Стихи
Анна Зайцева
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 1999
Анна Зайцева
С морошкою пирог
Анна Михайловна Зайцева родилась в 1929 году в деревне Плёсово Вологодской области Нюксенского района Бобровского сельсовета. В 1949 году окончила Маймаксанскую фельдшерско-акушерскую школу в городе Архангельске. Двадцать девять лет отработала по специальности. Одна воспитала двоих детей. В августе 1994 года трагически погиб ее взрослый сын, дочь живет на Украине. В 1994 году заботами почитателей таланта Анны Зайцевой вышла первая книга ее стихов “Вечерняя заря”. Автор живет в Северодвинске Архангельской области. * * * Над Сюзьмою-рекой ты помнишь баньку,
Петровнину избу с крыльцом на юг?
А в той избе медичку помнишь Аньку
и кипень за окном весенних вьюг?
Ты помнишь, как в окно влетали роем
с черёмух белокудрых лепестки?
Там мы во всей вселенной были двое
друг другу и понятны, и близки.
* * * Туман-низовик по реке плывёт.
Постою-ко я у реки, у вод.
Поднесу ко лбу козырьком ладонь.
Посмотрю на луг — там не мой ли конь
бродит в травушках?
Не моя ли там жизнь-забавушка?
В окнах низеньких огоньки горят.
Над рекою-то не моя ль заря?
Искрит росами огородина.
Здравствуй, здравствуй-ко, моя родина.
* * * Светлой памяти сестры моей
Ешь, коза, листья берёзовые,
наша ты кормилица,
наша ты поилица,
спаси мою сестру Капку.
От голода, от холода, от болезней.
У неё брюхо, как барабан,
а ножки, как спички.
Чего уж хорошего:
ест клеверные шишки да крапиву,
да дудки луговые.
— А что такое конфетка?
— Видом не видывала.
— А что такое манная каша?
— Слыхом не слыхивала. —
Одна надежда на тебя,
козу Динку.
Ешь, коза, листья берёзовые,
спаси мою сестру Капку.
А как придёт отец с войны,
он тебе, Динке,
сена наладит душистого.
А умрёт Капка —
что мы ему скажем?
У поля
Руки в стороны раскинув, на меже в траве лежу.
Вот, шагнув с лесной опушки, подошла ко мне старушка, ойкнув, села на межу.
С плеч сняла пестерь, сказала: — Девка, что лежишь котом?
День пройдёт, а день немалый, не вернёшь его потом. —
И, склонившись надо мною, повела, себе ж в ответ:
— Дорога трава травою, но дороже, спору нет,
поле — то, что сам посеял, дом, который сам срубил,
луг, что сотню раз измерил и где тыщу раз тужил… —
Поднялась. Пестерь надела, подхватила посошок.
И пошла. Я вслед глядела: долго цвёл над рожью спелой её беленький платок.
Анисья
С ножки на ножку
Скок-поскок:
В ведро головёшку,
Чугун на шесток.
Грабельки в руки,
Воротами хлоп,
Бегу к излуке —
Успеть дай Бог!
У-у-ух!
Вот и пожня.
Прибежала
Баб не позже.
Бабы, по лугу ходить,
Да лёгкая заботушка,
Сенокосная пора —
Любимая работушка.
Красногорье
Куда уйдёшь от грусти этой,
от милых пожен и берёз
от красоты в средине лета
молитвенной под сенокос.
Божественной, порой тоскливой,
как колокольный звон церквей,
она ведёт неторопливо
с окрест к заутренней своей.
И ты идёшь туда по росам
под шелест травной немоты,
она пропустит без вопросов
в свои широкие враты.
Душа не плачет и не стонет,
безмолвно молится она,
вся жизнь, как линии ладони,
со всех сторон тебе видна.
Сквозь слёзы смотришь вдаль с откоса
на холмики, на бугорки,
где не спеша ведут прокосы
в рубахах белых мужики.
Про Матрёну и её курицу
— Эко!
Курица ты, курица,
Твоё ли это дело —
Кукарекать?
Вот и напела
Беду на человека.
Покладу тебя, курицу,
Головой на плаху,
Из-под топора
Отлетит голова твоя в кусты с маху.
На этом с тобой,
Курицей,
И весь разговор…
Ой!
Пляшет топор,
Дрожит рука…
Позову мужика.
— Вань!
Нашей курёнке
Отруби головёнку! —
— Чё кричишь на всю улицу,
Эко дело — зарубить курицу!
Дай её сюда! —
— Чё выдумал, балда…
Чуешь, курёнка,
Бестолковая твоя головёнка?
А теперь я
Тебя, курицу,
По перьям,
По перьям!
Вот тебе, вот!
