Стихи
Светлана Кекова
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2000
Светлана Кекова
Иней Рождества
* * *
Татьяне Кан
Ветку ясеня, дудочку узкую,
птичий щебет, следы на снегу —
всё возьмите — оставьте мне музыку,
я без музыки жить не могу.
Без неё я как город без имени,
как случайная тень на песке…
Пишет ангел рождественским инеем,
словно мелом на классной доске,
что вина прощена и заглажена,
что по-прежнему кровь горяча,
что судьба — как замочная скважина,
как закрытая дверь без ключа.
Но не пробуй проникнуть в таинственный
мир, где снег ослепительно бел,
где родился Господь,
где единственный
раз
я слышала музыку сфер.
* * *
В лесах, в горах, на берегу реки,
где ветр и пламя исполняют танец,
где движутся к востоку мотыльки,
как вереницы странников и странниц,
в слезах любви, в сиянии очей
(так дети спать укладывают кукол)
собор каштана с сотнями свечей
возносит к небу свой зелёный купол.
В пустынях тел, во сне, во тьме ночной,
среди растений и жилых массивов,
где снова тварь в ковчег приводит Ной
и где кричит многострадальный Иов,
где падший ангел ловит птицу Рух,
чтобы её во сне увидел инок, —
там ночью лёгкий тополиный пух
летит на юг, свивается в ложбинах,
едва мерцает в воздухе, забыв
отчизну, Бога, прежнее жилище,
летит туда, где Иов, еле жив,
один как перст сидит на пепелище.
Я, как каштан, зажгу свою свечу,
как человек, персты сложу щепотью,
как лёгкий пух, над миром полечу,
касаясь смерти невесомой плотью.
Опять раздастся шумный голос вод,
вздохнёт земля, в ночи запляшет пламя,
в невидимый воздушный хоровод,
как тень, войдёт всё то, что было нами.
И Ной возьмёт топор за рукоять,
чтоб ощутить древесной плоти мякоть,
и будут звёзды плакать и сиять,
а детские глаза — сиять и плакать.
* * *
На исходе дня, во вселенной, в конце зимы
как волнуют меня эти волны земли — холмы:
сотворил Господь их, я вижу Его труды.
Так в солёном море Он создал холмы воды.
Как волна с волной меж собой затевали спор,
дети рыб катались с огромных стеклянных гор,
их касалось небо, а солнце им грудь пекло,
ведь земля — песок, а чужая вода — стекло.
Как и всё на свете, Господь нас с тобой спасёт,
потому что дети летят с голубых высот.
Дети гладят землю, целуют её горбы
и о наши беды себе разбивают лбы.
И в морщинах горя ты ищешь следы стыда —
так в холмистом море на воду идёт вода.
Но сухую землю не хочет рыхлить соха,
червь ползёт по стеблю, как видимый след греха.
Ни воды, ни хлеба не хочет вкушать беда,
а по склону неба, рыдая, скользит звезда.
* * *
Жили в долг, и Великим постом
проливали горючие слёзы.
Вышивали болгарским крестом
на подушке пунцовые розы.
Вышивали жар-птиц, росомах,
в шали серые кутали плечи,
в невысоких кирпичных домах
разжигали железные печи.
Чёрный хлеб для голодных детей
на растительном жарили масле,
а на небе без всяких затей
свечи звёзд загорались и гасли.
И сквозь тёплые слёзы, едва
намечая скольжение линий,
зимней ночью плели кружева,
на январский похожие иней.
Но пришлось им не сразу, не вдруг
позабыть ремесло Пенелопы:
есть движения взглядов и рук
словно в лес уходящие тропы.
Там стоят и судьбу сторожат
липы старые, чёрные ели…
И ненужные розы лежат,
как живые, в холодной постели.
* * *
1. Всё тяжелее жизни бремя, блестят глаза, бледнеют лица,
и вот уже приходит время нам горьким опытом делиться.
Деревья, перейдя на шёпот, свою оплакивают участь,
но ты, приемля горький опыт, благослови его текучесть.
2. Он как песок в часах песочных, как струи слёз из глаз небесных,
как отблеск рая в рифмах точных, как соль морская в водах пресных.
