Стихи
Денис Новиков
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2000
Денис Новиков
Азбука морская
* * *
Здесь каждый с азбукою Морзе
хоть понаслышке, но знаком.
Она соперничает в пользе
с обыкновенным языком.
Куда поэзии в морозной
стране до азбуки морской?
Где что ни звук — то вопль бесслёзный
от океана до Тверской.
Одной семье
В Новодевичьем монастыре,
где надгробия витиеваты,
где лежат генералы тире
лейтенанты.
Там, где ищет могилу Хруща
экскурсантов колонна,
вы, давно ничего не ища,
почиваете скромно.
Ваши лавры достались плющу,
деревенской крапиве.
Вы простили, а я не прощу
и в могиле.
Я сведу их с ума, судия,
экскурсанта, туриста.
А Хрущев будет думать, что я
Монте-Кристо.
* * *
Так воин хочет отдохнуть, а ворон хочет есть
и принимает долгий сон он не за то, что есть.
Он принимает сон за смерть по общей слепоте.
Все слепнут. Вороны и те, да, вороны и те.
Так от начала всех времён до самого конца —
один уснул и в нём другой провидит мертвеца,
как будто ворон — человек, да, волк и чёрный вран.
А ты, делящий с ним ночлег, ты как бы ресторан…
А мне велели передать, что воин будет спать,
и просыпаться, и впадать в беспамятство опять.
Эдем
я не обижен не знаю как вы
я не обманут ничем
в первую очередь видом москвы
с ленинских гор на эдем
всё любовался бы с ленинских гор
всё бы прихлёбывал я
в знак уважения тёплый кагор
к церкви крестившей меня
слышу у павла звонят и петра
даже сквозь снобский прищур
вижу на тополь склонилась ветла
даже уже чересчур
здесь родилась моя мама затем
чтобы влюбиться в отца
чтобы нерусскому слову эдем
здесь обрусеть до конца
чтобы дитя их могло говорить
это дитя это я
чтобы москвы не могли покорить
чёрные наши друзья
* * *
Ежедневно, почти ежечасно
упиваюсь я жизнью земной.
Это так для здоровья опасно…
Быть тебе не советую мной.
В синем небе летают драконы,
а внутри расцветают цветы,
и драконы с цветами влекомы
не туда, куда думаешь ты.
Упоенье, потом привыканье
и зависимость от пустяков:
от китайской завешанных тканью
облаков, от тайваньских стихов…
Пасха
Гуляй, душа, на Пасху где придётся,
где день тебя застанет, осиян
благою вестью, дескать, всё вернётся
для всех, грешно смеяться, россиян.
Так вышло, что не в шумной дискотеке
тусуется на Пасху русский дух,
а в том элитном клубе, где калеки
предпочитают проводить досуг.
* * *
пусть приходят кто приходит
пусть вокруг меня встают
это чудо происходит
что уже не осмеют
пусть в пещере из бетона
исполняется обет
и склоняется мадонна
над младенцем средних лет
* * *
Поднимется безжалостная ртуть,
забьётся в тесном градуснике жар.
И градусов тех некому стряхнуть.
На месте ртути я бы продолжал.
Стеклянный купол — это не предел.
Больной бессилен, сковано плечо.
На месте ртути я б не охладел,
а стал ковать, покуда горячо.
* * *
Любой из полевых цветов —
не только василёк —
любой предать тебя готов
за жизнь и кошелёк.
Травинка, жёлудь и листок,
и ягода, и гриб
открыли б Западу Восток,
когда б они могли б.
* * *
однообразный ход
часов и мерный бой
однообразный лёт
минут и бог с тобой
и уходи совсем
я время тороплю
ведь я его не ем
и больше с ним не сплю
* * *
Начинается проза, но жизнь побеждает её,
и поэзия снова, без шапки, без пуговиц двух,
прямо через ограду, чугунное через литьё,
нет, не перелезает, но перелетает, как дух.
Улыбается чуть снисходительно мне Аполлон,
это он, это жизнь и поэзия, рваный рукав,
мой кумир, как сказали бы раньше, и мой эталон,
как сказали бы позже, а ныне не скажут никак.
* * *
Уходит дитя за слепцами
Небесного Града искать,
таскаться в пыли месяцами,
годами, и палки таскать.
Не видят они понарошку,
но только сельцо на пути —
слепцы окликают Алёшку,
чтоб подал им палку войти.
А время до Ерусалима
в лаптях-скороходах бежит
воистину неумолимо,
как разом прозревший мужик.