Золотеюшка моя,
Умница,
Беги в огород!..
Лосёнок
По лосиной по тропе иду,
Обвожу увалы взором метким,
К шороху прислушиваюсь, жду:
Вот качнулись чуть заметно ветки,
И на слабых ножках, в первый раз,
Словно оттолкнувшись от сосёнок,
На меня наставив чёрный глаз,
Подошёл к моей руке лосёнок.
Я его погладила рукой,
Отвела над ним помеху-ветку…
И сама оттаяла душой —
Много ль надо в жизни человеку?
На лыжне
Я по лыжне — под сосенку.
Я по лыжне — под ёлочку.
Бегу в деревню Горенку,
Бегу, бегу к милёночку.
Вот речка. Я по реченьке
Бегу, бегу скорёхонько.
А в катанках-опорышах
Уж ноженьки мокрёхоньки.
— Да ах ты, белобокая
Шутница да притворщица!
А речка только окает,
Окраиной топорщится.
Я к берегу-то к левому —
И под сосну. На плечи мне —
Не выдумала легче-то —
Сосна лавину белую
Стряхнула. Успокоилась:
“Вернись-ка ты обратно-то!”
А я-то не расстроилась,
А я-то сыромятная.
В угор шагаю “ёлочкой”,
И надо бы быстрее-то —
Поди заждался дролечка,
Поди мороза злее-то…
Я по лыжне — под сосенку,
Я по лыжне — под ёлочку,
Бегу в деревню Горенку,
Бегу, бегу к милёночку.
* * * “Ау,ау!” — ответа нет.
Кругом кокоры-ведьмушки,
Сучки — их братья меньшие,
Да леса слуги, лешие —
Трухлявы пни еловые,
Да я с корзиной-зыбкою
На кочке-пятачке.
На падях лес веретовый
Вершины к небу выстрелил,
Звенит в ветвях игольчатых
Сумерек тетива.
В ответ хохочут лешие,
Шушукаются ведьмушки,
И куропатка серая
Всё плачет, как дитя.
А я стою под ёлкою,
Всем этим изумляюся
И знаю, что владения
Медведушка блюдёт.
Найти чтоб связь какую-то
С людьми и красным солнышком,
Приподнявшись на цыпочки,
Кричу: “Ау, ау!”
На родине
Я шагну за низенький порог,
В кут пройду и сяду у окна.
Скатерть кинет мне на стол луна,
Печь подарит бабушкин пирог.
Поплывут туманы за окном.
Буду с петухами я вставать,
К пастуху корову выгонять,
Рожь в широком поле жать серпом.
* * * Я верю в добрую примету:
Коль уголёк стрельнул из печки,
То жди гостей. Душа согрета,
Легко стучит в груди сердечко.
Пеку с брусникою ватрушки,
Картошку тру, леплю котлеты:
А вдруг зайдут ко мне подружки
И — Бог даст — все приедут дети?
На стук в прихожей выбегаю,
Смотрю на лестницу, за двери…
И снова горько я вздыхаю:
Опять обманута поверьем.
В зимнем лесу
И тишь, и гладь,
и золото небес.
Равнины белы,
и угоры гладки.
Дорога ровная,
лога и лес
надвинули на лбы
собольи шапки.
И воздух свеж.
На жизнь обиды нет.
Снуют у ног
непуганые белки.
Иду легко.
Хрустит под пяткой снег.
Душа чиста,
как дом после побелки.
* * * Соловьём любовь отпела,
Отцвела, как травушка.
Всё, что на сердце болело —
Пригнетёно камушком.
Если вновь тебя увижу —
Свой характер выкажу,
Что тебя я ненавижу —
Принародно выскажу.
Топну ножкой. Отвернувшись,
Губки сложу дужечкой…
Дома выплачусь, уткнувшись
В белую подушечку.
Котофея
Вот и осень, вот и посветлели
над рекою тихой небеса,
и заколки золотые вдели
в маковки полянки и леса.
Всё в природе сделалось мудрее,
не щебечут птицы за окном,
и лежит мой рыжий Котофея
в полдень на припёке сморен сном.
Не теснят мозг разные идеи,
глазом не следит за воробьём,
спит мой полосатый Котофея
лапки врознь и кверху животом.
От тепла и от покоя млея,
растянул по травке длинный хвост,
без штанишек спит мой Котофея,
к солнышку подставив чёрный нос.
А над ним, пух по небу развея,
гордым строем лебеди летят,
спит усатенький мой Котофея
в травке, словно солнышком распят.
Поля
Кто вас Нечерноземьем окрестил?
Кто вынес этот приговор над вами?
Вы здесь кормили свой народ веками,
и вам хватало плодородных сил.
Наверно, в том есть и моя вина,
и оттого мне больно нестерпимо.
