Книга как повод
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2000
Наталья Иванова
Через апокалипсис — к норме
Сценарии для России: перспектива
или тупик либеральных идей
Главная проблема — это как избежать излишнего воздействия интеллектуалов, носящихся со своими утопическими проектами, и позволить управленцам делать свое дело по переустройству общества.
Мишель Фуко
Грань тысячелетий переживается Россией опять наособицу: буквально накануне нового, 2000-го года произошла очередная “рокировочка”, переменившая настроение общества и состояние умов. Мир праздновал отдельно, — мы, втянутые во внутреннюю политику, — следили за новостными программами. Получилось так, что предсказатели обманулись в своих ожиданиях: реальность оказалась гораздо более неожиданной, чем их пророчества.
1
На каждый Новый год у телевидения — разных причем каналов — есть некий джентльменский набор, которым оно — они — располагает и манипулирует. Почти по каждому каналу, вне зависимости от его политической ориентации, демонстрируются “Карнавальная ночь”, “Ирония судьбы”, “Москва слезам не верит”, то есть сказки и сказочки отечественного кино. Поскольку денег, как теперь водится, никому не хватает, — правда, с той разницей, что одним не хватает много, а другим совсем чуть-чуть, — то новых лент на каждый Новый год не напасешься.
Однако к делу.
Так вот, в картине “Москва слезам не верит”, советской версии вечного сюжета о Золушке, которая в нашем случае вместо туманного принца вознаграждается мечтой каждой советской женщины в лице киноартиста Баталова, один из героев, телевизионщик-неудачник, произносит таковые слова (цитирую по памяти): “Через двадцать лет не будет ни кино, ни театра, ни книг, а будет одно сплошное телевидение”. Слова, что говорить, пророческие, несмотря на то, что их дважды произносит герой отрицательный.
Благодаря (?) сплошному телевидению страна получила новогодний сюрприз воочию: отставка “первого президента России” произошла на глазах изумленной публики. На экране. Как бы — на сцене. Театрально — телевизионно. Ведь и все хитрости предпринимались Ельциным (или его очень закрытой командой) для
того, чтобы осуществить телевизионную запись “отречения” в самый канун Нового года, да так, чтобы ее демонстрация почти совпала с самим событием. Информация почти слилась с передачей власти. Вернее, так: информация “канализировала” властные изменения.2
Получив столь неожиданный “подарок” к празднику, как бы впрямую, но иллюзорно подключившись к решениям власти, страна начала отмечать Новый год. Наступление третьего тысячелетия было смазано — то, что творится дома и сейчас, всегда представляется, да и является более важным, чем происходящее где-то “вообще” и “везде”. А у нас, дома, происходило нечто совсем уж забавное: ведь никто, включая ТВ, к новой и стремительно меняющей расклад сил ситуации подготовлен не был — и потому дальше ТВ-время пошло вспять. Мир
следил за восходом солнца нового тысячелетия, — а у нас замелькали по каналам “заготовочки”. На самом-то деле главным Дедом Морозом стал Борис Николаевич, а Снегурочкой — Владимир Путин; но кто же знал, что так получится? Отсюда — и конфузы, и накладки, и провалы. А самым серьезным провалом стал Новый год с розыгрышем “жука-фольксвагена” по ранее и неоднократно собиравшему симпатии публики НТВ — Евгений Киселев растерял всю свою былую вальяжность, перебивая звонки зрителей, недвусмысленно выражавших свою поддержку совсем не его “герою”.Итак, не то что “карта будней” — “карта праздника” была смазана. И вживую, отчетливо, как на учебном стенде, стало видно (и очевидно): 1) любые заготовленные сценарии, будь то политический или даже празднично-новогодний, для нашей великой страны решительно не годятся; 2) телевидение (и вообще СМИ) все-таки преувеличивает свое влияние и власть — в очередной раз оно (они) оказалось неподготовленным к развитию событий.
