А. Парнах
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 1998
А. Парнах
Язык — это наша жизнь
Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает, как тень,
И наградой за ночи отчаяния
Будет вечный полярный день.
Владимир Высоцкий
Публикуемые ниже заметки написаны на разные темы. Их автор пишет о своей жизни, которая не слишком отличалась от жизни большинства советских людей. Он недоволен заготовками, которые ему подсовывают обрабатывать. В его случае эти заготовки не металлические, а сделаны из слов. Не так давно такие свободные заметки в открытой печати нельзя было вообразить ни о языке, ни о правительственной деятельности, ни об официальном искусстве. Автор не пользуется мудреной научной терминологией, потому что его от нее тошнит. Автор пишет короткие заметки, чтобы не надоесть читателю.
Президенты, демократия, свободная пресса и младший редактор
В середине минувшего года президент Б. Н. Ельцин с возмущением заговорил о директорах, которые набивают карманы и не платят подчиненным. По-видимому, прежде он ничего такого не знал. Помощники и советники не доложили президенту об этих безобразиях, а других источников у него нет.
В развитых демократиях президенты самостоятельно читают газеты, чтобы узнать чужие точки зрения и правду о том, что происходит на самом деле. Там начальство не имеет права сказать, что ему не доложили.
В конце 1992 г. и в начале 1993 г. я отнес в несколько газет свою заметочку о том, что директора НИИ (об этом я знал больше) и, по-видимому, заводов (об этом я знал меньше) сворачивают работу под предлогом “недостатка финансирования” и сдают часть помещений своих организаций банкам и преуспевающим торговым фирмам, но полученные деньги тратят на себя, а не на покупку оборудования и не на хорошую зарплату квалифицированным работникам. Я спрашивал, почему тем самым директорам, которые при советской власти в основном занимались угождением райкомам КПСС, вдруг доверили строительство нового капиталистического общества и дали такую власть выгонять и унижать людей и распоряжаться имуществом, которое не они заработали. Ни одна газета заметку не взяла, и я решил, что она никому не интересна и все знают все без меня. Теперь оказалось, что не все.
Не думаю, что мою заметку обсуждали на заседаниях редколлегий. Ее судьбу решили младшие редакторы.
Демократию может отменить самый младший редактор.
Перевод и политика
На конгрессе ИМЕКО в Варшаве летом 1967 г. все выступления и дискуссии должны были звучать на английском, русском, немецком, французском и польском. Перед началом конференции ее участники и синхронные переводчики получили сборники трудов, а докладчики имели право зачитать тот текст, что был в сборнике, на английском или немецком или говорить что-нибудь другое на ту же тему.
Утром перед началом очередного заседания я подошел к группе китайцев, которые уже были в зале, чтобы узнать, на каком языке будет доклад и насколько автор будет придерживаться текста. В сборнике он был как на английском, так и на немецком. Китаянка с перепуганным лицом сказала на очень приличном, как мне показалось, немецком, что в текст внесли eine wichtige Anderung, важное изменение. Рядом сидевший китаец буравил меня взглядом. Я постарался объяснить, что к ней подойдет переводчик с немецкого, и она ему все скажет.
Накануне того дня переводчики-венгры, которые работали в этом зале, высказались в том смысле, что им не хочется переводить на английский и французский то предложение в этом докладе, в котором говорилось, будто авторы вдохновлялись идеями Мао Цзедуна, когда создавали измерительный мост. И. А. Р., мой коллега, который должен был перевести эту чушь на русский, готов был их поддержать. Я же перепугался, что будет скандал, и объяснил, что мы должны переводить все, что слышим, а главное, чем точнее мы переведем, тем нелепее этот культ личности будет звучать. Все согласились с этой мыслью.
Пришел И. А. Р., и выяснилось, что важное изменение было такое: китайские ученые вдохновлялись не “идеями Мао Цзедуна”, а “идеями Председателя Мао”.
