Затерянный мир
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2000
Затерянный мир (Мозаики Феликса Буха) Если бы я была в О.Г.И. заправилой… (Так и хочется начать эту статью с чего-то архаического, но и современного, напоминающего “Александрийские песни” Михаила Кузмина). Нет, без шуток! Если бы я имела возможность, то сделала бы небольшую экспозицию камерных мозаик Феликса Буха в овальном, сводчатом, белом зале недавно возникшего Объединения Гуманитарных издательств постоянной. Потому что зал и мозаики словно нашли друг друга. Мозаики можно было бы вмонтировать в стены, а не просто развесить. И они бы благородно сияли при электрическом свете и таинственно мерцали в полумраке, придавая этому старинному особняку, отреставрированному в современном духе, аромат еще более далеких, едва ли не александрийских времен. Ведь именно тогда начало складываться катакомбное христианское искусство с его аскетизмом, потусторонней символикой, невероятной экспрессивной выразительностью, идущей от фаюмского портрета эпохи “гибели империи” (разумеется, Римской!).
Про раннехристианское искусство вспоминаешь сразу, глядя на буховские мозаики, где иконно предстоит в торжественной позе женщина с короной на голове (Василиса Премудрая? Святая?). Наклоняется к нам крылатый голубой ангел… Возникают наивно-бесхитростные фигурки Адама и Евы, между которыми похожее на рождественскую елку райское древо… Торжественность, застылость, наивность и тайна раннехристианского художества…
Но вспоминается не только оно. На ум приходят… наскальные изображения эпохи неолита. И это не результат искусствоведческих штудий художника.
Феликс Бух рассказывает, как во время армейской службы в Карелии попал в пещеру, покрытую живописными изображениями животных. И был потрясен. А через много лет в случайной заметке прочел, что живопись в пещере обвалилась. Перестала существовать. Как бы не так! Художник упрямо возвращает ей жизнь, сохраняя в своих мозаиках момент “руинности”, некоторой обветшалости, так сказать, “зубов времени”. Неолитические мотивы причудливо видоизменяются. У Буха не магическое изображение обведенной контуром руки, а протянутая к зрителю ладонь с глазом, — своеобразный символ живописца, у которого рука с кистью становится “глазом”. А вот всевозможные животные, данные, как правило, в профильных, наиболее выразительных ракурсах: бегущая собака, разинувший пасть гиппопотам, смешной кабанчик. Перед нами своеобразные “иконы” животных, где безошибочно найдена мера условности и натурного сходства. И эта “иконность” роднит мотивы раннехристианские с неолитическими. Роднит и отсутствие “стилизаторской” отстраненности. Автор словно вживе прочувствовал искусство былых времен и возвращает нам его живым и дышащим. И тут важен еще один компонент этих мозаик, наполняющий их жизненными соками, теплотой и озорной веселостью. Помнится, в детстве у меня была волшебная трубка, называемая загадочным взрослым словом “калейдоскоп”. И я так поражалась всегда разным причудливым узорам, в нем возникающим, что однажды не удержалась и бросила его на пол. Посыпались цветные стекляшки. Наверняка что-то подобное было в детстве и с Бухом. И детское удивление перед простыми стекляшками, из которых можно нечто невиданное сложить, сохранилось в художнике до сих пор.
Иначе как объяснить, что этот “антиэстет”, человек, проведший детство в интернате для трудных подростков, служивший в нашей армии (чего эстет не выдержит!), взрывной и горячий, как порох, занялся мозаикой, требующей кропотливого, ювелирного труда и “эстетского” презрения к сегодняшним нуждам и массовым вкусам. Вернее, тут требуются не только навыки ювелира, но и задатки мастерового. Вы только попробуйте сделать железную решетку, залить ее известью, прикрепить к ней отпиленные куски желтого пористого туфа, приберегаемого с давних времен. И затем тонким пинцетом класть на туф мелкие “стекляшки” — цветную смальту. И там еще в промежутках что-то поблескивает. Золото? В этом чудодействе все возможно. Я, вероятно, не совсем точно описала технологию процесса, но его “ремесленная” и одновременно “алхимическая” природа, надеюсь, ясна.
Удивляет еще и то, как при столь тщательном и кропотливом труде, необходимом для мозаичиста, Буху удается сохранить тот первоначальный порыв, тот сон на яву, который послужил эмоциональным импульсом для его мозаик. Я слышала от Буха, что утром он буквально бежит в мастерскую, чтобы затем в течение одного творческого мгновения (суток? Впрочем, едва ли художник ощущает тогда ход времени) воплотить то, что ему пригрезилось. Причем об этом можно не говорить. Внутренний порыв и эмоциональная живость запечатлены в самих мозаиках. При этом эмоциональность не перерастает в буйство, чему способствует гармоничность силуэтов и сдержанное благородство цветовых сочетаний. Красные, синие, коричневые, зеленые кусочки смальты мерцают на нежном желтоватом фоне. Сны наяву, архаические видения затерянного в древности мира, “заресничной страны”, которая была и, наверное, где-то есть. Ведь ничто не исчезает. Нас берут за руку и уводят, смеясь, в какие-то глубины подсознания и исторической памяти человечества. И все это с нами проделывает очень современный, необычайно моторный, чуть хиппующий художник с озорными, добрыми, печальными глазами. Ах, но ведь уедут, уедут же эти мозаики куда-нибудь в чужие края и — с концами.
Если бы я была в О.Г.И. заправилой…
Вера Чайковская