Стихи
Виктор Коваль
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2000
Виктор Коваль Личные песни об общей бездне Участок Моя судьба тут возле прочих обнаружена — У яблони, среди дубов и сосен. Садовое товарищество «Дружба», Участок номер два, пять, восемь. (из песни) На даче все мои остыли чувства. Теперь одна, за то, что бесконечна, Меня вселенная волнует. И капуста. Тем, что вся в лист ушла без кочана. Ушла. Ну что же, включим телеящик. Мелькая, дикторша с павлиньими глазами О времени доложит настоящем, Исполненном кривыми полосами. Гроза ему помеха. Что же делать? Стучать по ящику? Нет. Чтя её науку, Считать секунды после вспышки: «…восемь, девять…», Как далека она, определять по звуку. Близка. На раз. Бьёт в глаз и по ушам. Конечно, в силу переменчивой натуры Она уйдёт когда-нибудь. Ушла. И только лишь едва-едва фигуры Двоятся в ящике. А там Одним прыжком, по-моему, Ван Дамм Уделал гадов. Или Брюс Уиллис? Да. Тля ушла, но появились Огнёвки. Гурченко с Кобзоном Поют на празднике в Колонном зале, А я, как будто бы, что там, за горизонтом, Гляжу, коль ящик мой назвали «Горизонтом». Из центра новым образцом смещённый, Он здесь пожизненную отбывает ссылку. Опальный, но не заключённый. Переключаю. Надо взять бутылку, Пока Руслан не запер продпалатку. Переключаю. Оба в виде голом На койке в страстную вступили схватку. Она его кончает ледоколом Беззвучно, если ящик я не шлёпну Ладонью в бок и кулаком его не тресну. Где, интересно, кошелёк мой? На всякий случай интересно. Тут звук прорвался. Вурдалаки Рычащие из-под земли попёрли. А там, наверно, в продпалатке Один кагор, что застревает в горле. И, кстати, почему насчёт компоста Не проявляется обещанный Кузяев? — Покрыла нас коррупции короста, Везде начальники, и нет хозяев! Неужто это наша хромосома? — Спросил на НТВ какой-то лысый. Переключаю. Снова на Кобзона. Реклама перхоти с известною актрисой, На фоне газводы ноги её реклама. Нет кошелька. Но для меня у старины Руслана Как будто бы кредит Немного приоткрыт. Переключаю. Общий план с народом, Бунтующим у лопнувшего банка. Ах да! Не ледоколом — ледорубом. Сместилась рамка. Кен республиканец В сенате требует от Билла демократа Сдать сперму на сравнительный анализ, — Стучу по ящику, — с той спермой, что когда-то Пометила одежду практикантки На стажировке в круглом кабинете. Дрянь кинескоп! Хитры американки! Коварна справедливость в Новом Свете! И в Старом — нет спокойствия и мира. Нет чёткости! По-моему, де Ниро Из револьвера шлёпнул Аль Пачино. Так кто кого? Но тут, как говорится, Всё — дым в Крыму. А вот сему причина — Мой «Горизонт». Нагрелся и дымится. Стучу по ящику. Ему давно пора бы, Чтоб не коптил и не было пожара, Лежать на свалке в глубине оврага. Переключаю. Жизнь подорожала, Но кошелёк нашёлся сам собою. Стучат. Нет, не бандиты. Просто Пришёл Кузяев. Разговор с Кузьмою: Взаймы не дам, ты понял? — без компоста. Переключаю на судьбу бюджета, На в Амазонии диковинного зверя. Черна Одилия, бела её Одетта. — Есть, — говорит ведущий, — биосфера И ноосфера. Ясно без пол-литра, Что в Икшу надо бы слетать за химикатом. Такие, брат, суперфосфат-селитра, Заботы об участке о своём покатом. Переключаю на свою в крапиве грядку. Вот прополол. Вот мельбу подвязал. В упор не вижу продуктовую палатку. А вдруг увидел бы — так всё