводником в его сферы. Однако Клейст, кажется, добивался прямо противоположного результата. Мало того, что поэт скорее фантазию обращал в фундамент жизни, перенося в собственную судьбу логику и эффекты искусства (превратил — как уверяет автор книги — завершающий акт своего существования в акт театральной пьесы: подыскал красивые декорации и разыграл трагическую роль). Главное, Клейст не пожелал распахнуть дверь в окончательно избранный им мир, напротив, захлопнул ее — «всякому» туда не попасть. «Исповедь души» сожжена, а повторить последний шаг поэта-романтика никто не отважится — публика лишилась вожделенного зрелища, занавес закрылся наглухо.
Конгениальный Рильке, посетив могилу Клейста, набросал в записной книжке: «Мы — не ясновидящие и не слепые, все мы — ищущие, ты это знаешь. Быть может, ты, нетерпеливый таинственный Клейст, — найдешь». Не многие находят мужество признать, что доступ к тайне закрыт, и оставить поэту право на нее; большинство зрителей упорно гадает о продолжении действа, о том, что было дальше по ту сторону жизни, по ту сторону «пьесы». Впрочем, кто осудит соблазненных?..
Статья о Клейсте, кажется, лучшая в сборнике. Она, по сути, претендует быть чем-то большим, чем «краеведчески»-литературоведческое исследование. Речь не только об использовании приемов беллетристики. По сути, литературовед, «идущий по следу», продвигающийся к смыслу последнего фатального жеста Клейста, пытается воспроизвести само мышление поэта и усвоить черты его творческого поведения.
Автор книги заботится об эффекте присутствия, подобно беллетристу, тщательно выписывает подробности: выражение лица, детали одежды, о многом говорящие позы (Клейст путешествует, «забившись в угол тряской кареты»). Все это любопытным образом сочетается с намеренной фрагментарностью повествования, с решительными композиционными перестановками. Обращают на себя внимание внезапные скачки во времени: сразу после рассказа о прибытии поэта в Берлин сообщение о самоубийстве, что произойдет через два года, тут же информация об архитекторе, авторе проекта дома, выстроенного на месте того, в котором жил Клейст, тут же сообщение о мемориальных досках (то есть о еще более позднем времени), тут же, в описании барельефа, образы Клейста — и все это в пределах двух вводных страниц. Итог этих манипуляций — впечатление неоседлости, номадического блуждания слова повествователя (будто души во сне) — по чужим пространствам и временам, в том числе и по фантастическим, вымышленным. Плоды воображения странно ярки, подлинные же реалии неожиданно призрачны: то, что видит современник, растворяется, исчезает, на месте берлинских достопримечательностей проступают иные контуры и краски, а затем и лица, движение, шумы и голоса… Так время настоящее (присутствующее лишь табличками с нынешними названиями улиц и мемориальными досками) — застывшее, кажется, вполне мертвое — вытесняется чем-то более живым.
Соблазнительно вывести стиль «Муз города» из деятельности Мины Полянской в ее «прошлой жизни». Всякий талантливый экскурсовод помогает унестись воображением из современности в былое, заместить то, что открывается сегодняшнему взгляду — картиной того, чего уже нет. Но можно, далее, строить догадки и об особых условиях, стимулировавших такого рода оптику. Кажется, ленинградские «краеведение» и гидовская практика недавних лет обнаруживали склонность превращаться в «эскапистский» проект (перемещения в иную культуру). Разумеется, если экскурсоводу удавалось сосредоточиться или даже специализироваться на «литературных местах», избегая готовых (рекомендованных) общих маршрутов — где обязательны история революции, административные здания, знаменитые фабрики и заводы, клубы и больницы, призванные демонстрировать преимущества «развитого социализма» с его заботливой социальной сферой. Современностью незаметно, но настойчиво вытеснялись из фокуса внимания знаменитые дворцы и соборы, парки, решетки и мосты, Трезини, Растрелли, Монферран и Воронихин, Захаров и Росси… Прошлому отдавалась дань почтения, но при этом оно превращалось в роскошные декорации, в музейные «сокровища», в которых жизни нет; об этом выразительно писал Битов в знаменитом «Пушкинском доме». «Жизни нет там, где она уже была»; но как справиться с порывом разрушить это взаимное отчуждение «жизни» и «культуры», как пересилить желание угадать и вывести из забытья запечатанную в «памятниках культуры» жизнь? Несомненно, что-то подобное переживал ленинградский экскурсовод, интуитивно или осознанно искавший Настоящего настоящего и Живой жизни.
Впрочем, вопрос о происхождении стиля книги разумнее оставить открытым.
Презентация книги в Берлине собрала огромную аудиторию. О причинах, опять-таки, можно лишь догадываться: вкус живой культуры, живой истории, живой литературы — живее, видимо, чем быт нынешних эмигрантов, которым, при всем гостеприимстве немецкой стороны, не может быть вполне уютно здесь: без языка, обремененным работой не по специальности (иногда и вовсе без работы). Вновь затребован старый опыт «ухода»?..
Можно предположить, что «Музы города», дополненные новыми переводами и новыми очерками, выдержат по крайней мере еще одно издание; и если так и будет, то, пожалуй, не только благодаря новизне тематики книги.