Жизнь в искусственном свете
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 1999
Жизнь в искусственном свете
Вячеслав Бутусов. Овалы. DANA MUSIC. 1998.
В общем-то ничего нового и интересного: умирает молодость, пропадает голос — и вчерашний, простите великодушно за выражение, революционер и нонконформист становится раздобревшим бесконфликтным дядькой (“папиком”) и тихонько так, душевно мурлычет гладкие необидные песенки, его лицо постоянно мелькает в “светской хронике”. Ну и тому подобное. Я же предупреждал — ничего нового и интересного. Только всего один наивный вопрос: почему так, а не иначе? Если попытаешься ответить, то моментально впадаешь в газетную пошлость и банальность. Но это, так сказать, общие рассуждения, увертюра, что ли. Одним словом, я хотел как-то начать свою рецензию (реплику). За моим неоригинальным вступлением на самом деле скрывается настоящая метафизическая досада. Потому что я любил и продолжаю любить “раннего” и “среднего” В. Бутусова и ту самую культовую (прилипчивое, но емкое слово) группу 80—90-х “Наутилус Помпилиус”.
Итак, вот как все происходит. В ларьке, у которого орет на всю катушку оптимистичный Киркоров, покупается новый сольный альбом бывшего солиста затонувшей не так давно группы. Название альбома такое: “Овалы”. Дома кассета распечатывается (можно под портвейн “72” — так оно романтичней). Не надо никуда спешить. Лучше покурить немного (выпить) и рассмотреть обложку: улыбающееся лицо, детские рисунки неких Вовы Пасечника и Маши Пасечник, купон на участие в лотерее (“будут разыгрываться постеры и плакаты с автографами, призы и подарки”), рекламная многообещающая нашлепка (“музыка, которую слушают все”).
Первая песня — “Звездочка”. Наливается полстакана.
С неба звёздочка скатилась
и сказала, чуть дыша:
“Я влюбилась в Самуила,
в Самуила Маршака.
Я давно его искала,
всё моталась, всё летала,
лет прошло уже немало,
наконец-то нашла”.Вот как описывает писатель и историограф русского рока А. Житинский выступление “Hay” на некоем перестроечном пленуме советских композиторов: “Это было потрясающее зрелище! Композиторов привезли три автобуса, в зале мелькали знаменитые физиономии, знакомые по песенным телевизионным шоу… Думаем, композиторам было не очень уютно, особенно когда молодой голос с верхнего ряда амфитеатра крикнул: — Долой советских композиторов! После этой фразы начался концерт. Слава Бутусов с подведенными глазами и непонятным орденом на груди смело шагнул к микрофону и обрушил на головы композиторов всю пронзительную мощь своего вокала: “Марш, марш, левой!” Зал завелся с первых тактов… Композиторы вжались в кресла, некоторые зажали уши пальцами…” (А. Житинский. “Путешествие рок-дилетанта”. Музыкальный роман).
Это было давно. Такое ощущение, что этого никогда и не было (отвратительное чувство). Четко отмеренное пространство даже не композиции и песни, а скорее новеллы, истории, рассказанной без всяких там сантиментов, без лишних слов и нот. Вот с экрана пялится жуткий Ален Делон, отец плюет в тарелку, а на помойке воют собаки, старик с темным прошлым — НКВД? Святая инквизиция? — получает повестку из Ада (причем, слово “ад” не произносится, ибо ткань поэзии состоит из фигур умолчания), пожарник сообщает современному влюбленному с бутылочными стеклами в руке, что дом сгорел и этой самой Лауры больше нет, а синоптики заводят свой джаз, а министры идут, как крысы, за мальчиком с канистрой и пропадают в воде. Но — какое, милый, тысячелетье на дворе?
Вторая песня — “Вертолет”.
Я лечу над землёй,
Верчу головой,
Я теперь вертолёт,
Выше тучи полёт.
