живопись, галерея «На Песчаной»
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2001
ВЫСТАВКА
Татьяна Бурдакова
Какой бывает тишина
«Взгляд мужской и взгляд женский»,
живопись, галерея «На Песчаной», 17 ноября — 12 декабря 2000 г.Быть может, он и не останется без ответа, этот вопрос: когда творит истинный художник, какой особенностью обязан он (и обязан ли вообще) человеческому полу, в котором воплотился? И речь не о мужском и женском начале некоего цельного духа, в итоге, вероятно, бесполого: внутренние соотношения разнообразны, как рисунки на пальцах, и можно легко обмануться, если имя-подпись случайно окажется стертым, затушеванным, разъеденным или попросту непропечатанным… Но когда ничего не случилось, и нужные буквы перед глазами, а тем более если соблазном в памяти «живой лик», мы подспудно сопоставляем, ассоциируем, придираемся, подключаем недорогой нарциссичный «психоанализ», и вот нам уже кажется, что что-то, да, вот, это, похоже, именно оттого, ну, конечно!..
Ахматова не хотела, чтобы ее называли поэтессой, но она никогда не скрывала в стихах себя-женщину. Интересно, трудно было бы отыскать «женский» след без ее «подсказок»? Мы ничего, по сути, об этом не знаем — ни о следах, ни о подсказках. Самое большое, что мы можем, — чувствовать эти начала, усиленные, разве что, полом биологическим. В чем они себя проявляют, сказать невозможно, если вздумаешь объяснить осмысленно или, напротив, мгновенно, по первому импульсу наития. Когда есть гении обоих полов, количественный фактор беспомощен что-либо доказать или опровергнуть. К талантам придираются смелее, да ведь тоже, кажется, напрасно.
Но если подберется однажды ответ и на этот вопрос, не поручусь, что вот тогда он не окажется лишним для тех, кто его искал.Вероятно, за прозрачную условность нужно принять название выставки «Взгляд мужской и взгляд женский» — она открылась 17 ноября в галерее «На Песчаной». Два художника, связанные творчеством и жизнью, все-таки остановились на этом названии, а значит, и мы ему подчинимся, в каком угодно толковании. Женщина не побоялась вынести в заглавие свое родовое и, увы, до сих пор непрестижное имя, не побоялась вынести его в сопоставлении.
Упорное, нарочитое чередование «мужских» и «женских» картин в какой-то момент сбило и меня именно на такое сравнение. Устав осуждающе рефлексировать, я оставила себя в этой несвободе. Но «взгляды мужские и женские» сменились скорее, чем я ожидала, взглядами двух разных художников, только и всего; можно было забыть о дыхании.Просмотр экспозиции начался «неправильно», не с «начала» — ни справа, ни слева — а с осени Сергея Клишина. Это были картины, которые «отплывали», и мне захотелось успеть с ними. Я не думаю о школах, лишь об ощущениях. Схожее чувство вызывали у меня когда-то пейзажи Сислея — однажды взглянув, ты плывешь, и вот не то чтобы глядя на них, мимо них, а с ними, в них, мимо чего-то необязательного, что присутствует где-то поблизости и пытается, но все же не имеет значения… Картины часто звучат, но и «Осенняя тишина», и «Царицынская осень» бесшумные, немые, воплощенно осенние. Они не притягивают внимание — втягивают всего целиком, мягко, но стремительно, не встречая вовсе сопротивления, как тот, уже недетский взгляд с картины «Уходящее детство»… Потом, когда узнаешь, что ты вновь по эту сторону, припоминаешь ознакомительный стенд и, не будучи искусствоведом, доверяешься профессионалам-составителям, по-ученически соглашаясь: да, выразительная, фактурная манера письма, конечно, передача сложного состояния фактуры, все, пожалуй, так и есть; от себя добавляешь, что не так важна перспектива, а то и совсем не важна, важны зато цвет и свет, и что-то еще, в который раз в сознании задрожит имя импрессионизма, смущенного нашей вековой мучительной любовью, и вернется то утро, когда в кассе ЦДХ, на обложке красивого журнала, слева, от нечего делать взгляд выхватил заголовок: «Русская душа импрессионизма», и машинальный безалаберный ответ изнутри: «мне тоже так всегда казалось», не зная, о чем, собственно, они там, но и было, и есть — неважно, мирочувствование и манера не наглухо, но глухо связаны, и что от манеры, а что от той «души», мне можно не отвечать, я рядовой посетитель, счастливый своей безответственностью, но это — есть.
