Стихи
Вадим Месяц
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2000
Вадим Месяц
Мы детские люди
Детский сад на Учебной
Мороз скрежещет в водопроводных костях,
пробивается сквозь бедро лошади, стоящей у склада.
Набивка подушки усиливает скрип.Глубинная пустота любого звука. Просыпайся, “майн фюрер”. “Майн Зигмунд?”
Мы пользовались чем-то другим.
Шепелявили?За рекою есть озеро, много озёр. Очень люблю это утро.
Фиолетовым утром повсюду горят маленькие огни.
Люди превращаются в горящие папиросы,
ходят туда-сюда. Туман, простор.
Я изобрёл паровоз.
Мой первый друг (Бобка), он был сшит из тряпок,
он спускается вместе со всеми в освещённый полуподвал.Старики держат домашних животных, потому что те живут меньше, чем мы. июнь, 99 Последний день лета
Ничто не кончается, даже случайно начавшись. for photos by J. Sturges & V. Gandelsman
Моря растворяются, как самолёты, промчавшись.
Подростки глядят друг на друга, неловко обнявшись.Ничто не кончается, будем же терпеливы. Погода тем летом всегда остаётся хорошей.
Она ещё где-то найдётся, проступит под кожей.
Плетёные кресла не скрипнут под лёгкою ношей.
Трёхлетний рыбак с неоструганной веткою ивы
Двуного выходит под чёрного неба разрывы.Мы детские люди. Мы облики тонкого мела. Гусиная кожа. Гусиные длинные крики.
По городу носят корзину сырой земляники.
Мы все одинаково смертны. Мы равновелики.
Вода размывает частицы безгрешного тела.
Лето прошло. Пространство совсем обмелело.Лишь йодистый запах промокших в дожде полотенец.
Закладки на мокрых страницах Беглянок и Пленниц.
Мы вышли к огромной воде. Мы молча разделись.июнь, 97 Гроза (романтическая)
Окинув безумные взоры кровавым белком,
Гроза заливала полнеба парным молоком.
И, брошенный наискось ливнем соломенный крик,
В глухой немоте проходил переплётами книг.Но полночь была неподвижна отвесом храмин, В прыжке оттолкнувшись ногою с живой тетивы,
По каменным стенам метались прозрачные львы.
И свет, на мгновенье скользнув по высоким углам,
Стремился шальным полотёром по голым полам.
Вставая в душе серединою всех середин,
Подобная тихой улыбке на слове “сейчас”
И миру всему, вполукруг обступившему нас.Размытым дорогам, лепечущим в ливне лесам, Я что-то рассказывал, будто предчувствуя труд
Брожения, перерождения новых минут,
Сгорающих, как города, чтобы каждый твой жест
Стал равен простору испуганной жизни окрест:
Поваленным наземь деревьям, усталым глазам,
Свечам, чёрным книгам, раскрытым на главном стихе,
И всем, кто сегодняшней ночью проснулся в грехе.И ты поднималась, смиряя тускнеющий блеск, И гром рассыпался над нами как сказочный ком,
Бескрайнею снежной лавиной, горячим песком.
И хищный затвор фотовспышки внутри темноты
Работал и метил отточием наши черты.
И шла, превращая шелка в электрический треск,
И, словно от давней тщеты отряхая ладонь,
Спокойно бросала лягушечью кожу в огонь.Honey moon (Ласточке)
Взяв дугу горизонта наперевес,
солнце врезалось в столетний лес,
и я самый грешный из наших дней
отсекал до корней.
Вдоль по склонам проскакивали бугры,
словно голые ржавые топоры.
И обернувшись, каждый куст,
рассыпался в хруст.
Я ехал, я так любил тебя,
чтобы в сердце билось два воробья,
чтобы мой позавчерашний храп
убегал, как от хозяина раб.
По протокам проскакивали угри,
точили низ ледяной горы,
а потом кукушкино яйцо
бросали под колесо.
Рассвет стоял в ветровом стекле,
он был единственным на земле,
он выползал, он тщедушил бровь.
У него была кровь.
И я не дышал, как на море штиль,
завернув тебя в небольшой наряд,
я вёз твою матку за тысячу миль.
Много дней подряд.
Она там плыла, как лицо в серьгах,
в фотографических мозгах,
как царевна в серебряном гамаке.
Раскачиваясь в глубоке.
Из морей выпрыгивали киты,
и глубины на миг становились пусты.
И цветастые клевера вороха
Вплетались в коровьи потроха.5 июня. 99 Гусиный пригород
Я не знал об этом. Я просто ушёл из дома. Был вечер. Шёл час приземления птиц.
Уплыли улицы в огнях верениц…
Я шёл к черноте водоёма.
Я выкручивал пуговицы из петлиц.
Я грохотал ногами по хребтам бурелома.Вечер случился прозрачным, Можно было растаять от счастья, как все другие.он лелеял меня, любил…
Но я был серьёзнее, я торопил
себя к огромной воде. Вётлы стояли нагие.