равно б не взял. А вижу я, как звёзды мне мигают, Стою с ведром весь в извести у древа, Где чувства, прохлаждаясь, намекают, Что надо что-то делать для согрева. Что делать? — не терзать себя вопросом. Как песню выслушать свою родную речь: «Огнёвку извести, слетать за купоросом, В железной бочке мусор сжечь!» Надрался и орёт, — так песню понимают И речь мою соседи повсеместно. А звёзды что? В натуре не мигают. А шепчут что — доподлинно известно. Известно, надо жить с собою в мире. И о самом себе особенно не грезить. Считаю, засыпая: «… три, четыре…» И дальше снится мне, что девять, десять. Текучка Жить по условиям, конечно, ненормальным Нас заедающей текучки, — Где зажигалка? — хлопать по карманам И вдруг по лбу, — сегодня день получки! А нет получки — думать о причинах Того, что быть имеет место. И, конечно, О бесконечных величинах, Больших и малых. И конечных, Таких, как мотылёк и диплодок. Что больше, — думать, — Космос или Бог? Или вобще не думать. Тупо Без ненависти и без любви (Такая техника едва ли мне доступна) Глядеть на третий глаз у визави В автобусе в районе Ступино. Или в метро на станции «Коньково» По требованью старшего сержанта В своих карманах рыться бестолково: Где паспорт? В каждом — зажигалка. Пиджак не тот, не тот режим. И вдруг по лбу: мы все принадлежим Текучке — жизни, речи, мысли! Она течёт иной раз не туда: «Всё было бы иначе, если…» Иначе если — вспыхнула б вода. Противна Богу огненная речка, Угодна — даже в смысле узком Текучка в понимании «течка», Иначе — был бы я моллюском Нетеплокровным или птаком, Скрипел бы клювом и вертел, Как осьминог, округлым зраком, Или, как эти, Вставши в полный рост вороны, Шипел бы, слал вокруг проклятья, Раскрыв широко, как объятья, Свои птероны. Набросок этот, только с виду мрачный, Изображает танец брачный На Декабристов двух ворон. Что меньше — Бог или нейтрон? Где Родина, а где Отчизна? И Божий дар — свободен ли сегодня От наказания Господня? — За эти детские вопросы укоризна Отцу семейства воздается автоматом: Где зажигалка? Где? (И не ругаться матом?) И вдруг по лбу: яичница горит! Её возможно спутать с Божьим даром, Работодатель в трубке говорит, Что есть известные задержки с гонораром, Но кризис, видимо, подох. Надейся. Простая истина: «Когда ты не побрит, Вставай у зеркала и брейся» — Звучит по-издевательски хитро, Как «отпуск», «бюллетень» и «пенсия», И, если ты одет, «то выкини ведро», А если нет — «тогда оденься». Всё в том же пиджаке и при иных режимах Я повторяю истину простую: Покуда я поэт, моя текучка в жилах, Надеюсь я, не утечёт впустую, Как брань прохожего на думские законы, Как февралю необходимый насморк… Пока ещё не все московские мильтоны Мой красный прочитали паспорт. Исповедь портрета Человек я сероокий Бросил взгляд из-под бровей, Если в профиль — однобокий, Если сверху — муравей. Был я человек-малютка, Вырос — сделался похож На кого-то — это шутка. На Шекспира — это ложь. Просто мне, как говорится, Жизнь взаправду дорога. Я не должен бы родиться С точки зрения врага. Просто я, как все, нормальный, Быт ругаю неуютный. Вообще — принципиальный, Но сейчас — сиюминутный. Человек я не противный, Не горчица, не сироп. Если выпью — коллективный, Если слишком — мизантроп. Было. Видел в жизни всяко. Так припомнить не пора ли, Скажем, на Тянь-Шане