3
Накануне Нового года я получила разосланную, видимо, по редакциям, не скажу книгу, скорее — брошюру, на обложке которой сверху было отпечатано: “Сценарии для России”, а пониже символическая, стало быть, картинка: уходящие в дымчатую даль, запутанные железнодорожные пути, над которыми висят три циферблата: один — с обозначением цифр, но без стрелок, другой — со стрелками, но без цифр, третий — снабжен и тем, и другим. Брошюра подготовлена к печати ИПФ “Оракул-Ключ” (ничего себе названьице), а идея и реализация проекта принадлежит “некоммерческому партнерству менеджеров и предпринимателей “Клуб 2015”, среди членов которого нахожу такие разные имена — Мария Арбатова и Леонид Гозман, Даниил Дондурей и Сергей Кириенко, Игорь Клямкин и Отто Лацис, Владимир Мау и Петр Мостовой, Алексей Подберезкин и Владимир Рыжков… Спонсоры проекта серьезные: Новосибирский жировой комбинат, ОКБ им. Сухого, группа “Сибирский алюминий”. Тираж — десять тысяч, неплохой по нынешним временам. А “сценарии” для России представили поочередно Александр Кабаков, Александр Гельман и Денис Драгунский
.Вообще к предсказаниям и сценариям я отношусь сдержанно, если не сказать, скептически; как правило, жизнь их не подтверждает. Но тем не менее есть в сценарно-политическом подходе нечто безусловно притягательное: не хочется человеку просто плыть по чужой воле, хочется — поучаствовать если уж не в построении “светлого будущего”, то хотя бы в предугадывании пусть даже и темного. Хочется заглянуть за краешек занавеса, подтолкнуть, поддержать или задержать события… В общем, затея занятная.
Я сама, неоднократно зарекаясь, неоднократно участвовала в семинарах по разработке альтернативных сценариев развития страны. Да и лично, “индивидуально”, иногда такие сценарии выстраивала — чисто литературная забава! Да нет, не забава: скорее всего — желание хоть как-то, хоть кого-то предостеречь. (Ни разу, впрочем, ни у кого не получилось.) После отделения власти от общества (а этот процесс начался еще в середине 90-х) какие сценарии ни выстраивай, вряд ли власть на них обернется и призадумается. Но надежда ведь всегда умирает последней…
И вот, проклиная себя и собственный неистребимый романтизм, еду за сто километров от Москвы, чтобы за два дня наговориться с экспертами в разных областях социальной, культурной, политической жизни о будущем России… Но об этом — в другой раз, сначала все-таки — о текстах, собранных в брошюре. Как там? “Оракул-Ключ”.
Сценарии — все — не очень счастливые или совсем несчастливые для России, ни к какой “сказочной” структуре или схеме не примыкающие. Грустные сценарии. Печальные. Драматические.
Пятнадцать лет тому вперед!
Что ждет Россию в 2015 году?
А если — стрелки прокрутить пятнадцать лет тому назад? Чего мы могли ожидать от 2000-го в 1985 году? Уж никак не свободных дискуссий по поводу изменений во властных структурах и посещения “первым президентом” вифлеемских ясель в день, когда православные отмечают 2000-летие рождения Господа нашего Иисуса Христа.
Изменения — роды — произошли, с исторической точки зрения, стремительные. В акушерской практике стремительные — значит, опасные. И тем не менее, несмотря на все опасности, через которые страна и общество прошли (и проходят), промежуточный итог гораздо оптимистичнее, чем при таком повороте событий кто-нибудь мог ожидать. И литература (возвращаюсь к авторам брошюры) предсказывала гораздо более страшный и тяжелый сценарий, нежели происшедшее в реальности. Впрочем, может быть, в этом и состоит миссия антиутопий?
4
А их к концу 80-х появилось великое множество.
Среди прочих выделялась кабаковская версия — версия “Невозвращенца”.
