“А раздумаешься, всех жалко!..”
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 1999
“А раздумаешься, всех жалко!..”
Е. Б. Новикова. Хроника пяти поколений. Хлудовы, Найденовы, Новиковы… М., 1998. — 342 с. 200 экз.
*“Если не напишу я, то уже никто не напишет”, — сказано во вступлении к книге профессора Московского архитектурного института Елены Борисовны Новиковой “Хроника пяти поколений”.
“Хлудовы, Найденовы, Новиковы…” — гласит подзаголовок, и многоточие здесь вполне уместно, поскольку в повествовании возникает еще немало фамилий, вкупе составлявших “тот тесный культурный купеческий круг, о котором, — как считал один из найденовских родичей, известный писатель А. М. Ремизов, — Островский не имел никакого понятия”.
Впрочем, Е. Б. Новикова несколько корректирует столь категорическую оценку, подробно рассказывая о своем прадеде И. И. Шанине, дружившем с великим драматургом со студенческих лет. Едучи на похороны Александра Николаевича, Шанин вздыхал: “Да! Темное царство с ним вместе открывали…”
Но и то правда, что культурная и благотворительная деятельность многих выходцев из названных семейств особенно широко развернулась уже в “пост-островские” времена. Конечно, несправедливо было бы умолчать о собранной одним из старших Хлудовых, Алексеем Ивановичем, уникальной коллекции, которая впоследствии легла в основу отдела древних рукописей Московского Исторического музея, или о картинной галерее его брата и заядлого театрала Герасима, которую Стасов считал одной из первых в России. И все же Е. Б. Новикова справедливо особо выделяет сделанное на культурном поприще и третьим поколением Хлудовых, к которому принадлежала, например, Варвара Алексеевна Морозова, создательница знаменитой Тургеневской читальни и целого ряда учебных и медицинских заведений, и братьями Морозовыми, собирателями живописи, и женой одного из них — Маргаритой Кирилловной с ее разнообразным меценатством.
К сожалению, и сама последняя, и другие члены знаменитых купеческих семейств бесконечно много претерпели после революции. “Арестована… Арестован… Арестован…” — пестрит на страницах, посвященных 20—30-м годам. Из тридцати потомков Г. И. Хлудова, оставшихся на родине, двадцать были репрессированы, из них трое расстреляны, пятеро погибли в лагерях. А ведь были еще и такие более “мягкие” меры, как высылка из Москвы, лишение прав и хлебных карточек, увольнение со службы или исключение из учебных заведений. “Вы скрыли, что вы дочь лишенца”, — выговаривали Е. Б. Новиковой. Да чего стоила и просто жизнь в вечном напряжении и страхе! “…День прошел, Бычкова (управдома) не встретила, и я уже рада”, — характерная запись из дневника начала тридцатых…
Легко понять мемуаристку, когда она с горечью и омерзением пишет о разноименных “булгаковских Шариковых”, которые, воспользовавшись ситуацией, “размножались, распространялись в московских квартирах и особняках” и “третировали старых москвичей всеми способами” (так, М. К. Морозова с сестрой сначала доживали век в подвале своего бывшего дома, а потом и вовсе были вышвырнуты из столицы как “лишенки”).
Но, помимо сострадания так называемым бывшим, прочитанное вызывает и размышления еще более широкого и драматического свойства.
Г. И. Хлудов вел памятную книгу (ныне подготовленную к печати), где рядом с краткими пометками “торговали хорошо” или “торговали нешибко” и более пространными описаниями спектаклей и концертов есть и другие записи: “…лопнула труба парового котла, двое рабочих погибли”.
Так на миг приоткрывается мрачноватый фундамент, на котором воздвигалось благосостояние рода. Кажется, в записях Герасима Ивановича не получила отражения нашумевшая в свое время “хлудовская история”, случившаяся в бытность рязанским вице-губернатором Салтыкова-Щедрина. Тогда, в конце 50-х годов, в преддверии освобождения крестьян помещики спешили повыгоднее распорядиться своими крепостными. И Хлудовы, владевшие бумагопрядильной фабрикой в Егорьевске, вошли со многими дворянами в сделку: крестьянам и дворовым людям втайне от них давалась “вольная” и затем от их имени, но тоже без их ведома, заключался долгосрочный контракт с фабрикантами. Помещики получали немалые суммы, а Хлудовы — дешевую рабочую силу. Дело замяли, но Щедрин не раз с негодованием вспоминал о нем (например, во введении к “Мелочам жизни”).
