Голанские высоты
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 1999
Голанские высоты
Шамай Голан. Мужчина, женщина и война. — М.: Олимп, 1998.Шамай Голан хорошо известен у себя на родине, и каждое новое произведение, появившееся у нас, как бы доказывает, что без этого автора трудно представить себе современную литературу. Нет, не израильскую (тем более что на иврите все, что сегодня появляется у нас, хорошо известно с середины 70-х), а современную литературу как явление целостное, в которой прослеживаются и предтечи, если вспоминать “потерянное поколение”, то, конечно, Ремарк, Хемингуэй, а если войну, оставившую в судьбах и душах мальчиков, ушедших “не долюбив, не докурив последней папиросы”, свой несмываемый след — Бакланов, Быков, Васильев, Астафьев, а еще литература о Холокосте — Фейхтвангер, Отченашек и многое-многое другое, написанное в разные годы разными писателями…
Произведения Голана, появившиеся за последние несколько лет на русском языке, в той или другой степени связывает история иммигранта, пытающегося в условиях новой реальности забыть о том, что происходило с ним еще недавно в Европе, пропахшей дымом Освенцима. Но воспоминания — это и кровоточащая рана, и духовный мир, наполненный не тенями, а теплом рук и губ, это возможность уйти в себя от всего враждебного, что подстерегает тебя на исторической родине. Здесь ты — беженец среди тех, кто пахал и воевал, беженец из другого мира, который далек от библейского величия и библейской, и новой истории страны, которая с таким трудом становится твоей. Именно этим мотивом своих произведений Голан актуален. Война преследует героя, она — мера его нравственного падения и его мужества. Но она уже воспоминание. И есть другая война, та, на которой герою еще предстоит погибнуть (Голану сюжетные хитросплетения важны для показа духовного рождения, а точнее, духовного перерождения героя, когда его новая биография завершается не только и не столько победой над собой, сколько обыденностью поступка, к которому шел всю жизнь. Ты можешь ощутить “десять сантиметров праха”, уготованных солдату, если ты солдат (рассказ с аналогичным названием — “Знамя”, 1998, № 6), или в последнее мгновение уже не увидеть, а лишь почувствовать, что Стена плача и Старый город, а значит, и Иерусалим перестают быть вражеской территорией. Голан постоянно, о чем бы он ни писал, как бы изнутри “библеизирует” своих героев, они не столько повторяют легендарный путь предков, сколько продолжают древнюю величественную историю своими жизнями и своею смертью: “Они лежали по двое, ничком, словно прикрывая ненужные уже гениталии. Словно изменяя женам в своем последнем, бесповоротном соитии с землей”.
Армия избавляет от ночных кошмаров и страхов — воспоминаний, но не может спасти от семейных проблем. Если жена начинает бунтовать, то за уставами и приказами от нее не спрячешься. А если она еще не хочет иметь ребенка от военного? “Разведись с армией и женись на мне”, — звучит в ушах героя и на военных учениях, и в кабинете начальника.
И только война — избавление от обыденности и семейных неурядиц. В этом вечном городе, где “купола, точно выведенные циркулем, а не нарисованные от руки, напоминали груди зрелой женщины, а башни торчали, как мужские члены. И затмевали небо”. Еще предстояло воевать, еще предстояло подняться на Масличную гору. И остаться на ней… А война не воспринимается теми, кто воюет, возвышенно и величественно: “…сегодня уже шестое июня. Надо разделаться с этой войной в два счета. В конце июня сессия. Нашим седовласым профессорам даже в голову не придет отложить экзамены. Война не война, знания — превыше всего”.
И точно. Через несколько дней война завершится. “Шестидневная”. Так ее назовут позже и внесут в учебники. А что чувствовали те, кто не вернулся с войны, об этом расскажут писатели, с войны пришедшие. Среди других Шамай Голан со своим неповторимым стилем, рожденным двумя еврейскими культурами: идишистской, которую он впитал с молоком матери, и ивритской, пришедшей с Танахом. Как и его герой, Голан каждый раз пытается вскарабкаться на холм Памяти, как и герой, он вспоминает детство: “Ты, еврей, отправляйся домой, в свою Палестину, дразнили его одноклассники. Их тумаки служили лучшим доказательством того, что их христианский мессия — настоящий, не в пример еврейскому. Потом он шел по городским улицам, и его провожала Мария, мать его друга Кароля. И Ури притворялся ее сыном…” Герой меняет имена: Йосеф становится Юзеком, а после Ури. И каждая новая реальность ему припоминает это. Можно эмигрировать из страны, нельзя — из себя… Нет ничего страшнее памяти, где и мама, и первая любовь, и… все, что стало архивным материалом, помещенным в несгораемые шкафы. А ты — одновременно и архивный экспонат, и исследователь. Прах и соль своей земли.
А. Кацев