Переводчики заняли места в кабинах. В зал вошли 10—12 китайцев во френчах, уселись вместе и надели наушники. Председатель открыл заседание и предоставил слово той самой китаянке. Та зачитала тот самый текст, что был в сборнике трудов конгресса, но с важным изменением. И. А. Р. четко выдал его на русском. Когда доклад кончился, председатель сказал, а переводчики перевели: “Благодарю Вас, мадам Фу, за Ваш интересный доклад. Есть вопросы к мадам Фу или замечания по ее докладу?” Все молчали. Тогда он сказал, а переводчики перевели: “Если вопросов нет, то я еще раз благодарю Вас, мадам Фу, за Ваш очень интересный доклад”. Автор, сердяга, села на место, а остальные китайцы сняли наушники и ушли. Даже сидя в кабинах, мы почувствовали, что зал перевел дух.
Через 10 лет в Минске проводилась международная конференция молодых ученых не помню уж по какой отрасли науки. На церемонии открытия произносились речи, и мне досталось перевести выступление человека, который сказал о науке очень мало, зато выложил тогдашний набор: развернутое строительство коммунизма, новая советская конституция и товарищ Брежнев. Когда он произнес что-то про Леонида Ильича Брежнева, я некоторое время стоял рядом с оратором на трибуне и соображал, что мне делать. Повторить это имя, отчество и фамилию было стыдно. Мои собственные соображения о том, что чем точнее, тем нелепее, вылетели у меня из головы. Не знаю, сколько я молчал, полсекунды или полминуты, пока не понял, что должен сказать все, а то будет плохо.
Несколько недель спустя я рассказал об открытии конференции одному ученому, который мне растолковал, что теперь так полагается. Вот недавно, сказал он, на одном советско-американском научном семинаре семь из восьми советских докладов содержали весь этот набор, т.е. развернутое строительство коммунизма, новая конституция и товарищ Л. И. Брежнев. Я спросил: “И как же американцы это воспринимали?” Он ответил: “С пониманием”.
Так мы в кратчайший исторический срок догнали и перегнали китайцев. Для этого подвига не понадобилось никакого насилия вроде “великой китайской пролетарской культурной революции”. Достаточно было решения ЦК КПСС.
Народ у нас тогда был не только понятливый, но и тактичный. Подошел срок построения коммунизма, объявленный на XXII съезде партии, никаким коммунизмом не пахло, но никто об этом не напоминал. Достаточно было отсутствия решения.
Из истории песни
С развитием электроники народ перестает петь, оставив это занятие артистам эстрады. А вот раньше… Раньше пели песни советских композиторов на слова советских поэтов. О музыке писать трудно, а вот о словах стоит поговорить, потому что они стали частью языковой культуры, тем более что их иногда передают по радио. Итак: “Каховка, Каховка, родная винтовка, Горячая пуля, лети. Иркутск и Варшава, Орел и Каховка — Этапы большого пути.” Честно говоря, чепуха какая-то. И дальше в той же песне: “Мы мирные люди, Но наш бронепоезд Стоит на запасном пути” — тоже некоторая несуразица, потому что самое главное вышло не то, что у нас есть на всякий случай бронепоезд, а то, что мы его загнали на запасный путь. Но главное в песне — добрые советские намерения авторов и ее заслуженная популярность.
Потрясает самодовольная глупость “морской” песни: “Если нравится нам красавица, Никуда она не уйдет”.
Широко известный поэт сочинил текст, героиня которого так засиделась над книгой, что не пришла на свидание, а закончилась песня литературной критикой: “немало я книг прочитала, Но нет еще книжки про нашу любовь!” За неимением лучшего эту нелепицу пела вся необъятная страна!
Она также пела “С песнями, борясь и побеждая, Наш народ за Сталиным идет”. На слух запятые не слышны, и выходит, что народ борется против песен. Автор вряд ли так глубоко проанализировал ситуацию.
Широко популярна была песня о любви не к Сталину, а к обыкновенному человеку, но состоящая из одних нелепиц: “Утки все парами, Как к волне волна, Все подруги с парнями, Только я одна. Я ждала и верила Сердцу вопреки: “Мы с тобой два берега У одной реки”. Не знаю, как утки, но волны не ходят парами. Сердце у человека — не просто насос, а вместилище любви, и вопреки сердцу можно только выйти замуж не за того, кого любишь. Два берега никогда не встречаются.