Многое подтвердилось — и даже совпало. Панаев—Янаев, танки, спецназ, стрельба на московских улицах… Распад страны, который удерживают и удержать не могут.
Но тем не менее — путч 1991 года никакие “сценарии” не предсказали.
Как и события октября 1993-го.
И первую чеченскую войну.
И вторую войну чеченскую.
Но тогда, в 1988-м, “сценарий” Кабакова во многом, повторяю, совпал с реальностью не столь отдаленного будущего.
Сейчас, на грани 2000-го, сценарии трех авторов никак не совпали с реальностью, которая ждала буквально за углом 31 декабря.
В маленькой повести Кабакова “Приговоренный” (“Невозвращенец-II”) старый русский писатель, экстраполятор по имени Юрий Ильич (фамилия неизвестна) получает в 2015-м Нобелевскую премию по литературе. В поездке в Стокгольм на церемонию вручения (опасной поездке — из-за разгула мирового, да и отечественного, терроризма, а отечество сократилось до Москвы и Московской области) писателя сопровождают охранники, вынуждающие его на обратном пути подписать чек о передаче N-суммы государству.
Сценарий — для России — совсем плохой.
Да и для всего мира он нехорош.
Мир — по Кабакову — окончательно испортился. Проклятая политкорректность привела к тому, что европейский тип культуры и цивилизации оказался подорванным, если не разрушенным вовсе. Кабаков иронизирует: “Еще не рассыпалась в прах ржавая колючка опустевших лагерей, сначала немецких, потом наших, а уж университетские профессора и романтические художники по всему миру завели свою вечную песню протеста: справедливость, социальные гарантии, поддержка неэффективных членов общества, права меньшинств… И добились своего, безответственные болтуны”.
Безответственная свобода, безответственный либерализм — по Кабакову — приводят к новому витку небывалых страданий и ущемлений человеческого достоинства. Обнищавшая и сжатая до самых малых пределов Россия потеряла все, что могла и что даже не мыслила потерять.
Предупреждению Кабакова — в отличие от “Невозвращенца-I” — внимаешь с недоумением.
Казалось бы, вполне очевидно, откуда идет угроза: ультра-националистические движения, порождающие терроризм; региональный изоляционизм, порождающий экономические разрушения; эксплуатация полезных ископаемых без развития наукоемких производств… Так нет, у наших либералов (в прошлом? вопрос не ко мне) во всем виноватой оказывается
. .. свобода.Свободные люди свободного мира, интеллектуалы и либералы, виноваты. “Университетские профессора”, Гарварды там всякие и Принстоны. Навыдумывали, а нам расхлебывай.
Если бы это “будущее” предсказали со страниц газет и книг, а также брошюр литературные политологи противоположной Кабакову умственной ориентации, я бы ни капельки не удивилась.
В данном случае Кабаков с ними совпал, — но меня волнует и интересует не автор лично, а наше общелиберальное сознание, которое Кабаков и выразил. Сознание, не удовлетворенное текущим положением дел, “настоящим”, и проецирующее в будущее свои страхи.
Итак, чего не хватает в “настоящем”?
Начнем с профессии героя. Он — лауреат самой крупной и престижной премии. О том, что и как он написал, Кабаков умалчивает, оставляя в тумане его достижения, знакомя читателя лишь с фрагментами старой статьи и текста нобелевской речи своего героя. Речь довольно ясная — речь в речи идет о том “суицидном” положении, в котором оказалась культура (“саморазрушение культуры”). О “саморазрушении души” — конечно, тоже. Плюс — к набору известных, увы, по газете “День литературы” положений — о “России-жертве”.
Но я — не о том, что в этой речи сказано, я — о том, что сказалось.
А сказалось вот что: литература потеряла свою величественную роль и множественность функций (включая политическую) и осталась горькой сиротой. Если бы Нобелевского комитета не было, вообще бы ее никто не востребовал. Нужны деньги (чек!), а не литература.