Е. Б. Новикова упоминает о том, что Ремизов в своем раннем романе “Пруд” “обрушился на родных” — Найденовых, выведенных там под фамилией Огорелышевы, и объясняет это “накопившейся детской обидой” автора за мать, которую после ее ухода от мужа братья держали если не буквально в черном теле, то на заметной дистанции, что ее дети, и в особенности будущий писатель, остро чувствовали.
Однако вряд ли только этим диктовалось изображение и в “Пруде”, и в куда более поздних ремизовских произведениях “огорелышевской фабрики и огорелышевского порядка”.
“В заплесненно-гноящихся, спертых фабричных корпусах и в душных каморках, несладко потягиваясь и озлобленно раздирая рты судорожной зевотой, крестясь и ругаясь, подымаются фабричные. Осоловелые, недоспавшие фабричные дети тычутся по углам и от подзатыльников и щипков хнычут”, — рефреном проходит в романе.
“На Найденовской бумагопрядильной фабрике работали дети”, — говорится в книге “Подстриженными глазами”, где вновь возникает трагический, запечатленный еще в “Пруде” эпизод: мальчик Егорка, с которым “водился” Алеша Ремизов, “попал в приводной ремень, и маховым колесом раздавило его насмерть”.
То ли дело — детство в “огорелышевско-найденовских” особняках, где, как вспоминает мемуаристка, “из колясок и катающихся игрушек делались поезда, наполненные куклами, из кубиков — сложные запутанные лабиринты, а на диване в гостиной… из подушек, лежавших там в большом количестве, строился дом”.
Мягко поначалу стлала жизнь — только потом жестко спать пришлось, почти по пророчеству выведенной в “Пруде” “богобоязненной Степаниды”, возмущенной горестной судьбой сына: “Шпульники вы, проклятые, доберутся до вас, окаянных, доберутся до вас, извергов…”
Е. Б. Новикова полагает, что Н. А. Найденов, уподобленный (под именем Арсения) Кощею, был таким лишь “в детском воображении Ремизова”, который потом подобрел к родне. Стоит, однако, всмотреться хотя бы в портрет корректнейшего В. А. Найденова, директора банка, нарисованный в книге “Подстриженными глазами”: “…воскресенье начинал с церкви, и после обедни каждый нищий получит от него пятачок. Нищие его не любили: этот пятачок не обычная копейка, но с какой гадливостью и из какой дали протянутый; обжигающую холодом перчатку и отмороженная рука почувствует”.
Вот тут и подумаешь: да что же, кроме самого сокрушительного взрыва, могло произойти из этой страшной “дали”, отделившей “тесный купеческий круг” не только от заведомых нищих, но и от обитателей фабричных корпусов, “злопамятных” наследников обманутых егорьевских крепостных?
Увы, даже по отношению к лично безвинным и гуманным потомках Хлудовых, Найденовых и многих других сбылись вещие слова давнего ремизовского приятеля — Александра Блока — о русской жизни:
Как вешняя река она
Внезапно двинуться готова,
На льдины льдины громоздить
И на пути своем крушить
Виновных, как и не виновных,
И не чиновных, как чиновных.
И по прочтении книги Е. Б. Новиковой вспоминается сказанное в горькую минуту И. И. Шаниным: “…А раздумаешься, всех жалко!..” — всех: от тьмы бесфамильных Егорок до носителей некогда громких фамилий, сгинувших ли на лагерных нарах или даже “мирно” и опасливо скоротавших век в клоповниках столичных коммуналок, утешаясь присловьем старой верной няни: “Жизнь протянется, все достанется”.
Андрей Турков
* Издание подготовили к печати и осуществили Т. М. Бархина и С. М. Бархин.