Есть какая-то мистическая тайна в песне “На побывку едет молодой моряк, Грудь его в медалях (? — в мирное время), Ленты в якорях” (всего-то по якорю на ленту). Слушатель сам обязан придать смысл строкам: “Каждой руку жмет он И глядит в глаза, А одна смеется: Целовать нельзя”.
Военно-морской любви вообще не повезло: “Напрасно девушки про нас гадают Вечерком в родном краю: Моряки своих подруг не забывают Как Отчизну милую свою”. Автор хотел, конечно же, сказать, что девушкам не надо беспокоиться: моряки любят их не меньше, чем отчизну, а получилось: “Зря девушки тратят силы на гаданье. Моряки своих подруг не забывают, не то что отчизну”.
Но в те годы жила потребность в песне, и народу приходилось есть что дают. Теперь поэты зарабатывают на рекламе, которую силком навязывают десяткам миллионов телезрителей: “Шоколад имеет право разделить успех”. Какой и с кем (чем)?
Песни советских композиторов иногда подвергались переделке, не всегда в рамках благопристойности. Мне кажется, что это реакция отторжения. После войны появилось немало песен, из которых можно было заключить, что было в общем-то немножко трудно, но справились, а теперь у нас всюду благодать. “Я демобилизованный, Пришел домой с победою. Теперь организованно, Работаю, как следует”. Я слышал переделки последней строчки: “В неделю раз обедаю” или “В неделю раз я хезаю” (“хезать” означало “справлять большую нужду”). Другой текст: “Хороши весной в саду цветочки, Еще лучше девушки весной, Встретишь вечерочком милую в садочке, Сразу жизнь становится иной” — вызвал к жизни вариации вроде: “Хороши на мельнице мешочки, Еще лучше с белою мукой, Стыришь полмешочка, напечешь блиночков, Сразу жизнь становится иной”.
В песне насчет уток и берегов уделали только одну строчку: “Мы с тобой две варежки у одной руки”. И этого достаточно.
Зато с песней “целовать нельзя” расправились жестоко: “На побывку едет молодой матрос, Чтоб решить в деревне половой вопрос”.
Критика не замечала песню. А ведь этот жанр влияет на язык народа гораздо больше и быстрее, чем романы. И только не помню точно, когда (а это самое главное, до или после смерти Сталина), кто и в какой газете (кажется, в “Литературке”) написал, что слова боевой песни борцов за мир “Наших сил не счесть, Мы стоим за честь Братства и труда. Наш заветный знак, Всей земли маяк, — Красная звезда” — чушь.
О текстах современных песен нужно, наверно, написать отдельную статью.
“США будируют проблему”
Человек — существо несовершенное. Он не может закрыть уши, как глаза, и поэтому слушает телевизор или радио дома или в местах общего пользования, даже не желая того. Не все знают, что эти устройства можно выключить. Кроме того, возникает привычка к постоянному шуму, который становится наркотиком вроде никотина или алкоголя. Привыкнув к тому, что он слышит, человек уже не удивляется языку радио и газет, т.е. языку совещаний и отчетов.
Начальство говорит на людях точно так же, как на своих совещаниях, и по-другому не умеет. С помощью СМИ оно навязывает народу жаргон своей субкультуры (феню), который совсем не обязательно каждый раз понимать.
Журналисты, которые думают, что “кому надо, тот поймет”, глубоко ошибаются. Некоторые ученые тоже так считают. А другие говорили мне, что им проще читать литературу по своей теме на английском, который они знают плоховато, чем на родном, потому что соотечественники пишут весьма невразумительно.
Не в том беда, что какой-то один начальник плохо говорит, и не в том, что за кого-то одного плохо пишут, а в том, что все они одинаково невнятно думают и пользуются одними и теми же маловразумительными словесами. Однако начальственная неграмотность еще не самая большая беда. Когда президент СССР сказал: “Подходят и ложут”, все равно было понятно, что кладут (записки с просьбой предоставить слово на съезде народных депутатов). Нам пока не до изящества и даже не до грамотности. Хорошо бы для начала научиться понятно говорить.
Начальственные языковые привычки входят и в обиходный язык. Раньше об этом нельзя было говорить, чтобы не портить настроение руководству и народным массам на этапе развернутого строительства коммунизма, когда филологические заведения выполняли план по подготовке кандидатов и докторов наук и не хотели, чтобы им мешали. Потом стало не до того, потому что СМИ и их аудитория были озабочены элементарным выживанием.