Господь увидел меня. И тут же забыл.Солнце гасло. В многолетнем не спеша, исходило на нет дневное свеченьесыром кирпиче,
последних домов. Сворачивались облаченья
предметного мира. В потерянном на ночь ключе
навсегда терялась возможность прямогоПод ногой щёлкал гравий, словно затвор нагана. Я прошёл вдоль заброшенных фабрик. прочтенья. Я путал сюжет.
Поле лежало, промерзшее, словно жесть.
В дальнем углу чернел кусок океана…Я их заметил не сразу. Когда видишь край, к которому движешься, не разбираешь дороги.
Город под боком. Светило взойдёт на востоке.
Беспечность — уже через миг потерянный рай.
Но меня тогда не волновали сроки.В английских ботинках, на высоких ногах я вошёл в стаю птиц. И меня окружили птицы.
Гуси змеились, шуршали, они ударяли в пах.
В небе не было ни одной зарницы.
И пополам, с ними вместе,только брезжила. И не могла проснуться Я вошёл в эти толстые заросли. мы разделили страх. Ярость толпы
в их остромордых умах. Я хотел обернуться,
но не мог, раздвигая себе подобье тропы.
Всё нахальней ища опоры для стопы.Молчание длилось секунды. Как шорох травы, лишённый глубин, проходящийих рокот разлился кругами, слетев с тетивы над плоскостью смерти,
трещётки, раскрученной на магнитофонной ленте.
Невнятный, всегда недовольный, гул татарвы.Они понимали меня. Холод вершин мешался в их взглядах с согбенностьюПокровы их были черны и блестящи. Кольца пружин хищного рабства.
скрипели по глоткам в предчувствьи земного коллапса.
И в доме моей невесты качнулся кувшин.Птицы роптали. Им было на что роптать, почуяв в душе у пришельца сквозные провалы,
пустые, ужасные бельма, пятна крахмала
на строгих сетях зодиака. Их не залатать.
И по сравнению с этим настолько малым
становилось ничтожество тех,Он достаточно лёгок. Он перекошен Скелет человека построен по розе ветров. кто не может летать.
гравитацией. Несколько громких горошин
вылетают из дудки, прыгают меж дворов…
Наш вокабуляр не очень сложен.
Если сложен из человеческих слов.Я сказал “идите за мной”. Я больше не пел, что мир мне навеки мил и что свет мне бел…
Как подобает классическому герою,
я под шомполами прошёл вдоль строя.
Потом посмотрел на небо и протрезвел.
Я брёл на рассвет, как на свой расстрел.Их главарь стоял в отдаленье, смотрел в океан. Не удосужив меня и краешком глаза,
он изучал горизонт. Сволочь, высшая раса,
он был недвижен, горбат. Он ждал часа
чтоб поднять свои чёрные ордыКрыло его было острым, как ятаган. над сотнями стран. Общались мы сдержанно. Лишь подошли к заколоченной станцииГород под боком. Светило взойдёт на востоке. Пенсильванской железной дороги.
От причала вовремя отойдут корабли.
И птицы взлетят в назначенные им сроки.Мы молчали и вглядывались в горизонт. Осознав суть момента, я избегал панибратства.
Было ясно, — кому-то из нас пора убираться
восвояси. Мы жадно вдыхали озон
перед началом боевых операций,
решая, кто из нас первымв шевелении гибких, живучих ростков Мезозоя, Нам казалось, у нас за спиной вырастают поля, всколыхнёт гарнизон.
что прорвались сквозь толщи золы.превратились в гусиные стаи. Теперь от нуля И, смыты грозою,
было можно отсчитывать время. Горючей слезою
мы заплакали, что именно нас родила земля.Я сказал: “Теперь уводи своё войско в туман. Господь нас увидел… Он умыл свои руки…
Он никого из нас не взял на поруки…
Мы все выполняем Его непродуманный план…”И, шарахнув меня тенями, ввысь поднялись становясь всё сильней в детском испуге.Его слуги, Труха их желудков светилась скелетами рыб и яркой, промытою галькой арктических фьёрдов,
и звёзды мешались в полёте с бросками аккордов
в катящемся шуме обрушивающихся глыб,
заглушая любой человеческий всхлип.Космос кишел. Он раскручивался, как раствор, насыщаясь историей, втягивая в свой ствол
радиацию наших эмоций, инстинктов, ликов,
сложенье частот человечьих и птичьих волн.
И ничем не растрогавшись, ни к чему не привыкнув,
не находил возможность смягчить произвол.Я отдал свой приказ. И потом я пошёл к своим. В этот ранний час меня нигде не ждали.
Гудзон точил ряской последний Рим.
Уходящий век выплавлял старикам медали.
Я стоял на земле. Вокруг простирались дали.
Мне дано было тело. Я не знал, что мне делать с ним.весна, 99