Манера именно откровенней в крымских пейзажах Клишина. Елена Ширенина работает иначе, но южные ее картины сопоставимы в этом с вещами Клишина. Ее Крым рядом, перемежаясь, усиливая или удваивая созвучие названий. Здесь у нее главенство цвета, у Клишина — света. Средневековые крепости, армянская церковь и белые церкви Карантина, рыбацкая бухта, пристань, Карадаг, и древняя Феодосия — улочки, домики, камни… Одинаковые названия картин Сергея Клишина и Елены Ширениной — дело обычное. Возможно, это прием, но и очевидное стремление как можно меньше называть, отсюда — и проще. Названия не раскрывают, лишь сопровождают, потому банальности не боятся. Это свойство классической живописи: она редко нуждается в их комментариях. Но есть в них свои ключевые слова, одно из которых, на двоих одно, — дворик. Едва ли не чаще остальных встречается оно в названиях. Феодосийские и старомосковские — дворики, уголки, подворья, неожиданно разные под общим именем и в тесном соседстве; тут-то впору вспомнить о взглядах, их особость обострена на едином «объекте». У Клишина сама улица, домики «в полный рост», у Клишина стены, а купола его церквей — если не ввысь, то в единстве с целым строением; утонченность цветовых сочетаний тоже — его. А вот булыжник и черепица крупным планом на крохотном холсте, «фрагменты» то ли дома, то ли улицы короткими широкими мазками; крыши, а не стены, крыши и купола «сами по себе», не открытость, а спрятанность, потаенность, — это Ширенина. Цвета ее раскованно насыщенны, там, на стенде, было и об «условности колористики», перенесенной в станковую живопись; похоже, это тот случай, когда иная, пусть и смежная, профессия помогает оформить дарование. (Сергей Клишин тоже признавался, что опыт реставратора открыл ему особые секреты смешения красок.) Художник-орнаменталист попробовал писать маслом, и вскоре ему удалось не только означить свое творческое пространство, внутри которого нежат эмоцию и фантазию, но и сделать так, например, чтобы сказочные эльфы легко ужились с нашей осенью, весной и даже зимой, чтобы мы удивились чуть позже художнику, а не этим эльфам в «Сказках осени», чтобы искали их даже в «Вербе», когда там их вдруг не окажется, чтобы не поверили, что малыш, стоящий с саночками «На поляне», спиной к нам, и те двое, что «Перед Рождеством» уже довольно далеко шагают по снегу, взявшись за руки, в ярко-фиолетовой ночи, в своих курточках с капюшонами, а капюшоны с «кисточкой» и слегка приспущены, — что они просто так, малыши… Фантазийные картины и лирические пейзажи Ширениной давно живут насмешливо-независимой жизнью, трогательной и чуть лукавой.
Но не отпускает пока Крым. Феодосия, древний город, когда-то он назывался Кафа, я узнала об этом, когда училась в третьем классе, а после, в течение многих лет, неспешно узнавала наш Крым и влюблялась в ночные, диковатые, пестрые легенды той земли. Почему же все-таки Крым? Почему так волнует сейчас, что именно Крым, и — Феодосия? Туда до сих пор может поехать любой, в том числе я, никакой пока несбыточности повторения. Туда ездят летом художники, они любят его, вот и все. Нет, не все. Это ведь опасно — увидеть то, во что однажды вросло твое детство, что знакомо наощупь, не то что на взгляд. Другие картины очаровали, они имели на то право и силу, эти, во-первых, не разочаровали, что и было сильнее любого очарования в случае моей нелепой субъективности, а ведь наступило еще и во-вторых… Интересно и то, что художники ездят в Крым давно, а все «южные» картины экспозиции написаны в течение двух последних лет. Еще десять лет назад они были, возможно, в числе многих, чью мысль о лете монопольно удерживал Крым, и кто теперь, в основном, путешествует по остальному миру. Это понятно и, в общем, хорошо, только он остался, оторванный, непознанный, заброшенный, во всей своей печали невостребованной неотъемлемости. А Феодосию почему-то всегда очень любили именно москвичи, в летний сезон три дополнительных столичных поезда обязательно подавались на платформы ее обыкновенного вокзала, с которого и на который убывали и прибывали в числе прочих отдыхающие и жители соседнего Коктебеля…
О том, что не понравилось, незнатоку иногда, к счастью, разумнее помолчать. Тем более, если такого наберется вряд ли больше того, что имеют в виду сами художники, говоря о неизбежном разочаровании в минуты, когда впервые видят свои картины аккуратно вывешенными в специально подсвеченном зале.Еще у Клишина и Ширениной есть ученики в Профессиональном лицее декоративно-прикладного искусства им. К. Фаберже, выставка живописных и графических работ которых состоялась в той же галерее, в соседнем зале, в те же дни. Рядом с мастерами.
Это также особенность наших дней: серьезный крен либо в сторону популяризаторства, либо в сторону зауми, а заодно и псевдо. Фантастическая эрудиция и одновременная неспособность справиться с ней — к сожалению, уже знак времени. Традиция и классика для многих нынче слова непечатные, но, поскольку к таковым не отношусь, желаю их хранителям и продолжателям и дальше находить средства на дешевые рамки для своих картин, потому что, когда их совсем нет, работы не выставишь, а когда они есть, их все равно вроде не замечаешь, если только они сами не произведения искусства…