Книга рождения стиля
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2000
Книга рождения стиля
Алексей Денисов. Нежное согласное. Книга стихов. — М.: АРГО-РИСК — Тверь: Kolonna Publications, 2000. — 28 с., 200 экз.
В одной из нетовских рецензий “Нежное согласное” А. Денисова названо самой модной книгой июня. Однако при тираже в 200 экз. без интернетовской поддержки (сайт “Лавка языков” по адресу http: // spintongues.vladivostok.com) ее популярность вряд ли смогла бы распространиться дальше тесного круга ценителей. Дело не в количественной статистике, а в том, какую качественную лепту вносят 36 текстов книжки в текущий русскоязычный литературный процесс. В этом отношении “Нежное согласное” — книга о рождении стиля и книга рождения стиля.
Читательское впечатление от стихов А. Денисова не однозначно. С одной стороны, мы окунаемся в классическую стихию русского лиризма. С другой — лирический герой несколько слишком обыкновенен, слишком непосредствен, чтобы не вызывать ощущения дистанции между ним и читателем. Местами текст производит впечатление неосмысленного бормотания, неловкости, спонтанности, непоэтичности. По знаменитой пушкинской обмолвке, поэзия должна быть глуповатой. У А. Денисова это необходимое свойство истинной лирики обретает черты серьезного стилистического приема.
Главная черта его лирического “Я” — тотальная отстраненность восприятия мира:
Котёнок, ещё младенец,
призывно мяукает.
Выпал из гнезда, на руки просится.
Ласточки над ним ехидно хихикают.
У меня и у ласточек мир
такой большой.
Ты тоже хороший, приходи завтра.
Чаю попьём, расстанемся друзьями.
Смотрите-ка:
сороки на собачку ругаются.
Собачка маленькая,
сказать ничего не может.
Вот так и мы с тобой.
Но не о том речь […]
По ассоциации приходит на ум похожая ситуация из хокку (незадачливая кошка и беспристрастный, отстраненный, как бы вынесенный за скобки созерцатель):
вешние воды
кошка упала в поток
не смогла перепрыгнуть
А. Денисов, правда, другими средствами, достигает подобного эффекта восточной “пустоты”. Образы стихотворения “накладываются” друг на друга, теряя свою предметную определенность, но при этом обретая спектр новых смыслов, прямо не вытекающих из “сюжета”. Лирический субъект отстранен не только от внешних предметов, но и от себя самого, собственных чувств и эмоций:
…в самом начале осени,
времени года грустного,
как-то всего невесомей печаль,
что и трогать не хочется.
Так и хожу с ней по улицам,
будто бы с птичкой на палочке.
И с “цитатным фондом культуры” (надо отметить, очень пестрым: от Пушкина и Мандельштама до бушменских мифов и “детского круга чтения”) А. Денисов работает по тому же принципу отстранения и поиска новой, готовой или “полуфабрикатной” формы для воплощения. При этом обязательная для постмодернистского текста культурная рефлексия глубоко скрыта под имитацией спонтанности и лиризмом.
Ходил по комнате,
в книги заглядывал:
хотел зацепиться
за чью-то мысль
Бегал по городу,
заглядывал в лица:
искал пристроить душу куда […]
Больше скажу,
я в контексте культурном не волен,
в поле не воин
и в шоу всеобщем не шут.
Тем беззащитней, больней
и абсурднее речь как попытка
на люди выйти, в народ,
оставаясь при этом собой.
Так, лирический герой как будто всеми силами стремится отдать свое законное место некоей пустоте:
И сам я, что ли, комментарий
к чему-то большему, наверно,
к чему-то лучшему, быть может […]
Один из результатов этого усилия — образ поразительной красоты и странности — бог ноября — аморфное нечто, принимающее вид всего, что есть вокруг, присваивающее пространство, время, погоду, природу, лирическое “я”, лирическое “ты” и, наконец, саму речь, “песню”:
[…] Кто там ходит хмурый, там,
с палкой?
Это бог ноября, бог ноября,
закрывай двери.
Проходи мимо, заходи, милый,
как мама?
Возвращайся скорей, не ходи далеко,
сам знаешь.
Кто там ходит, ходит… бог с ней,
с палкой.
Не со мной, не с тобой,
встань в сторонку.
Это бог ноября, это его кошка,
Это его дом, это его день,
это его песня.
Стилистический принцип отстранения проникает глубоко, в саму языковую ткань. Субъект лирического высказывания так же немного “не в себе”. Его речь будто состоит из фрагментов, заимствованных из разных речевых ситуаций. Нельзя определенно сказать — “кто говорит?” — лирическое “Я”, лирическое “Ты” или вообще голос со стороны? В результате сами “Я” и “Ты” становятся неустойчивыми, взаимообратимыми. Типичный пример этой поэтики — стихотворение “Монотипия”:
[…] пустыня тут, и тесно,
как в трамвае…
ходил в народ, и выпил, как мужик…
нас не поймут… как Вас зовут?
