Потерянное детство
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2000
Потерянное детство?
А. Г. Нелькин, Л. Д. Фураева. Рабочая тетрадь по литературе: Учебное пособие для учащихся 10 классов средних учебных заведений. — СПб.: СМИО Пресс. 1998. — 160 с., ил. — 2000 экз. (Серия “Рабочие тетради по литературе”.)
Конспекты уроков для учителя литературы: 11 класс: Серебряный век русской поэзии. Под редакцией Л. Г. Максидоновой. В 2 ч. — М.: Гуманит. изд. центр “Владос”, 1999. Часть 1. — 216 с. Часть 2. — 224 с. — 10000 экз. (Серия “Методическая лаборатория”.)
“Наверное, только в детстве книги производят на нас неизгладимое впечатление, — писал Грэм Грин в статье “Потерянное детство”. — Разве в сегодняшних книгах кипят страсти или угадываются истины книг первых четырнадцати лет нашей жизни?” Волнения и откровения читателя-подростка никогда не бывают связаны с “программными текстами” (или бывают в виде исключений, которые мне не встречались), но сегодняшняя ситуация
, как говорят все вокруг, куда драматичнее: дети перестают читать, дети вообще не читают!“Можно жаловаться и стенать, но едва ли это поможет. Похоже, что процесс уже необратим, — замечает по этому поводу Максим Кронгауз в язвительном сочинении “Сочинение на тему сочинения”. — Еще какое-то время можно не замечать этого, говорить о том, что данному учителю не удалось увлечь данных детей, а вот у хорошего словесника все читают. Думаю, что это не так…” (“Неприкосновенный запас”, 1999, № 4).
Что же все-таки можно — и нужно — и придется — предпринять? Сократить школьный курс, приведя его в соответствие с реальным прилежанием детей к литературе? Изучать тексты в извлечениях? Радикально изменить программу? Принципиально расширить ее в счастливом убеждении-заблуждении, что классическая литература “образовывает душу”?
Как увлечь, заинтересовать, вдохновить школьника классикой? Этот вопрос становится центральным для всех рассматриваемых книг независимо от того, насколько отчетливо он артикулирован.
А. Г. Нелькин и Л. Д. Фураева, авторы петербургского пособия “Рабочая тетрадь по литературе” как будто принимают крамольную мысль о допустимости изучения в извлечениях. Во всяком случае, все предлагаемые для анализа отрывки из произведений Островского, Некрасова, Григорьева, Фета, Чернышевского, Достоевского, Тургенева, Толстого и Чехова помещены тут же, в тетрадях. В собрание сочинений забираться не надо. Вместе с тем задания требуют такой дотошной работы с текстом, что ни о каком чтении по диагонали и речи быть не может. Внимание к слову переходит иногда, на мой взгляд, разумные пределы, и тогда затеваются игры в ассоциации и анаграммы, уводящие слишком далеко и от урока, и от текста. Например: кто больше придумает ассоциаций к слову “гроза” (изучается драма “Гроза”) или — кто больше составит слов из букв и слогов слова “настроение” (урок “Вишневый сад” — пьеса настроения”).
Предлагаемые формы работы также подразумевают, на мой взгляд, то, что к полному тексту произведений ученик обращаться не будет: из перемешанных реплик “Вишневого сада”, например, требуется составить связную сцену. Хочется спросить — зачем? Не логичнее ли открыть том драматургии Чехова? Но авторы полагают, судя по всему, что заросшая тропа к гениальному наследию будет вновь протоптана с помощью игры, даже подросткового произвола, но не с помощью традиционного солидного анализа.
Среди вопросов и заданий есть очень интересные, есть и вполне праздные. К последним я отношу те, которые взрослому человеку никто не вздумает предлагать, ибо тот справедливо ответит: “Не знаю, и никто не знает”. Старшеклассники же должны изощрять воображение на пустом от незнания месте, решая, например, какая черта характера Льва Толстого была главной.
Самым увлекательным и остроумным мне показался вопрос по сопоставлению “Преступления и наказания” и “Что делать?”: почему в утопическом романе Чернышевского героиня, выстраивая свое будущее, предпринимает сугубо практический и реалистический шаг — открывает швейную мастерскую, а в социально-психологическом романе Достоевского безвыходная
ситуация разрешается поистине с неба свалившимися деньгами Свидригайлова? Но можно ли спорить об этом, не прочитав романы целиком?Пробуждают ли отрывки и игра с ними желание прочесть произведение, приникнуть к истокам, или раз навсегда утоляют шевельнувшееся любопытство — вопрос остается открытым.