Зачем, мой друг, о силе спорить, за ширмой тела пряча слабость?
Как скорлупа, земная горечь небесную скрывает сладость.
3. Как за тебя, единоверца, молился ангел беспризорный!
Земля истерзанного сердца засеяна травою сорной —
чертополохом и полынью, чья горечь вечно сердце гложет,
но небо неотмирной синью влечёт, и мучит, и тревожит.
4. Пространство путь свершает крестный, а время мчится, словно всадник.
Безлунной ночью свод небесный похож на дикий виноградник.
Готовит время крест и гвозди, пространство выглядит раздетым.
А в небе пламенные гроздья сладчайшим истекают светом.
5. Но чьи младенческие всхлипы в глухие перешли рыданья?
В саду благоухают липы, как зримый образ мирозданья.
Увы, мой друг, от целой жизни всего одна осталась фраза,
и по моей земной отчизне летит сухое семя вяза.
* * *
Как морю сказал Господь:
“Здесь пределтак человеку сказал Господь: надменным волнам твоим”,
“Есть предел у души твоей”.
Как мелкий морской песок
лижут послушные волны моря,
так не сливается с воздухом
человеческая душа.
Есть человек, подобный засухе,
есть человек, подобный дождю,
который захватывает всё вокруг.
Есть человек, охраняющий свой очагЕсть человек, и жилище. Есть человек, создающий слова. выбирающий жёлтые одежды.
Слова ткутся, как тело младенца
из крови матери,
возникают,
как ледяная статуя Будды
из воды в подземной пещере.
Как дивное деревовырастает из горчичного зерна, — с широкошумными ветвями
так вырастает из слова
новый мир, склоняющий головуГосподи, прими слово мое перед Господом.
как покаяние души моей.
Господи, прими слово мое
как обет вечно служить Тебе.
Господи, прими слово мое —
и пусть растает оно
в лучах Твоей славы.
* * *
На тебе, как на арфе, играет Господь,
посылая земле ослепительный снег,
а душа разглядела сквозь грешную плоть:
Вифлеемской звезды проплывает ковчег
там, в ночных небесах, среди прочих светил,
среди карликов белых, хвостатых комет…
Мрак Синайский, мой друг, плодороден, как ил,
а в его глубине — не Фаворский ли свет?
Райский сад на земле пожелтел и засох,
что ж ты ходишь по этим забытым местам?
Нужно сердца врата запереть на засов,
ставить крепкую стражу неверным устам.
Кто удержит течение пламенных рек,
кто надменным волна ’ м установит предел?
И ещё я спрошу: кто тебя, человек,
искупил и бессмертною славой одел?
Так прими благодарно немыслимый дар,
жизнь отлив в совершенную форму креста.
Медный маятник сердцу наносит удар,
а в пустых небесах пламенеет звезда.
* * *
В Вифлеем опять караваны бредут во мгле.
Мой отец и мать почивают в сырой земле.
Как давно они в колыбелях дубовых спят!
Снится им, что вновь у Марии родился Сын,
Он бродил по миру и был на кресте распят,
и об этом знают трава, журавлиный клин,
облака на небе и сонмы летящих душ…
Сколько летних засух и лютых декабрьских стуж
пронеслось над миром, и сколько лилось дождей
на сухую землю, и как проливалась кровь
царедворцев, смердов, невинных детей, вождей!
Но услышал мир, что его создала Любовь.
Только слова жаждет немая моя душа,
а любовь есть Слово, ведь Богу не нужен жест.
У седых волхвов я спрошу, словно лист, дрожа:
не гора соблазна ли стала горой блаженств?
Я ладонью глажу прохладный базальт, гранит.
Говорит мне мать: “Ты о нас не тоскуй, не плачь,
ведь любую душу Господь для Себя хранит,
и к любому сердцу приставлен его палач.
И земному дому не нужен небесный дом,
и земному грому ответит небесный гром,
и земной воде мы прощаем и шум, и плеск,
в земляной ладье мы ныряем в небесный блеск,
где Благая Весть, как горящий во тьме светец.
Сын родился здесь — и прощает нас всех Отец!”Саратов