яка, Хоннекера на Урале? Человек я небогатый, Весь в родителя пошёл. Безымянный мой — женатый И прокуренный — большой. Закон подлости Закона подлости никто не отменял. Наоборот. Он в силе. В действии опасном. И тот же самый с маслом бутерброд Законно упадает книзу маслом Во исполнение допущенного зла — Вдруг со стола. Мне эта неудача оттого противна, Что легитимна! Но я, дитю подобно, не запла╢чу, Увидев в перспективе безнадежной, В силу закона подлости, удачу Противоправной и мятежной. Обидно. Ближнего любить, Как самого себя — и быть страдальцем. Всего делов-то: бутерброд к столу прибить… Так нет: кувалдою по пальцам! В концерте Мне Бог велел на музыке играть. А вот природа в слухе отказала. Она мне в ухо правое задула Комок дикорастущей ваты. Господь ревёт: «Играй же, не ломайся, В блок-флейты дуй, в бамбуковые палки, Всю вату вон из уха выдувай! А ты, Натура, сядь в его концерт!» Неловко мне с дикорастущей ватой, Напоминаю, в правом ухе, На публике, по-разному предвзятой, Играть в своём, подчеркиваю, духе. Мелкая мистика Воображаемая стрелка Блестящий сдвинула предмет. И — покачнулся табурет, И на пол грохнулась тарелка. Я так подумал им в ответ, Исполнен мистикою мелкой: Мечта тарелки — табурет, А тот тоскует о тарелке. О как же я посмел двуличный, Но человек по самой сути, Мечтою с мебелью делиться, Предмет её найдя в посуде? Нашёл, задел и на лету, Пока скользит столовый нож Вдоль рукава и за плиту, Сам на кого-то не похож, Явился раненый мужчина, На нём фуражка, серый плащ, Он следствие, а вон причина — Там за плитою нож блестящ. Я табурет подвинул павший, Налил в тарелку молока. — Наверно, скоро будут наши? Где наша рать недалека? Где наша сгинула вражина? Терпеть нам суждено доколь? Спасибо, мама покрошила Ему за ворот: хлеб да соль. Песня о гимне О гимне с раннего утра Поёт мне божеская птица: Играет гимн — вставать пора, Играет гимн — пора ложиться. Два раза в день в урочный срок Для счастья вашего и блага Играет гимн — очнись, сурок, Играет гимн — усни, трудяга. Он мощно входит в каждый дом, Как танк в атаку лобовую. Играет — сволочи, подъём! Играет — все на боковую! Я сотую сменил кровать, Но мне всё тот же голос снится: Играет гимн — давай вставать, Играет гимн — давай ложиться! Встреча в Ясенево — И далее экспрессом до Беляя, — Сказал хозяин гостям из Китая… Я разговаривал с китайцами, как с вами. Я про Китай им два часа рассказывал. Вань, Минь и Жень кивали головами, Неважно, что раскосыми. Они в ответ сказали, что надеются На перестройку и победу гласности, Что русские — почти что европейцы, Немножко лупоглазые. Мы виноградную откушивали ветку Без змей в тарелке и в уме дракона. Ушёл Китай к Литовскому проспекту, СССР махал ему с балкона. И я в уме заметил уголок, Цветными выгорожен ширмами, — Он нам сосед. Но как от нас далёк! Сел на экспресс. Какие мы обширные… Сёстры Им бы давно разделиться пора. Как вариант, на Фили и Динамо. Но Кате нужна кой-какая опора, А Маше — мама. Мамино платье из паанбархата Маша надела, а Катя насупилась. Катя треску пластала, порезалась, А Маша с гулянки брюхатая. Рыбьего сока из пальца сестры Выпила Маша и протрезвела. Видишь, как обе состарились? Разве Хватит им денег и хватит забот? Хватит. Они улыбаются. К празднику бывших друзей позовут, Торт испекут. Кулебяку. Кот Говорит Наталия: Знаешь, Вася, Или я, или Зашивайся! (из песни) Хозяин взял Наталью в женщины, И с нею — женского мурлыку. Он, в их постеленку положенный, Лизал какую-нибудь руку. Взяла Наталья в мужики Соседа, Паршина Василия, Хоть ей не очень-то ужимки Такой свекрови «се ля ви». Мать мужика, — а что я — кукла? — Покуривала «Ароматные». — Ваш кот во сне, как чёрт, мяукал. Амбрэ. Вы понимаете? А для Наташи едкий дым Был чем-то вроде наказания. Но вскоре каждый стал своим. Как чёрт У нового хозяина. У двери Сорвали суки домофон От скуки или ради цветметалла. Трендит, бывало, среди ночи он, Чтоб жить жильцам не показалось мало. Жму 27, а получаю 7. Из домофона мне кричит семёрка, Что я, наверно, чокнутый совсем, Как этот домофон, всех доведу до морга. Жму 27, а получаю 2. Из домофона двойка вопрошает, Откуда, мол, такая голова Растёт — живущему мешает? Жму 27. Её и получаю. Я там живу. И потому не отвечаю, Жильцам рассерженным подобно, Так истерично и так злобно. Завещание Сказала баба Ванга мне: «Сынок, Лук репчат ешь и ешь чеснок Для внешнего и внутреннего зрения. Власть не дразни, ты ей не раб, Дым не кури, не слушай баб Для внешнего и внутреннего зрения. Будь здрав. Страстями не болей, Лжи не скажи, вина не пей По своему╢, теперь уж, усмотрению. Детский вопрос Интересно в высшей мере, Хоть какая — неказиста, Есть ли жиче на Венере С точки зрения экзиста? (из песни) Дочка, пальцем в небо тыча, Вопрошает, изумлённая: Это бездна наша личная, Или с кем-то поделённая? Знаю. У авторитета, Чьи таланты разумеются, Тут покамест нет ответа, Но зато всегда имеются Личные песни Об общей бездне. Голос Под ёлкою мне голос был тревожный, Когда нагнулся я, грибник неудержимый: «Поверьте, я опёнок ложный. Вы понимаете? Не лживый!» Сковородка Восход. Уходит тень на запад. По лесу бродит антропос небритый. В уме со смыслом сопрягая запах, Под крышкой преют спорофиты. Их дядя Коля гнутый собирает, Ему под мухою с утра не разогнуться. Он палкою подол еловый задирает, От радости желая задохнуться, Воскликнуть чтоб с младенческой улыбкой: Гляди, какой во мху торчит крепыш, С порочной точки зрения бесстыж, Но чтим рогатою улиткой. И с точки зренья результата Он почитаем. И процесса… Душа уходит, Впечатленьями богата, С корзинкой полною из леса. На медленном огне под крышкой Им протомиться надо с луком, Листом лавровым и картошкой На постном маслице. Со звуком Сопрягая знак опасности, Трещит взволнованно сорока, О том, что в глубине ржаного поля Согнутый отключился дядя Коля, Но полыхает сковородка, Что надо срочно всем молиться о дожде, Иначе вся окрестность возгорится. Загасит сковородку по такой нужде Всё тот же антропос, Что не успел побриться. Дни Пришли такие грёбаные дни, Что не уйдут без руготни. Стоят, заразы, не желают Идти куда их посылают. А ты им, грёбаным, соври, Что ты как друг их не неволишь, Сказав: «А, кстати, не махнуть ли нам на три Каких-то буковки всего лишь?» Мох Я в году двухтысячном, Лет трёх примерно без, Где-то под Мытищами Углубился в лес. Утречко студёное. Для подъёма сил Я сел на пень. Варёное Яичко откусил. Откусил — и солнышко Восстало наверху. Опрокинув горлышко, Я упал во мху. Зелень-белень, крошево, Кашка, клеверок И всего хорошего Много между строк. Между строк, что брошены Покрываться мхом. Мхом всего хорошего Обо всём плохом.