Вижу сверху свой дом,
Всем привет, всем подъём,
В доме кто-то не спит,
В доме кто-то поёт,
Пой, ласточка, пой,
Пой, милая,
Пой, не умолкай.А это было не так давно. Но такое ощущение, что этого тоже никогда не было (сами знаете, какое чувство). Падший ангел, словно спившийся летчик-истребитель, рассказывал в обоссанной забегаловке небритому мужику про свой неудачный полет. Показывал пальцем вверх, показывал вниз, безбожно завирался и путал имена бывших коллег, говорил о какой-то толпе на площади и о “тварях” с “глазами, как лампы”. Джульетта лежала на зеленом лугу, а стрекозы собирали нектар ее слез. Убийца (Ромео? папаша Капулетти?) стоял перед Судьей, а высшие сущности требовали заменить киллеру “вышку” на “пусть никто никогда не полюбит его, пусть он никогда не умрет”. Христос гностиков и других прекрасных еретиков ходил по воде, а недалекий, но симпатичный неофит Андрей задавал Мастеру глупые вопросы, и морской Змей, проглотивший должно быть Иону, страдал несварением желудка и смотрел печально на другой берег океана (реки), где в маленькой хижине мужчина объяснял женщине смысл Великих Мистерий и учил понимать роскошный язык тростника.
Три композиции пропускаем. Следующая — “Звезда поэта”:
Пьяный гений выпил яду,
распахнул окно,
вечер, томная прохлада,
погрузился в сон.
В небе как всегда
бледная звезда — отрада.
Ничего теперь не надо,
гадкое вино.
Сердце обнял и погладил
ласковый питон.
А это было совсем недавно. Но такое ощущение, что… (понятно?). Железнодорожник стреляет из берданки по звездам и рвет свой счастливый билет на последний поезд, потому что, наверное, не желает участвовать в апокалипсической игре, и остается в станционной каморке, которая распадается у него на глазах. Автору снится, что Христос воскрес. Спаситель уже не гностик, не Мастер, не еретик, а лопоухий подросток, умирающий под бойцовскими цепями городской шпаны. Разжалованных “короля и королеву” расстреливают наутро, и они вспоминают о “святой стороне” и о “золотом пятне”. Грааль Парсифаля уплывает от обреченных и оставляет на произвол судьбы, на смерть измученные, быстро состарившиеся сердца. И самое, пожалуй, главное звучит в начале недавнего альбома: “Мы все потеряли что-то // на этой безумной войне. // Кстати, где твои крылья, // которые нравились мне?”
Теперь я должен признаться в том, что выход “Овалов” послужил для меня всего лишь тем самым пресловутым информационным поводом к разговору (реплике) о творчестве “Hay” вообще и Бутусова в частности. Никакого такого анализа не получилось, да я к этому и не стремился. Изящные жестокие новеллы в духе Эдгара По перешли в навязчивые идеи-композиции с примитивным звучанием. А главный герой — в пассивного наблюдателя собственных неживых конструкций, проржавленных и уродливых. В подтверждение своих слов процитирую (с неохотой) хотя бы “Птицу-паровоз”:
Мчится птица-паровоз,
за спиною крылья хлопают,
и не слышен стук колёс,
сердце громко бьётся и поёт.
И летит, чух — чух,
и пыхтит, чух — чух.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В топке пламенной
уголь каменный.
