Людмила Вязмитинова
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2000
…А жизнь продолжает себя
Альманах “Окрестности”, сб. 4. М.: Автохтон, 2000. — 220 с. 300 экз.
Вестник молодой литературы “Вавилон”, вып. 7(23). М.: Арго-риск, 2000. — 220 с. 500 экз.
Практически одновременный выход двух держащихся на издательском плаву альманахов, представляющих (как в авторском, так и в редакторско-организационном плане) так называемую молодую литературу, — знаменательное явление, и не только для той области литературного пространства, которую они представляют. Прежде всего, оба альманаха достигли того уровня профессиональности, при котором как-то даже неловко и вспоминать о вещах типа типографски оформленного самиздата. Вероятно, в силу этого данные издания, весьма разнящиеся своими издательскими проектами, сильно сблизились.
Существующий еще с 1989 года “Вавилон” (гл. ред. Дмитрий Кузьмин) был заявлен как вестник, дающий как можно более панорамное представление о том, что пишут действительно молодые, отделяя их от многочисленных в то время 35–50-летних “молодых”. Выходящие с 1996 года “Окрестности” (гл. ред. Алексей Корецкий) претендовали если не на отражение, то хотя бы на нащупывание точки видения, присущей действительно современной литературе, не возводя при этом в ранг принципиальности год рождения автора. В результате “Вавилон” концентрировался на “горизонтальной” компоненте, стремясь охватить как можно большее число как можно более молодых авторов в как можно большем количестве регионов. Правда, при этом наблюдалось явное тяготение к материалу, содержащему как можно более ярко выраженный языковой эксперимент, что объясняется, видимо, формированием концепции альманаха в период расцвета и засилья концептуализма. Организовавшиеся уже совершенно в другое время “Окрестности” отдавали предпочтение “вертикальной” компоненте — начавшись с текстов членов молодежной группы “Между-речье”, они постепенно стали вбирать в себя все большее количество текстов “со стороны”, которые по той или иной причине оказывались близки духу этой группы. Не отказываясь от материала, построенного на языковом эксперименте, редакция альманаха явно пыталась ориентироваться не столько на форму, сколько на содержание, в конечном итоге даже заслужив упреки в так называемом пассеизме.
Однако сегодня положение изменилось, и это связано с тем, что изменилось положение литературного поколения, к которому относятся редакторы обоих альманахов. Можно сказать, что эта молодая литература постарела или, если угодно, возмужала и стала зрелой. Сложились и профессионально состоялись ее лидеры, возраст которых подошел к пороговому — 33 года. Рядом с ними сформировались как авторы те, кому ныне 20–22–24 года и которые слегка отличаются от “патриархов”, но сходны с ними в том, что и для тех, и для других, скажем, Пригов и Гандлевский были всегда. Или, как написано в предисловии к последнему выпуску “Вавилона”, это поколение самоидентифицируется как те, “кто делал первые шаги по самоопределению в мире литературы на рубеже 80–90-х, на фоне радикальной ломки иерархий и грандиозной реструктуризации культурного пространства”. Между представителями этого поколения и предыдущих нет непроходимой пропасти, и это демонстрируют “Окрестности”, в которых возраст автора можно определить только из приведенных в конце номера примечаний. Но “радикальная ломка иерархий и грандиозная реструктуризация”, наличие которых отрицать невозможно, неизбежно сопровождаются сменой художественного сознания и художественного видения — новая эпоха ищет свое выражение своих смысложизненных проблем через своих представителей. Последние же оказались внутри безбрежного информационно-знакового пространства с огромным количеством взаимодействующих философий, религий и идеологий, в сумме дающих виртуально-расплывчатую картину мира. Как пишет Иван Маковский (Москва, “Вавилон”):
где слова ничего не обозначают
не обнадёживают
не печалят
а висят, как какая-то азбука
на ветру
В этой ситуации в литературе на первый план выдвигается ее мифотворческая способность — автор сканирует мир, задействуя бессознательные и иррациональные уровни восприятия, пытаясь уловить то предельно-обобщенное, что стоит за данной ему явленностью, заполняя ее мистифицированными, иллюзорными идеями. Как правило, эмоции автора при этом загоняются глубоко внутрь текста, проявляясь только по мере выхода из этой ситуации. Можно сказать, что ведется работа по переходу из знакового пространства в символическое — литература работает с опережением философии, создавая материал для ее формирования.