Душа всё просит запаха зерна
и руки тянутся к земле любимой.
Но всё чертополохом заросло,
немая глушь от края и до края,
лишь неба бесприютного стекло
ворона чёрным клювом разбивает.
Уныло смотрит сверху на меня,
не задаёт дурацкого вопроса,
и нет здесь ни телеги, ни коня,
и на полях ни хлеба, ни навоза.
Всё там осталось, в дедовой дали,
серпы, и плуги, и поля с пшеницей,
как будто оторвали от земли
и долго не дают мне приземлиться.
Сыновья
Сыновья играют в войны, —
маршалом быть надо мне.
Я смотрю — и сердцу больно,
мне на чьей быть стороне?
Русый в мать, а значит, русский,
чёрный весь в отца — грузин.
Никакой полоской узкой
тот плацдарм неразделим.
А война всерьёз случится?
Боже мой! Не допусти.
Разве можно госграницу
Между ними провести.
А сына везли ей…
О чём же шептались рябины в угоре,
и в поле пшеница шумела, как море,
и молнии по небу стрелы метали,
о чём же вещали и плакали дали?..
…А в пыль погрузив свои босые ноги,
средь жёлтых хлебов на проезжей дороге
стояла под ветром солдатская матерь
и тешила думу о сыне-солдате.
Чернели под грозами синие дали,
и молнии по небу стрелы метали,
и в поле пшеница рыдала, как море,
и бились о землю рябины в угоре…
…А в пыль погрузив свои босые ноги,
средь жёлтых хлебов на проезжей дороге
стояла под ветром солдатская матерь
и тешила думу о сыне-солдате.
Ведь чуткое сердце её не обманет…
А сына везли ей…
А сына везли ей…
А сына везли ей да в “чёрном тюльпане”.
На могиле сына
Я принесла тебе цветы,
присесть, сыночек, где мне?
А как живёшь там ныне ты
в кладбищенской деревне?
У нас, ты знаешь, нелады,
живём, как в 33-м,
и всё ждём новые беды
в двухтысячном столетьи…
Тебе от бабушки привет
всё плачет не смолкая.
— А как жена?
— Секрета нет,
жена теперь другая.
Ты не печалься, не грусти,
ведь, жизнь есть жизнь, чего там.
Её, ты, знаешь ли, прости,
ей дом наш взять охота.
Нас с бабкой отошлёт в приют.
Да что нам старым надо…
В обед там суп нам подадут.
Мы и тому уж рады.
Да ты о нас не плачь, сынок,
не так плохи дела.
Гляди: с морошкою пирог
тебе я принесла.
Ты ешь, ты ешь. Я посижу.
Не думай про бумаги.
Я на тебя, сын, погляжу,
вдруг увезут в Талаги…
Моё горюшко не меряна верста
Летит селезень…
Ой, летит селезень над Сюзьмою-рекой.
На вечерошней…
Ой, на вечерошней на тихой на заре.
Тянет селезень…
Ой, тянет селезень да тучку на крыле,
Ой, на крыле…
Ой, на крыле печаль бессрочная моя.
Где ты мой…
Ой, где ты мой родной кровинушка —
Да не ты ли… сынок.
Ой, ко мне птицей вещей летишь
Прислонюся… на порог.
Ой, прислонюсь к столу
Моё горе… тяжёлой головой.
Ой, моё горюшко не меряна верста.
Да снялось оно…
Ой, да снялось оно с могильного креста.
* * * За хмурым домом
вьюги свист, —
ей бы заблудших освистать.
Опять вся жизнь,
как белый лист:
куда пойти? С чего начать?
Погас в твоём окошке свет.
С чего начать? Куда пойти?
В сугробы прячет вьюга след,
И нет обратного пути.
От души
От крылечка и до речки
и от речки до крылечка
моя тропка пролегла.
Слово к слову, по словечку
их я короб набрала.
На тропинке этой отчей,
где ходил с лукошком дед,
набрала их этой ночью,
чтоб сложить вот сей куплет.
Подарить хорошим людям
навспомин моей души.
Если люб кому-то будет,
этот кто-то напиши.
Напиши, и я отвечу
над рекой ли, на лугу
деревенской своей речью
от души и как могу.
Черновики
От книжных светлых полок далеки,
лежите вы по тумбочкам годами,
трудяги вы, мои черновики —
так и не стали вы чистовиками.
Я с вами ночи проводила, дни.
Спасибо вам за радость и за муки,
и, если вправду были бы они, —
я дружески пожала б ваши руки.
Мне вас предать и сжечь никак нельзя.
Тетрадному покой отныне праху:
вы мне служили, как царю князья,
готовые идти за ним на плаху…
Северодвинск