Почему именно так и не иначе? Я попробую-таки ответить на этот наивный вопрос. В романе Гюисманса “Наоборот” типичный декадансный вырождающийся аристократ дез Эссент, “пресытившись миром”, удаляется в добровольное изгнание, обставляя комнаты причудливыми предметами и монстрами-цветами. Он выписывает себе гигантскую черепаху с панцирем, покрытым золотом и диковинными камнями. И вообще интересуется всем утонченно-извращенным и маргинальным. Читает ночами любимых латинских отцов церкви и заказывает книгоиздателю Бодлера на какой-то экзотической бумаге. Но одиночество и нездоровый образ жизни подрывают силы дез Эссента, и он заболевает на нервной почве банальным гастритом. И доктора в один голос говорят ему: или смерть, или возвращение в ненавидимое аристократом общество, к дурацким развлечениям и проч. За границей текста остается, видимо, гибель дез Эссента, вернее его превращение в социальную единицу, что одно и то же. Нечто подобное произошло и с “Нау” — Бутусовым. Жизнь в искусственном свете (от слова “искусство”) среди виртуозных балаганных декораций. “Нервное” перенапряжение. Хождение по канату над пропастью, где там внизу и собралась та самая толпа из песни о падшем ангеле, чтобы полюбоваться катастрофой. А в результате обычная человеческая слабость, срыв, болезнь. А потом и выбор: или смерть, или…
Или. “Я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов, // я ощупываю пальцами своё лицо, // и внутри у меня холодеет от жути, // неужели я такой же как все эти люди…”, — так пел когда-то Бутусов. А теперь ему пришлось вернуться обратно и тешить слух неисчислимому количеству адептов коммерческих радиостанций, тем, кто “любит свои лица в свежих газетах, но на следующий день газеты тонут в клозетах”. И еще: “выйдешь на большую дорогу, щелкнет за спиной пистолет” (это, пожалуй, единственная удачная строчка на “Овалах”).
Нельзя все время ходить по краю бездны, в разреженном воздухе, среди готических летучих мышей и стихийных духов. В конце концов человек взрослеет (стареет, дряхлеет и далее) и прекращает мистические путешествия, предпочитая авантюрам Икара и видениям отшельников диоклетиановский огород — “и если бы вы знали, какие тут фрукты-овощи, не звали бы меня обратно, ангелы”.
Впрочем, наверное, это счастливая возможность. Возможность вернуться. Другое дело — Гарри Галлер — Степной Волк, любовавшийся обывательскими фикусами. По крайней мере я так думаю, ибо магический театр “Овалов” напоминает скорее классическую детскую елку в задрипанном ТЮЗе. Актеры неопохмеленные, декорации вообще из Принца Датского.
Граф Наф-Наф собрал свиней
и толкнул им такую речь:
Вот мой соломенный меч,
Я объявляю войну.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Справа бывший барон Нуф-Нуф,
Слева маркиз Ниф-Ниф,
Егерь дудит в золотую дуду
Зверей знаменитый мотив.(“Три поросера”)
Детский примитив на обложке является квинтэссенцией поэзии “Овалов”. Но с одной оговоркой — не лепет малолетки, а шаманствующий шепот деградирующего интеллектуала.
Звук пилы,
очень ржавой пилы,
стук в дверь,
за тобою пришли.
. . . . . . . . . . . . . .
Круг луны,
в потолке дыра.
За ней, мой друг,
вечный свет,
ступай за ним.(“Скважина”)
Спорить с самой природой (вот так-то!)? Обвинить поэта в трусости, предательстве, обмане? Предъявить претензии бытию? Законам существования? Почему бы и нет? Жизнь человеческая на удивление коротка (пошлость порождает пошлость), поэтому индивид, живущий неотлучно (как правило) в своем времени, обречен на изобретение велосипеда, создание своего собственного Вертера и трехчастной “Исповеди”, на поиск смысла в русле спекуляций катаров, манихеев, ариан. Значит, и я вправе задаваться “старыми” вопросами, и в том числе — спорить с самой природой, обвинять поэта в предательстве с поистине первохристианским рвением и максимализмом. Вот до чего может довести метафизическая досада. До неуместного пафоса. Впрочем, пошлость порождает пошлость. Или искусство. Но это уже другая история. Просто-напросто мне трудно (почти невозможно) войти в мир бутусовских “Овалов”, потому что он (мир) убог и предсказуем. Он рассыпается на моих глазах, как дебильная постройка, но я предпочитаю воспользоваться билетом на последний поезд, а не стрелять из берданки по звездам. Тем более что звезды упадут и так.
Остается добавить, что авторство большинства песен “Наутилуса” (самых лучших) принадлежит И. Кормильцеву. Наверное, “Овалы” являются исключением, и Кормильцев тут ни при чем. По крайней мере, хочется в это верить.
Берег встретит героя,
Берег встретит врага,
Нас всегда было двое,
А теперь только я…(“Берег”)
Где твои крылья?
Леонид Шевченко