Особенно ярко это выражено в прозе, для которой характерна чуть ли не традиционная сюжетность, однако события, происходящие в, казалось бы, совершенно реальной обстановке, одновременно происходят в некоем иллюзорно-мистическом мире. И все это на фоне примет времени: дискурсы, коррупция, преступность, воспринимаемая на уровне быта, диффузия английского языка, компьютерная терминология, новые русские и так далее. Так, у Светланы Богдановой, которая на сегодняшний день является одним из самых сильных прозаиков, в “Снах Максимилиана” (Москва, “Окрестности”) шофер Максимилиан Ответов возит в шикарном лимузине некую вполне реальную Веру во вполне реальные пункты назначения, но лицо героини изменчиво и почти все время прикрыто вуалью, а общий смысл поездок неясен. Герой текста Льва Усыскина “На войне” (СПб, “Окрестности”) — некий находящийся в условиях военных действий сын сенатора, с которым, казалось бы, происходят обычные для этих условий события, однако совершенно неясно, что, собственно, происходит, кроме размышлений героя о “стальных оковах Случая да Божьего Промысла”. У Ирины Шостаковской (Москва, “Окрестности”) среди меняющихся, но имеющих непосредственное отношение к литературе героев и мест действия некая Madelein — “девушка школьного, очевидно, возраста” — учит истории мира, в котором в начале “Инсайд и Аутсайд были одним и тем же местом, поэтому мир был един, как едины в нем были люди, пока не разделились надвое”: те, которые “устали смотреть внутрь себя и выглянули наружу, стали называться аутерами, оставшиеся были иннеры”. У Сергея Соколовского в “Трагической истории Камило Сьенфуэгоса, борца за свободу” (Москва, “Вавилон”) судьба привезенного с Кубы и находящегося в его квартире бюста команданте Камило Сьенфуэгоса неопределимо, но бесспорно ощущается связанной с судьбой этого человека. Один из лучших прозаических текстов — рассказ Андрея Филимонова “На дороге” (Томск, “Вавилон”), в котором описывается, казалось бы, банальная поездка на попутке бросившего институт безденежного Паши. Обыденная реальность здесь практически воедино слита с неявной, неуловимой высшей реальностью, проявляющей себя через детали обыденного. И в конце рассказа от безденежья назвавшийся буддистом Паша на захолустном переезде слышит, как “женщина в тулупе” говорит: “Тут все буддисты. Это дело такое, карма, от нее не зарекайся”, и видит “бритоголовых людей в желтых жилетах поверх ватников”.
Поэзия на сегодняшний день явно обратилась в сторону традиционной поэтики. Все больше текстов, построенных на прямом лирическом высказывании, — поэты прежде всего ориентируются на глубинный внутренний голос. Время изменилось — стало возможным говорить просто, отражая парадоксы жизни и сознания без помощи языковых экпериментов. Как, например, Андрей Нечаевский (Донецк, “Вавилон”):
Я на клиросе сижу
покурить хочу ужасно
но молчу — жужжит мой принтер
и жуёт бумагу часто
Как большие канарейки
рядом певчие поют
благодать! — а мне икону
отсканировать дают
Переход к более простой, прозрачной ткани стиха и усиление голоса лирического “я” демонстрирует один из отцов-основателей “Вавилона” — Станислав Львовский (Москва). В его последних стихах (“Вавилон”) ярко выражено присущее всему поколению чувство тревоги, идущее от ощущения неблагополучия в духовно-культурном пространстве:
как же это произошло
как далеко это зашло
выздоравливать вроде рано
не выздоравливать странно
всё остальное страшно
Все более характерной чертой нынешней поэзии становится то, что условно можно обозначить как квази-стилизация на мифо-религиозные темы, а точнее — попытка моделирования сознания разных эпох и культур. Характерный пример этому — “Хоэфоры” Андрея Полякова (Симферополь, “Окрестности”): внутри почти что гомеровской речи мелькают Вавилон, Ассирия, Иудея, Крым, Ангел, Феб, Ориген, Плотин, Карпократ, Троя-святая, Орфей, “развалины дачи покойного Пана” и такие фразы, как “Вдруг телевизор сказал, что распят Дионис”.
Соединением восточного колорита с поисками современной поэтики привлекают стихи Санджара Янышева (Ташкент, “Окрестности”):
Кислота виноградных листьев
в твоём имени, Кохинур.
Ты срываешь ягоды — корни
остаются в недрах
от невозможности обнять твои ноги
и не растерять,
не расплескать при этом
вверенную им землю.
Самым сильным автором, представленным обоими альманахами, является, на мой взгляд, поэт Мария Степанова. Ее мощный, замешанный на фольклоре и вобравший в себя множество самых разнородных приемов стих пронизан ощущением исходной и неизбывной трагедийности устройства мира и человека. Герои ее лирико-эпических текстов, напряженно живущие между “земным” и “там, наверху”, — отнюдь не праведники, но все они — личности, способные к активному действию и имеющие мужество никого не винить в своих грехах и ошибках. Как и героиня поэмы “Летчик” (Москва, “Вавилон”):
…Простите ж меня,
хоть прощения нет,
За гибель девчонки двенадцати лет,
Невинно пропавшей за то,
Что в бездне воздушной,
как рыба в ухе,
Небесная Дочка живёт во грехе,
А с кем — не узнает никто.
…А жизнь продолжает себя.
В последнем номере “Вавилона” — 75 авторов, “Окрестностей” — 31. Раньше подобные издания называли “братскими могилами” и читать их было невозможно. Однако эти альманахи читаются с неослабным интересом. Они отражают, как выражался еще Ипполит Тэн, “состояние умов и нравов” тех, кто, являясь порождением нашего времени, только и способен адекватно выразить его суть. В сущности, они заняты тем, чем всегда была занята литература, — пытаются нащупать присущую их времени связь между предметным (физическим) и духовным (содержащим идеи) мирами, отображая в своих текстах ту ненаблюдаемую реальность, в которой эти два мира неким непостижимым путем объединены. Как пишет Ника Скандиака (Нью-Йорк, “Вавилон”):
В пространстве лежат
п-мерные сферы
И пересекаются во множестве точек.
В каждой из точек растёт человечек
Или хотя бы цветочек.
Многие авторы присутствуют в обоих альманахах, более того, Данила Давыдов, ранее бывший редактором “Окрестностей”, ныне — соредактор “Вавилона” и автор обоих альманахов, а редакторы “Окрестностей” Сергей Соколовский и Максим Волчкевич — авторы “Вавилона”. И последнее — ирония авторов этих альманахов практически всегда направлена на себя, они словно бы иронизируют над состоянием собственного сознания, поставленного перед решением сложной задачи. Как писали братья Стругацкие, “будущее просто шло своей дорогой”.
Людмила Вязмитинова