Андрей Кончаловский
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2000
Гонка за лидером
Андрей Кончаловский. Возвышающий обман. — М.: Коллекция “Совершенно секретно”, 1999. — 30 000 экз.
Вторую книгу своей автобиографической дилогии Андрей Кончаловский начинает с заявления: “Я себя люблю”. В сущности, то же самое может сказать о себе, если будет откровенным, практически каждый человек. Исключение составляют разве что почти святые или совсем святые люди — вроде матери Марии. Полюбить ближнего пуще самого себя очень трудно. Но вот свое искусство — возможно. Кончаловский называет искусство самым возвышающим из всех возвышающих обманов. Именно этому он и намеревается посвятить свою книгу. И еще: “Все, что я пишу о себе, это то, что я хочу, чтобы вы про меня знали. Это возвышающий меня и вас обман”. Возвысить читателя посредством искусства — в таком обещании много самонадеянности, но цель благородная.
Те, кто знаком с первой автобиографической книгой Кончаловского — “Низкие истины”, — знают, что речь в ней идет не столько об искусстве, сколько о жизни около искусства, жизни разгульной и очень приятной. Подробно описаны первый сексуальный опыт с бывшей любовницей Михалкова-старшего, организованный для сына самим заботливым папой, последующие сексуальные экзерсисы, бурные пирушки в родительской квартире на улице Горького и пикники на Николиной горе. Так сказать, столица и усадьба. Неудачная учеба в консерватории, зависть к талантливому однокурснику. Маленькое утешение — талантлив-то он был талантлив, но имел неприятное свойство — от его обуви пахло (этот ставший всемирно знаменитым музыкант тоже опубликовал воспоминания, в которых не сказал ни одного уничижительного слова о своем консерваторском приятеле). Учеба во ВГИКе, на этот раз удачная. Первые кинематографические успехи. Но опять рядом вызывающий ревность более талантливый соученик — Андрей Тарковский. Однако главное место в книге занимают женщины. Жены, свои и чужие, любовницы, случайные знакомые, с именами громкими и не очень, вовсе не известными. Все они хотят героя мемуаров, все стремятся ему отдаться и отдаются немедленно, а если не сразу, то исключительно по недоразумению. Прямо какой-то Остап Бендер, которого, как известно, любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник.
Поскольку жизнь Кончаловского проходила среди людей с громкими именами, скабрезные истории про них читать занятно (как занятно слушать сплетни — слабость, присущая даже Льву Толстому). Правда, порой кажется, что читаешь не размышления кинорежиссера и сценариста, а сочинения репортера газеты “Московский комсомолец”. Впрочем, ведь недаром книга называется “Низкие истины”. Возможно, это продуманный план: первая часть дилогии — жизнь ниже пояса, вторая — выше. И пусть справедливо утверждение, что искусство — сублимация секса, но сердце и голова тоже принимают в этом участие.
В “Возвышающем обмане” Кончаловский собирался вернуться к началу своей биографии, на этот раз биографии творческой. Однако пишет он не столько о проблемах, которые его волновали и которые он хотел отразить в своих фильмах, сколько о быстротечных или затянувшихся романах с актрисами, принимавшими в них участие, и прочими попадавшимися на пути дамами. Возможно, так получилось неосознанно. Но все пошло по второму кругу. Подробная история брака с Натальей Аринбасаровой, в устройстве которого помогал первый секретарь ЦК Казахстана Кунаев (хорошо все-таки быть сыном главного писательского начальника), прочие женитьбы, разводы, удачные и не очень соития, “немки, испанки и итальянки”, влюбленные женщины разных стран и континентов. От скромной ученицы хореографического училища Наташи Аринбасаровой до американской кинозвезды Ширли Маклейн — никто не может устоять перед обаянием неотразимого Кончаловского. Советская актриса, “крепкая, как яблоко”, или француженка Жюльет Бинош, “напоминавшая прыгучую мартышку”, — все они оказывались в его постели. Иногда даже не добирались до постели — отдавались прямо в театральной ложе. И на седьмом десятке лет, по словам современного Казановы, его “старый друг” всегда, так сказать, на сексуальной высоте.
Москва 60-х представлена главным образом рассказами о счастливых обладателях рыжих замшевых пиджаков, ботинок на тонкой кожаной подошве, необыкновенных штанов. Поразительно такое пристальное внимание, страстный интерес ко всему этому со стороны не провинциала, не обитателя барака, для которого новая куртка — эпохальное событие, а молодого человека из сверхблагополучной семьи, при этом к тому же семьи творческой. Он с завистью смотрит на Луи Арагона и Эльзу Триоле, в чем-то главном, как и все иностранцы, отличавшихся от папы Михалкова и мамы Кончаловской, которые имели редкую привилегию ездить за границу. Ему кажется, что причина скептических взглядов иностранцев — “снисхождение к серости нашей жизни”. Но не было ли это сочувствием унизительности существования привилегированных рабов, снисхождением к отсутствию у них чувства собственного достоинства?