Неудовлетворенность отечественных писателей положением литературы в обществе понятна. Престиж литературного дела падает, читатели превращаются в телезрителей, поглощающих гадкую развлекательную глупость, думать над серьезной книгой способны избранные; званые, образованные и воспитанные сплошь предпочитают Маринину… Могли ли литераторы, подобные Кабакову, в ситуации 1988-го, в пик собственной популярности, просчитать такой поворот событий? Вряд ли. Придуманной Нобелевкой современный сочинитель демонстрирует собственную уязвленность новой ситуацией — то есть настоящим. Но это, так сказать, сюжет боковой, а главное-то, главное состоит в том, как либералы навредили миру и России, потеряли свою цивилизацию, променяли ее на дешевую политкорректность. Россия — жертва, но и общемировой контекст испорчен, вот в чем беда. Не недостаток свободы сгубил Россию и окрестности, а ее, повторяю, избыток.
Так я и знала. Знала, что даже от первых глотков свободы либеральное горлышко может поперхнуться — ибо свобода приходит не для отдельных сочинителей и не для мужчин англосаксонского типа, а для всех. И для управления этой свободой — как ограничитель скорости — и придумана эта столь ненавистная политкорректность, чтобы никто, грубо говоря, ногу при общей свободе никому не отдавил. А уж что до социальной защиты и гарантий — так кому ж об этом волноваться и беспокоиться, если не обществу, для сохранения внутреннего мира и равновесия?
Нет, мы хотим по-своему: чтобы и свобода была, и “другим” (“чужим”) спуску не давать; а литература при этом ценилась бы по-прежнему. Так не бывает. И если прошедшие годы ничему нас не научили, то из будущих (а времена у нас действительно серьезные) нас просто выкинут за ненадобностью, и никакой “нобелевкой” не утешат: не за что будет. На самом же деле — за либеральные-то годы (а я считаю, что мы в 90-х прожили самое либеральное десятилетие из всех в России конца века возможных, за что мое отдельное спасибо Борису Николаевичу Ельцину) литература, несмотря на социальные проблемы, премируется в России аж шестьюстами, кажется, премиями. И это хорошо. Это даже не столько свидетельство ее уровня, сколько свидетельство ее ценности, любви и внимания к ней, развивающейся и плодоносящей, самоценной, несмотря на все сокращения тиражей (и аудитории).
Но ведь Кабаков в данном-то тексте причисляет себя не столько к традиции современной словесности, сколько прислоняется к традиции Большой Пророческой (“Оракул”). С такой литературой дело обстоит действительно неважно — функции ее перераспределены, роли пока утрачены, переданы всевозможным гадалкам и прорицателям. Но это — утешу автора
— ничего не значит: если завтра она будет востребована обществом, будьте спокойны: откуда что возьмется — и величавость, и пыл, и пафос, и лексика. Да и пророчества окажутся востребованными. В искусстве и литературе ничего не происходит окончательно и наверняка — в отличие от науки у них одно открытие не отменяет другого; в отличие от жизни — они бессмертны. Что же касается пессимистического, депрессивного кабаковского сценария по отношению к России — так он как честный сочинитель Россию подсознательно и уподобляет этой самой “литературе” (“жертва”, “сокращается”, “унижения” и проч.).Это пессимизм и депрессия псевдолиберального сознания, испугавшегося сложности открытого свободного пространства — для жизни, творчества, работы. Нет, не Кабакова лично, — у него, насколько я знаю и надеюсь, все в порядке. Это, прошу прощения, не Кабаков написал, — это заказ той самой интеллигенции, которая вот уже на грани третьего тысячелетия окончательно запуталась: 1) Путин — это Сталин сегодня (Проханов, но то же самое я слышала и от либералов-шестидесятников), 2) власть —это бяка (поскольку происходит она то из недр номенклатуры КПСС, то из КГБ, 3) власть — это возможности (почему не поддержать, не посотрудничать во благо и себя лично, да и страна, страна требует)… Да, сознание интеллигенции в начале XXI века заблудилось — не оттого ли, что трудная повседневная работа по структуризации нового свободного общества, со всеми опасностями и сложностями этой деятельности, ей откровенно скучна (и пока не очень по плечу) — черные пророчества и густое недовольство поэффектней будут.