Группа калининградских методистов представила готовые к употреблению разработки уроков по разделу, который традиционно считается и самым вкусным и самым сложным — по Серебряному веку русской литературы.
Авторы начисто отказались от тезиса об острейшей борьбе, о сложных и противоречивых тенденциях, проявившихся в искусстве рубежа, и выдвинули прямо противоположный: “Серебряный век — явление русской культуры, основанное на глубинном единстве всех его творцов…”. Вместо острейшей борьбы наступает тишь да гладь. А вместе с тем подступают вопросы: какого же рода было это единство? оно было свойственно только Серебряному веку или другим эпохам тоже? в чем же своеобразие этого периода? что конкретно объединяет Вересаева с Блоком или Скитальца с Адамовичем?
На с. 29 глубинное единство творцов обосновывается в пяти пунктах, из которых приемлем только первый — все они были современниками, но
он бессодержателен, ибо тавтологичен. Остальные утверждения к одним творцам относятся, к другим вовсе не относятся и обоснованию единства служить не могут (они ощущали душевный хаос, они были новаторами в области слова, они выступали с манифестами, они поклонялись искусству).Драгоценным свойством Серебряного века объявляются дружественные, “благодатно-радостные” отношения между героями эпохи. Ученикам предлагаются вопросы: “Почему литературная полемика не перерастала в личную вражду? За что поэты были бесконечно благодарны друг другу?” Тут руками разведешь. Разумеется, благодатная радость в личных и творческих отношениях художников была так же редка в эту эпоху, как и во всякую другую. Разумеется, и литературная полемика перерастала в личную вражду, и личная вражда порождала литературную полемику.
Так как конфликты интереснее мирной дружбы, то представление о Серебряном веке как о тихой заводи человеческих отношений вызовет у школьников либо скуку, либо язвительные подозрения, тем более что в главе о Гумилеве пришлось-таки упомянуть о его дуэли с Волошиным.
Характер подачи материала в данном пособии является просветительски-литературоведческим, требует усвоения и запоминания, но претензий к предлагаемым сведениям накапливается немало. В разделе “Серебряный век: имена” (автор — П. Е. Фокин) путаница царит невообразимая. Чтобы ее распутать, нужно отдельную рецензию писать: единое разъединяется — “будетляне” и “Гилея” оказываются двумя разными группировками, различные явления объединяются — “имажинизм” и “Мезонин поэзии” представляются одним и тем же течением в футуризме… и так далее.
К сожалению и редактура оставляет желать лучшего. Разделы пособия нередко диссонируют: П. Е. Фокин, например, утверждает, что Серебряный век закончился в 1917 году, “хотя агония Серебряного века продолжалась вплоть до начала 20-х” (с. 7), А. А. Лебедева полагает
, что “это явление продолжало существовать вплоть до 50—60-х годов” (с. 35). Стихи воспроизводятся неаккуратно, со множеством опечаток и неотмеченными пропусками. В главе “Дневник Психеи. Любовь в жизни и творчестве Марины Цветаевой” отрывки из ее писем приводятся без указания адресата, а в том единственном случае, когда он указан, это сделано неверно: письма Родзевичу переадресованы Бахраху (с. 56).На творческую работу учащихся, а не на усвоение предложенного материала нацелен только один урок — “Что в имени тебе моем?” (авторы А. М. Плеханова и Т. Ю. Угроватова). Что получается? По-моему, увы и увы… Учитель и ученики колдуют над именем поэта, вскрывая его мистические пласты. Делается это так: из букв имени и фамилии героя составляются слова, а потом с опорой на них ученики сочиняют характеристику. Из имени “Владимир Маяковский”, к примеру, получились рай, ад, маяк, рок, лик, маска, солист (хотя т отсутствует, а с не повторяется). Соответственно и сочинения толкуют о маяке-солисте, борце с роком, срывающем маски с лика ада и рая… или что-то в этом духе. Но, помилуйте, кто же так упрощенно играет в анаграммы? (Опять, кстати, анаграммы! — это передача “Звездный час”, что ли, оказывает такое воздействие на методическую мысль?) Букв много, я вам такого насоставляю… Давайте попробуем: кикимора, мимикрия, лакомка… Впечатляющий портрет получится с опорой на подобные слова.
Впрочем, возможно, моя ирония носит снобистский характер, а старшеклассникам действительно интересно.
Методические поиски в сфере преподавания литературы несомненно активизировались с учетом того, что сегодняшние подростки отнюдь не самый читающий народ в мире. Конечно, методисты и спотыкаются, и ошибаются, однако борьбу за нечитающего школьника они развернули. Может быть, напрасную, заранее обреченную на поражение. А может быть, и нет.
Елена Иваницкая