* * *
Когда кричит ночная электричка,
я не могу волнения сдержать
и я кричу: умолкни, истеричка,
и умоляю дальше продолжать.
Никто из наших, русских и почти что,
не может не почувствовать укол,
когда кричит ночная электричка,
быть мужиком, не спрашивать по ком.
* * *
Напрягая усталые фибры,
я спрошу министерство путей:
это правда, что все они гиблы,
как мы только узнали теперь?
Почему нам опять не сказали,
что не ходят туда поезда,
что стоят поезда на вокзале,
вообще не идут никуда.
Отъезжающих и провожатых
застилают дыханья клубы
вырываясь из тёплых, разжатых,
не смягчивших гранитной трубы.
На железной дороге
Вот боль моя. Вот станция простая.
Всё у нее написано на лбу.
Что скажет имя, мимо пролетая?
Что имя не влияет на судьбу.
Другое имя при царе носила,
сменила паспорт при большевиках,
их тут когда-то много колесило.
Теперь они никто и звать никак.
А станция стоит. И тёмной ночью
под фонарём горит её чело.
И видит путешественник воочью,
что даже имя — это ничего.
Ценник
От вещи останется ценник.
Не верится — десять рублей.
Останется Ленин от денег,
на лоб ему ценник приклей.
Не плюй на возложенный веник,
камней не бросай в мавзолей,
как провинциал шизофреник.
Войди, поклонись и приклей.
Облегчение
Загорится огонь, загорится
электрический в комнате свет,
где последняя императрица
зашивает брильянты в корсет.
Где-то фрейлин ведут адъютанты,
избочась, в ледяную кровать.
Но дороже всего — бриллианты.
Это можно теперь не скрывать.
Даль
На спиритическом сеансе
крутилась блюдечка эмаль,
и отвечал в манере басни
Олег нам почему-то Даль.
Был медиум с Кубани родом
и уверял, что лучше всех
загробным сурдопереводом
владеет именно Олех.
* * *
1
бежит по стене и чуть-чуть над стеной
на фоне дворца минарета
в чалме похититель и туфле одной
с носком разогнувшимся где-то
полны шаровары чалма набекрень
сбежит умудрённый аллахом
и стражников свору обманет олень
с глупцом обменявшись халатом
2
синдбад мореход раскуривший кальян
утратил всю смуглость лица
и сделался страшно багров и румян
как роза в саду мертвеца
раскурен кальян и отложен коран
и спутников прочь отнесло
прибило к подушкам диковинных стран
шайтана морского весло
* * *
Я только заполняю паузу.
Не оборачивай лица,
не прекращай внезапно трапезу
для ресторанного певца.
Кого тебе напомнил внешне я —
от сотрапезника таи,
не то верну порядки прежние
и годы вешние твои.
* * *
Кольца твои и серёжки.
Пудра и лак для ногтей.
Твёрдые ножки и рожки
для Мнемозины моей.
Долго держалась помада.
Дольше, чем собственно рот,
дольше, чем собственно надо
тем, кто даёт и берёт.
* * *
По небесам гуляли мы с тобою,
как будто бы обыкновенно шли
мы улицей банальной мостовою,
просёлочной дорогою земли.
И что есть это небо над Москвою,
когда в нём те же крутятся рубли
и доллары осеннею листвою,
а мы и в небе, бэби, на мели?
* * *
пили кофе пили сухое вино
ели торт
это было очень и очень давно
до реформ
пили кофе слушали магнитофон
до сих пор
те ли это плёнки сверкнут из крон
как топор
* * *
Уж истекла его гарантия,
но всё колеблется листок.
Уже его честная братия
вся полегла наискосок.
Уж ветру пишут ветви голые
в петиции берестяной:
заколебала аллегория
уже
душевной простотой.
Орошение
Слушать дождь, даже большее —
стать дождём самому.
Это как многобожие
испытать одному.
Сам себя по-над кровлею
оросил серафим,
увлечённый торговлею
лишь собою самим.
* * *
не верят в кукловода куклы
не признают его за власть
и посылают на три буквы
того кто им разинул пасть
а в зале зрители смеются
да так что кажется вот-вот
все их верёвочки совьются
в канат или канал сольются
в один надорванный живот
* * *
Будет дождь идти, стекать с карнизов
и воспоминанья навевать.
Я — как дождь, я весь — железу вызов,
а пройду — ты будешь вспоминать.
Будет дождь стучать о мостовую,
из каменьев слёзы выбивать.
Я — как дождь, я весь — не существую,
а тебе даю существовать.