5
Второй “сценарий для России” предложен Александром Гельманом, отцом известного Марата, который, в отличие от Кабакова, насчет “работы” с возможной (а вдруг?) властью не задумывается: его волнуют в совместной деятельности скорее эстетические нюансы (фестиваль “Золушка” тому примером), чем этические проблемы. Но мы об отце, не о сыне (хотя и эта тема увлекательна). Александр Гельман, как известно, драматург, и потому, естественно, предлагает свою версию-2015 в сценическом варианте.
Телестудия, в ней — ведущая и гость (оба, оказывается, репетируют, и оба — не свои, а чужие роли). Президент страны убит. Накануне президентских выборов ведущая по передаче обязана (но лично не желает — так ей заплачено) проинтервьюировать одного из претендентов, которым стал сын убитого президента России.
По ходу пьесы (а Гельман — драматург умелый) ситуация пару раз переворачивается: и ведущую репетирует неведущая, и претендента представляет его двойник. Организатор репетиции, да и всех выборов, делает свой выбор — между истинным сыном и его дублем (которого, кстати, бешено полюбила жена настоящего). Все эти пертурбации заканчиваются тем, что к 2015 году президентом страны оказывается не фальшак, а подлинный вице-президент, мусульманин-башкир, которому и достается впервые в истории править Россией.
Пьеса Гельмана — тоже образчик современного состояния умов бывших шестидесятников, активно продвигавших “перестройку” в конце 80-х. Изменялись ли они вместе со всей страной? Если изменялись — то в какую сторону? “Сценарий” Гельмана показателен: на либеральных ценностях поставлен жирный крест: убитый президент, который боролся за некий “срединный путь” (в целях упрочения “среднего” класса?) России, как намекают, возможно, представлял верхушку “тамбовской” мафии; его сын — алкоголик, импотент, “природа отдыхает”; на телевидении — сплошные взятки, в стране — коррупция, народ — надо оболванить (или он сам оболванится). Гельман не оставляет ничего от (возможно, иллюзорных) принципов и идей былого шестидесятничества: после ухода предыдущего поколения “отцов” “дети” — циники и ничтожества, не наделенные ничем, кроме инстинкта власти, который вынуждает их стараться и приспосабливаться в море окружающей гадости. Я, как и в случае с Кабаковым, намеренно не останавливаюсь на том, как это сделано, написано (на мой взгляд, торопливо и несколько неряшливо, но не в этом дело — мой предмет либеральные мечты и что с ними стало, а не степень талантливости того или иного текста). Задание у трех авторов было такое: написать идеологический текст. Вот я его и читаю.