не помню,
как я домой в тот вечер добралась…
так то мужик? а с виду —
точно баба…
я не привык, я лучше заплачу…
Реплики из псевдо-диалогов из псевдо-жизни, цитаты и псевдо-цитаты из высокой поэзии — силятся соткаться в единое целое. В конце текст самоуничтожается так же фантасмагорично, как и родился. Исчерпанный до конца, он словно бы стремится “очнуться” от обморока поэзии, от “иллюзии” своего бытия. На глазах тают “персонажи”, остается лишь классический морской пейзаж (декорации без героев) — заключительный пуант — высокий классический стиль, штиль, пустота, молчание, небытие…
шумит вода морская и у моря
стоишь как ты, у берега — как я…
и это символ веры в… что угодно,
чтоб не очнуться раньше,
чем в конце…
Пустынный берег, ни души, ни звука.
Здесь воспроизводится то состояние языка, когда он существует в головах потенциальных владельцев-носителей в виде полуфабриката отдельных фраз — по большому счету, “цитат” — еще не обретших законного хозяина, а вместе с ним линейности, плотности, завершенности. Этот первичный бульон и есть материал, с которым работает А. Денисов.
Анонимное языковое бессознательное, хаос языка в момент метаморфозы — вот настоящий “лирический герой” стихов А. Денисова. И название книги обретает глубокую символичность — нежное согласное — средний род, единственное число — чувство без носителя и объекта приложения — лирическое ОНО.
Эмоция, живущая в тексте словно сама по себе, не торопится срастись с функциональной позицией “я”, находящейся в центре поэтической структуры и подчиняющей себе все пространство текста. Эмоция заполняет формальную пустоту лирического субъекта случайно. Так рождается случайный, “блуждающий” лирический герой, вернее было бы сказать, лирический героизм, свойство без носителя, симулякр. Это создает эффект отстранения, а вместе с ним эффект иронии, который (что важно!) не есть исходное намерение, а только эпифеномен, побочный эффект самого текста. Это отличает иронию А. Денисова от иронии как приема у поэтов школы новой сентиментальности (например, Т. Кибирова).
Ощущение глубинной фрагментарности речевого потока сближает поэтику А. Денисова и с концептуалистами. Но если для Вс. Некрасова первое дело — остановить “инерцию речи”, разорвать ее пустотами, а через них — проникнуть в подсознательную ее глубину (метод поперечного сечения), то для А. Денисова принципиально важно воссоздать из этих фрагментов новую линейность, точнее, иллюзию классической линейности. “Я верю не в глубину, а в инерцию речи”, — полемически утверждает автор в одном из новых текстов. По мере приближения к концу книжки стилистический принцип “Нежного согласного” проявляет себя все более настойчиво:
Машенька, машинка в мешочке,
два-три слова по телефону,
одно неосторожное, напрасное усилие,
и нечего будет начинать сначала.
Сумерки, семерки, семечки,
фразеологизмы
на постном масле —
ни слова на слове живого места.
Аскорбинка, венок аскорбинок.
И в этих терниях, в этой тине:
Машенька, машинка в мешочке,
песчинка в песочке,
лето, пуговица на столе,
с остановкой сердца в каждой точке.
Машенька — машинка (печатная?) — мешочек — слова, потерявшие свой предметный смысл. Их воскрешение из небытия, соединение в одном речевом потоке оправдано только звуковым подобием и еще неким чутьем, интуицией, не объяснимой через логику метафоры. Мы переходим в область свободного речевого моделирования, где основным материалом будет — фразеологизм, — подсказывает “умный” текст и тут же демонстрирует пример работы с ним (подмена-наложение стандартных речевых фрагментов): “фразеологизм” + “чепуха на постном масле” = “фразеологизм на постном масле”. По тому же принципу сделана следующая строчка: “ни слова на слове живого места” = “на нем [не осталось] живого места” + “на нем [-] ни живого места” + “ни слова [= молчание]” + “камня на камне [не осталось]” + “живое слово”.
Смысл новой фразы складывается из всех составляющих и в то же время не равен их сумме: поэтическая декларация метода + еще какое-то лирическое, трудно выразимое ощущение опустошения, отказа, сожаления, слабости — знаменитые “жертвы искусству”. На наших глазах совершается чудо: неуловимая фаза зарождения мысли-музыки в самом языке и титаническое усилие метаморфозы — не изображены, а выражены.
Так рождается стиль “нежного согласного”, новый “нежный стиль”. “Невнятное бормотание” — конечно, лишь первое и обманчивое впечатление. Каждый текст книжки утверждает метод не только самой языковой плотью, но и замаскированными под “инерцию речи” мини-декларациями. Этот стиль обладает силой прорастающего зерна. Он таит в себе еще много скрытых возможностей и достоин стать основой нового направления. Нежно и неотвратимо он останавливает инерцию речи и инерцию бытия, по буддийскому принципу следуя по пути наименьшего сопротивления, подчиняясь этой инерции. И побеждает.
Мария Бондаренко