Медленное чтение
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 1999
Медленное чтение
Уистен Хью Оден. Чтение. Письмо. Эссе о литературе. Составление и вступительная статья Г.Шульпякова. — М.: Независимая газета, 1998.
“Ибо единственно стоящее дело критика — умолчать о том, что он считает плохим, и изо всех сил поддержать то, что считает хорошим…”
У.Х.Оден
Мне кажется — а может быть, это мое заблуждение, — что имя Уистена Хью Одена не слишком хорошо известно русскому читателю. А между тем это одна из знаковых фигур современной литературы, во всяком случае англоязычной. Как бы то ни было, теперь у всех желающих есть возможность познакомиться не только с поэзией (сборник стихотворений вышел в 1997 году в издательстве “Евразия”, СПб), но и с эссеистикой “великого Одена”, как неизменно называл его Бродский.
Рассуждения о “прозе поэтов” давно стали общим местом, и я не стану добавлять к ним еще одну банальность. Проза Одена хороша сама по себе, вне зависимости от его стихотворений, хотя, разумеется, не может быть прочитана вне их контекста. Именно последним соображением, я думаю, руководствовался переводчик и составитель сборника Глеб Шульпяков, поместив в конце книги избранные стихотворения Одена. И в своем предисловии к текстам последнего он, как мне думается, добивался скорее “аутентичности”, созвучия с ними, нежели отстраненности критического подхода, постарался вписать их в еще более широкий контекст — не только собственно творчества, но и жизни поэта, так часто менявшего свои убеждения, но всегда хранившего верность — языку. Публикация, подобная этой, всегда результат сотворчества автора и переводчика, и ее успех зависит от того, насколько переводчик сумеет усвоить мироощущение автора, проявляющееся порой не столько в слове, сколько в интонации, и (раз уж мы взялись обыгрывать слово “текст” со всеми вариациями) не столько в тексте, сколько в подтексте. Не имея возможности судить об адекватности перевода, скажу лишь, что в данном случае серьезность подхода к автору и удовольствие, получаемое от чтения, позволяют переводчикам доверять. Единственное, о чем я жалела, просматривая сборник, это об отсутствии датировки включенных в него работ. Всякое литературно-критическое рассуждение, посвящено оно давно почившему Шекспиру или старшему современнику Одена Йейтсу, обладает скрытой полемичностью, даже если не претендует на нее. Поэтому важно ощущать связь с культурной ситуацией, в которой это рассуждение произнесено, для чего надо знать как минимум год, ведь стоит ли говорить, что сороковые и шестидесятые — совсем не одно и то же. И еще замечание: переводы О. Морозовой, с итальянского — из Арриго Бойто, с. 191, и с французского— из Валери, с. 192, невыгодно отличаются от остальных, так как мало общего имеют с оригиналом (в случае Валери катрен и два терцета сонета переведены восемью строками, зарифмованными без какой бы то ни было последовательности, не говоря уже о тонкостях содержания).
Проза Одена — медленное чтение, но и увлекательное, и многократное. Фразы его своей афористичностью приводят на память Уайльда, а высказываемые мысли о сущности поэзии, об отношении поэта и словесного материала обнаруживают свое родство, с одной стороны, с вечной мечтой Малларме освободить слово от “затертости” обыденного употребления, а с другой— с утверждением все того же Бродского, несомненно, многим Одену обязанного, что поэт — “средство существования языка”. С какими-то положениями оденовских эссе можно не соглашаться, но нельзя отказать им в изяществе мысли и красоте слога. О чем бы Оден ни говорил— о Кафке, Кавафисе, Фросте или Бродском, — главной его темой остается литература в целом, поэтическое искусство как таковое. Опасная игра, которую он ведет, устраивая суд над Йейтсом (“Общество против покойного господина Уильяма Батлера Йейтса”), не заканчивается провалом, потому что, предъявляя счет кумиру своей юности, Оден понимает, что тот же счет может быть предъявлен и ему, и после речи Обвинителя мы слышим речь Защитника, выдвигающего те принципы, по которым хочет быть судим сам Оден, где главный аргумент всегда — качество поэтического слова.
Естественно, возражения возникают, когда речь заходит о тех авторах, взгляд на которых сформирован и освящен литературной традицией — о Шекспире и Эдгаре По (последний, возможно, даже более почитаем в России, чем в англоязычных странах, так же, как и во Франции, благодаря символистам, видевшим в нем своего предтечу). Видимо, не всем шекспироведам понравятся высказывания о “Двенадцатой ночи” (эссе “Музыка у Шекспира”), обнаруживающие несколько буквальный, внеисторический подход, не учитывающий особенностей ренессансного мировосприятия, к тому же отказывающий Шекспиру в иронии (о песенке из 3-й сцены II акта “Где ты, милая, блуждаешь…”). Но неожиданность самой темы, свежесть взгляда и точность наблюдений перевешивают этот простительный поэту недостаток академизма. А эссе “Шут в колоде”, представляющее трагедию “Отелло” как “опыт над человеками”, поставленный Яго по формуле Фрэнсиса Бэкона (“научное исследование с помощью изощренной пытки раскрывает сущность природы и ее тайны”), по-моему, хорошо с начала до конца. Точно так же в случае с Эдгаром По мне кажется произвольным разделение всех его рассказов по признаку активности (“страстности”) / пассивности главного героя: для По намного важнее тот признак, который Оден отметает как несущественный— “мистическое”, условно говоря, и “логическое” отношение к действительности, так как главный контрагент его героев — само бытие, а главная проблема— доступность этого бытия человеческому пониманию, познанию, преодолению. Упреки же, высказываемые стихотворениям “Ворон” и “Улялюм”, просто несправедливы. Но вполне объяснимы в устах такого поэта, как Оден, тем более что и сам он говорит: “Поэт не может читать другого поэта, а прозаик— прозаика, не сравнивая его произведения со своими”. И из предлагаемых далее определений, которые писатель может дать другому писателю, Оден, наверное, выбрал бы для По последнее — “мой слабоумный брат”. Но все же брат. Потому что целью статьи остается благородное стремление превратить “беднягу По” из “украшения” для школьных учебников в читаемого автора, о котором каждый был бы вправе и в состоянии составить собственное мнение.
Тональность речи Одена — не лекция, а интеллектуальная беседа. Сохраняя дистанцию с читателем (что вызывает уважение), он в то же время вовлекает его в разговор, дает время обдумать каждое сказанное им слово. Общение с его текстами сродни личностному общению. Оно предполагает и субъективность оценок, и эмоциональность. И активное восприятие собеседником.
“Есть книги, несправедливо забытые, но нет ни одной, какую бы мы вспоминали напрасно”. Да будет это высказывание Уистена Одена отнесено и к его книгам, которые, справедливости ради, забывать не стоит.
Татьяна Михайлова