Коррумпированность общества, продажность телевидения, цинизм политиков — вот что читается. Взгляд Гельмана, в общем-то, безнадежен. Хотя — насколько авторство такого взгляда принадлежит Гельману? В предисловии к сборнику читателя уведомляют, что “Клуб 2015” собрал для начала “сценарную группу; на одном из семинаров участники группы разбились на подгруппы по 5—6 человек, и каждая группа доложила собравшимся свой сценарий: “как правило, чем негативнее рисовалось будущее страны, тем убедительнее звучал докладываемый сценарий” (опять-таки — показательно для уставшего от испытаний жизни либерального сознания). А уж Кабаков, Гельман и Драгунский (автор третьего сценария) пользовались наработками (в какой степени — неизвестно). В общем, составилось три сценария: плохой, умеренно плохой и…
6
…не совсем уж мрачный: по Драгунскому, в России пришлось чисто технически ввести на определенный отрезок времени монархию (но не наследственную — монарх бездетен), в 2007 году были проведены выборы на двухпартийной основе; президент Иванов (говорящая фамилия) в 2008-м переизбран на второй срок, власть при этом отделена от капитала, а капитал — от власти; государственная бюрократия стала прозрачной… Главное — некий прогрессивный “Клуб” действует практически безошибочно, насаждая свои идеи и своих людей (интересно, где взять и то, и другое вместе? но, может быть, в “Клубе” знают). Россия начинает устраиваться заново с неких утопических “островов” нравственного благополучия, выращенных былой эмиграцией, распыляя по ним властные представительства. Дума переезжает в Питер. Налоговая инспекция, Статистическое ведомство, Центробанк, Счетная палата, Пенсионный фонд переезжают в провинциальные города. Таким образом, одновременно решается несколько задач: федеральная бюрократия разбросана, а не сосредоточена в Москве, федерация спаяна; качество жизни в провинции поднимается (?) за счет выезда на места центральных структур… Россия выгребает, страны и народы постораниваются, если не кричат “ура”. Тем, кто уехал из России, будучи трусом или просто недовольным, надо возвращаться: страну не стыдно передать детям. Главная мысль публициста — страна должна стать нормальной, то есть следовать общепринятым нормам поведения, — тогда все у нас получится.
Замечательно.
Мне тоже очень хотелось бы поаплодировать и передать детям страну. Да и идее нормы я очень даже симпатизирую.
Однако — загвоздочка.
В “сценарии” Драгунского “Версия плюс” (как, впрочем, и в первых двух сценариях) просто-таки совершенно нечего делать тем, кто не входит ни в правящую элиту, ни в элитарный Клуб.
Они — то есть мы — за кадром.
Они — то есть мы — публика, которой остается куда-то зачем-то переползать (через границы — у Кабакова), смотреть ящик (у Гельмана), пережидать перемещения и разборки властей и умников (у Драгунского).
Ни в одном из либеральных сценариев — или, точнее, сценариев, написанных исходя из либеральных мыслей наших либеральных перьев — нет общества, которое и к 2015 году, если верить авторам, остается не при деле (и ни при чем). Как уж они умудрились оставить без присмотра главного зверя в берлоге, моему уму непостижимо. А главный — главный и подкидывает неожиданности, выдавая совершенно не просчитываемую нашими сценаристами реакцию, отторгая как чужеродное тело навязываемую модель поведения.
На самом деле либеральное сознание ущемлено своей невостребованностью — пока одни придумывают “сценарии”, другие ставят не спектакль, нет, не телевизионную запись, — они используют телезапись для того, чтобы повернуть историю. Скрипучий поворот руля 31 декабря 1999 года состоялся не потому, что сценарий ухода с исторической сцены для Бориса Николаевича придумали удачный, а потому, что общество совершенно неожиданно для подавляющего большинства политиков санкционировало действия Путина. Ругаясь и отплевываясь, из матери в матерь вспоминая и КГБ, и КПСС, подозревая в Путине известно чью школу (и вышколенность), устав от повторения пройденного, от множества слов и дискуссий, от политиков-эстрадников и шоуменов, от псевдозвезд и шутов, не расстающихся с ним на телеэкране… Устав от обсуждений “идеи”, в том числе и национальной, от посулов и извинений (простите, братцы, хотел хорошего, но не успел). Общество захотело видеть — нет, не в руководстве, нет, не начальником, — а управляющим человека работоспособного. Да, общество захотело нанять себе в управляющие работника. Не Обломова, а Штольца, который не может по натуре своей не крутиться, не предпринимать усилий, не спать, наконец, когда того требует дело. “Сценарий” совершенно неожиданный, если учесть все истерические повороты хотя бы одного 1999 года.
