Варианты времени
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2000
Варианты времени
А. Биой Касарес. Изобретение Мореля. СПб.: Симпозиум, 1999. — 512 с.
Все-таки Аргентина дала литературе ХХ века трех классиков, а не двух. Хулио Кортасар, Хорхе Луис Борхес — и Адольфо Биой Касарес, чьи произведения наконец вышли в русском переводе. Ученик, друг и соавтор Борхеса, Биой Касарес и сам становился героем некоторых его рассказов.
Первый ход в своих произведениях Биой Касарес делает аналогично двум своим соотечественникам — ставя под вопрос обыденность. “Нам интересно обнаружить щель в реальности, казавшейся столь монолитной”.
Это похоже на мир сна, где все возможно (мотивировки Биой Касареса — всякие хитроумные машины или идея множественности параллельно существующих миров — выглядят как достаточно издевательские уступки обыденной логике). Блуждания по незнакомым городам. По брошенному на тропическом острове зданию — то ли музею, то ли гостинице, то ли бомбоубежищу. Прячась от призраков и влюбляясь в них, пытаясь втиснуться в их призрачный мир. А через пригородные заросли можно неведомым образом попасть в удаленный на четыреста километров город в другой стране — где на мгновение откроется дверца к счастливой жизни и куда не дадут попасть вновь сначала тюки с товаром, а потом страх.
С другой стороны, многое в Аргентине Биой Касареса знакомо до боли. Банды громил — “Беда в том, что они не нуждаются в разумных доводах. Им хватает тех, которые у них есть”. Людей убивают на улицах — а министерство сообщает о том, что “ситуация полностью контролируется, если не считать отдельных случаев”. Абсолютный произвол военного лагеря (рассказ “Напрямик”), живущие вокруг которого делятся на фанатиков, выдающих полиции из убеждения, и мирных жителей, выдающих полиции из страха. И расползание страха в разговорах, что такой-то продался, в чувстве, что за деревом на улице — засада.
Это мир абсурда, часто сопоставимый с Кафкой. Все окружающие вдруг объявляют человеку, что он — это не он; друзья говорят, что впервые видят такого; в его доме живет кто-то другой. А когда человек уже отчаялся что-то доказать, его признают за него самого — но вместе с этим возлагают и вину за не совершенные им поступки.
При том, что герои Биой Касареса — люди, обычно не слишком думающие, коммивояжер, пенсионер, пилот, не кортасаровские рефлектирующие интеллектуалы. Тем жестче их столкновение с абсурдом. Тем отчаяннее их попытки жить после катастрофы как ни в чем не бывало. Неравномерность течения времени ими тоже используется — например, в попытке уцепиться за прошлое. За женщину, похожую на ветреную возлюбленную, за кошку, похожую на кошку возлюбленной (тем более что кошка похожа точнее). Или — отец, стремящийся догнать автомобиль с девушкой, похожей на его погибшую дочь. Или пастор-фанатик, в попытке остановить время заставивший домашних соблюдать раз навсегда установленный распорядок в доме — так что прикосновение постороннего, случайно сбивающего этот порядок, несет смерть.
И как апофеоз — изобретатель, записавший не только изображения и голоса людей, но также их запахи, осязания, а заодно и вещи вокруг, создавший бессмертный призрачный мир, вновь и вновь повторяющийся, как мелодия на пластинке.
Может быть, это “доказательство от противного” того, что жизнь есть изменение и неожиданность, а не фиксированный облик? Не близок ли к тем призракам постмодерн с идеей “ничего нового”? И не соотносим ли пожелавший остаться с призраками герой “Изобретения Мореля” с литератором, жертвующим жизнью ради призрачного бессмертия? Биой Касарес избегает досказывания. Что вторглось в налаженную жизнь дона Николаса Веролы, лишив его жены, обернув шутку против шутника
— ягуар (уж сорок лет не появлявшийся в окрестностях селения)? местный донжуан Бруно (давно умерший)? И когда доктор Фауст обдумывает лазейку: “снова родиться, дожить до той страшной минуты, когда он продал душу Мефистофелю, снова продать ее и, когда наконец наступит эта ночь, вновь бежать назад, к началу всего”, он не может решить, станет это замыкание жизни покоем или адом.Жизнь многовариантна. “Реальность (подобно большим городам) в последние годы разрослась и разветвилась” — и в этом разветвлении реальностей Биой Касарес прослеживает параллельные возможности развития жизни — или, наоборот, случай, когда один человек принимает на себя события, произошедшие с другим. Не теряя иронии: “налицо возможность нескольких раев; ведь если бы рай был один, и все отправились бы туда, и некая очаровательная молодая чета устраивала там каждую среду литературные чтения, думаю, многие предпочли бы воскреснуть”. Улыбаясь уверткам девушки, прячущейся от начальницы, а потом обнаруживающей ее прячущейся там же.
Может быть, Биой Касарес порой тяготится абсурдом и сворачивает к более спокойным историям (например, воссоздавая наивное восприятие деревенского парня, впервые попавшего в город и ввязавшегося по глупости в темные дела). Не случайно Кортасар вспоминает Биой Касареса в
начале одной своей не слишком характерной описательностью и биографичностью новеллы (“Дневниковые записи для рассказа”), и это упоминание при всей почтительности и теплоте не чуждо иронии. Но действительно “время идет не всегда одинаково. Одна ночь может быть короче другой, в которой столько же часов. Кто мне не верит, пусть спросит у аптекаря из Росарио по фамилии Кориа. И это еще не все: иногда настоящее — стоит только зазеваться — смыкается с прошлым, а то и с будущим”. И Биой Касарес расскажет об этом лучше аптекаря из Росарио.Александр Уланов