Очень рано у Кончаловского появляется желание уехать туда, где ездят на красивых машинах, носят кашемировые пальто и перчатки на заячьем пуху. Уехать, но при этом ничем не рисковать, не погрешить против идеологии. Как хорошо “…быть французским коммунистом. Вроде бы и за правое дело, а живешь в Париже”. И невинность соблюсти, и капитал приобрести.
Те, кто не мог вынести мертвящего давления советской системы, всеобщей слежки, кидались в омут головой, бежали. Наступил момент, когда оказалось, что “все рисковые люди уже уехали. Ашкенази, Спасский, Макарова, Нуриев…”. Последняя капля — отъезд Тарковского на съемки “Ностальгии”. Что ж, автор “Романса о влюбленных” хуже? Но все бежавшие ощущали на горле сжимающую руку власти, той власти, которая в общем-то была щедра к нашему герою, а рука ее скорей помогала ему. Да и он знал, как обращаться с этой властью, от которой ничего особенно плохого не видел. Он нашел выход —не стал невозвращенцем, сумел, по поговорке, и рыбку съесть, и получить иное удовольствие — женился на француженке.
В сущности, дилогия Кончаловского — история предприимчивого плейбоя. Еще в первую поездку за границу он предусмотрительно захватил с собой водку — не чтобы угостить, а чтобы продать. С годами на смену водке пришла икра. Чтобы провозить через таможню по шесть килограмм икры, когда разрешено брать с собой не более ста грамм, а потом выгодно реализовать ее, надо обладать недюжинными коммерческими способностями.
Кончаловский несколько раз подчеркивает, что не был диссидентом. И родителям грозил, что, если не согласятся на его отъезд за границу, станет диссидентом. Трудно сказать, какой смысл он вкладывает в понятие диссидентства. Собственное отвращение к советской системе и желание избавиться от нее, уехав на Запад, представляются ему вполне оправданными. Но желание избавиться от системы, не уезжая из страны, еще более оправданно, тем более что советская власть далеко не ко всем была так благорасположена, как к семье главного писательского начальника. Те, кто покидал СССР, становились живыми покойниками. Родные и друзья прощались с ними навеки. Иосиф Бродский больше никогда не увидел своих родителей. Сына Тарковского выпустили, только когда его отец был на пороге смерти.
Литература — вещь коварная. Она живет по собственным таинственным законам, не считаясь порой с волей автора. Расхожий пример — пушкинская Татьяна, неожиданно для своего создателя вышедшая замуж. У Андрея Кончаловского получилось нечто вроде женского романа, герой которого в промежутках между любовными победами пишет сценарии и снимает фильмы. Приключения плейбоя, написанные рукой плейгерл. Желание всем нравиться, быть предметом всеобщего вожделения, рассказы о своих истинных и воображаемых победах — распространенная слабость прекрасного пола. Мужчине же полагается быть джентльменом, заботиться о чести дамы, на худой конец, хотя бы не называть ее имя.
Женский роман всегда имеет счастливый конец — герои сливаются в страстном объятии (или, что более модно, в бурном половом акте), знаменующем любовь до гроба. Возможно, это будет в следующей книге Кончаловского, тем более что ему “…приходит в голову: а не собрать ли в следующей книге полную помойку сплетен про своих знакомых?”. Не позавидуешь знакомым.
В “Возвышающем обмане” очень явственно звучит то, что в “Низких истинах” лишь намечалось, — “русские страсти”: “По-русски поколотил молодую жену”, “Вивиан… пыталась навязывать свою волю, что русскому человеку, особенно Кончаловскому, противопоказано”. То ли книга рассчитана на зарубежного читателя, то ли автора потянуло на этот раз вслед за младшим братом.
Последнее предположение подтверждает и поставленная им недавно на сцене Мариинского театра опера “Война и мир”. Как пишет рецензент “Независимой газеты”, это спектакль про мир, подчиненный войне. И пусть Лев Толстой в своем романе имел в виду совсем иное. Толстой давно умер, его представления несовременны, а новая власть нуждается в национальной идее. Национальная идея мира, подчиненного войне, очень удобна. Война все спишет. А раскрутить эту идею лучше всего сможет художник, больше всего, по собственному признанию, ценящий чувственные радости жизни: душистые круассаны с черным кофе, хорошую сигарету, бедро женщины, на которое можно положить руку. И формулирует принцип четко: “Хочешь быть в порядке — дружи с властями… Это Россия. Надо иметь руку при начальнике. Да и начальнику лестно иметь при себе художника”.
Кончаловский пишет, что для Тарковского искусство было духовным опытом, который делает человека лучше. С такими убеждениями невозможно “иметь руку при начальстве”. Одержимость таланта сломать все барьеры кончается ранней смертью на чужбине. И посмертной, увы, славой. Каждый выбирает свою судьбу сам.
Ада Горбачева