Что же касается нареканий либерально мыслящим сочинителям, то главный-то мой упрек состоит в недостаточности их либерализма. В том, что либерал в России сегодня не может, не имеет права предлагать и так уставшей стране пессимистический сценарий. Слишком много катастрофизма — на фоне уже состоявшихся катастроф он не плодоносен. Конечно, негативная критика эффектней — но общество воспринимает ее до известного предела.
Директор Института этнологии и антропологии РАН Валерий Тишков в статье “Мы стали жить лучше” (“НГ-сценарии”, № 1, 12 января 2000 г.) настаивает на вине интеллигенции, которая в упор не видит нового общества и перемен к лучшему. Тишков доказывает эти перемены цифрами и
фактами * , — но артистам, режиссерам, литературоведам и колумнистам “совести нации”, увы, удобнее занимать алармистскую, а не аналитическую позицию. “Своим одиноким голосом берусь утверждать, — пишет Тишков, — что за последние десять лет в стране произошла революция в жизненном обустройстве людей. Причем это именно революция позитивного плана, которую российское обществознание не смогло понять и объяснить. <…> кто будет отвечать за беспомощный и злобный стеб, который катится по всей стране, включая страницы школьных учебников и высшие политические и научные трибуны, с которых убеждают в гибели государства?”На самом деле Россия остается одной из самых богатых и перспективных стран мира. Нам досталась неплохая земля. Замечательный народ. В стране не одних только зомби и дебилов не может быть культуры только Кобзона и Газманова. Переключите кнопку. Придумайте что-нибудь: сочините хороший сценарий. Не для России — для себя лично.
Хотя бы для поднятия общего тонуса.
Сценарии развития России в перспективе нового века не могут включать в себя только отрицательную эмоцию — зачем тогда вообще писать их, лучше уж закрыть от себя страну, отгородить ширмочкой, как смертельно больного. Предположим, что Россия — это близкие и родные (слово “семья” не употребляю исключительно из-за негативного контекста, на него навешанного за последнее время). Способна ли сегодня либеральная мысль выработать, например, для себя лично, для своих близких сценарий, приближающийся к оптимальному — в данных условиях? А если это близкие и родные, то не будем же мы вместе с ними заниматься отрицанием самих себя. Или же — либеральная мысль (в данном случае — художественная) не видит тех изменений, которые уже произошли, и тех способов, которые могут решительно преобразовать страну дальше? Тогда надо действительно — отдать власть в руки тех, кто может, кто способен, кто — предлагает. Тогда не будем удивляться тому, что к очередным выборам у нас не будет выбора — и ежиться, и удивляться популярности того, кто появился из недр не самых приятных либеральному сердцу структур.
А потом приходит большевик, встает на броневик, или говорит — есть такая партия, и не будем изумляться, что пойдут за ним, а не за нашими вздохами.
Или, если уже либералы не в силах предложить что-то конструктивное, — то пусть и дальше пишут свои художественные произведения.
Но — не сценарии для России.
*
Тишков рассматривает данные об изменении набора продуктов питания, о радикальном расширении круга предметов быта, ведь сама “номенклатура предметов, используемых человеком для повседневной жизни (так называемые “вещи”), — крайне важный показатель степени модернизации общества”. Не говоря уже о недвижимости. “Текущая госстатистика не учитывает загородное строительство… Но даже по данным этой статистики общая площадь жилищ в стране выросла с 2,1 млрд. кв. м. в 1985 г. до 2,7 млрд. кв. м. в 1997. Причем частный фонд увеличился… в несколько раз, если считать все построенные гражданами жилье. …Кстати, не замечать почти всеобщую автомобилизацию страны (около 30 млн. произведенных и завезенных машин за десять лет!) – это проявление массовой слепоты и плохой социологии”. Я не о том, что проблемы бедности в России не существует, — я о том, что нужен локомотив, чтобы страну вытащить. А не видеть локомотива в упор — вина, не только ошибка.