Политикам, милиционерам, врачам и ученым (и СМИ, которые размножают их высказывания) хочется говорить красиво и образно, энергично и мужественно, быть оригинальными и в то же время быть, как все. Их язык сложен по форме, нередко груб по сути и плохо выражает мысли, когда они есть. Читатель может увидеть и услышать любое количество примеров этого явления. Вот хотя бы:
“Надо решать вопрос о скорейшем освобождении Грозного”. (Сергей Степашин, интервью “Интерфаксу” 12 августа 1996 г. в преддверии нового штурма города, который все-таки отменили).
“Решают вопросы” на совещаниях о снабжении стройматериалами и сокращении штата. На сей раз “решение” стоило бы жизни тысячам людей.
“В выступлении президента были подняты очень интересные проблемы по экономическим вопросам”, — сказал мэр Москвы Юрий Лужков 24 сентября 1997 г. Интересно, чем проблемы и вопросы отличаются друг от друга.
Министр иностранных дел России сказал о “ковбойском набеге” натовских сил. Иностранные СМИ с удовольствием разнесли этот новый фразеологический оборот по всему миру. Наверно, не каждый министр знает, что ковбои пасли коров, дрались только в свободное время и набегами не занимались.
Работники МИДа отличаются изысканностью метафор.
“В рамках этой линии мы и далее будем поддерживать деятельность спецкомиссии”. (Валерий Нестерушкин, 28 октября 1997 г.). Какие рамки могут быть у линии?
Некий крупный чин министерства пожаловался корреспонденту газеты “АиФ” (№ 36, 15—21 сентября 1997 г.), что “США будируют проблему ядерной программы Ирана в основном под давлением Израиля”. Корреспондент не удивился. Об этом слове, “будировать”, писал еще В. И. Ленин, которого чиновник и корреспондент проходили в институте. Ленин объяснил, что французский глагол bouder означает дуться, т.е. сердиться, а не будить и не возбуждать.
“Наше оружие не должно быть направлено против какой-то третьей страны в агрессивном плане”, — сказал министр Евгений Примаков.
Этот план понадобился исключительно для красоты.
Тягой к прекрасному продиктован и текст бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина: “важнейшей задачей научной сферы является реструктуризация сети научных организаций и рационализация ее структуры”. Как исполнители этой задачи отличат реструктуризацию от рационализации структуры?
Госдумцы приняли во втором чтении 19 ноября 1997 г. проект федерального закона “О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации о налогах и об установлении льгот по платежам в государственные внебюджетные фонды в связи с осуществлением безвозмездной помощи (содействия) Российской Федерации”.
Закон, принятый в России русскими в конце XX века, не может быть таким же ясным, как 10 заповедей, но зачем понадобилось воткнуть это гнусное выражение — “в связи с”? Оно ведь и придумано для того, чтобы наводить тень.
Не надо думать, что эмигранты не пользуются совковым языком и сохранили русский язык в его былой красоте. Чего стоит одно только выражение Би-Би-Си “новости, произошедшие к этому часу”. Происходят, однако же, не новости, а события.
Одно время сохранить родной язык помогали переводчики художественной литературы. Теперь телевизор во многом заменил чтение, а экран заполнили низкосортные иностранные фильмы в переводе на весьма сомнительный русский язык. Может быть, за этот перевод платят слишком мало, и поэтому его выполняют непрофессионалы; может быть, за него платят слишком много, и поэтому его доверили по блату чьим-то племянницам; вполне вероятно, что все переводы редактирует одна и та же личность, у которой нет ни вкуса к языку, ни подготовки. Так или иначе, русский язык иностранных фильмов, которые смотрит вся страна, ненамного лучше разговоров Эллочки Щукиной, чей словарь ограничивался тридцатью словами.
“Ты в порядке?”; “Знаю”; “Займемся любовью!”; “За кого ты меня держишь?”; “Без проблем!”. Так говорят все, от плантаторов на Юге США в прошлом веке до безработных и блатных в наши дни. Современной фене дается преимущество. Герой говорит по-английски “Не стоит благодарности” (есть тысячи способов сказать это коротко и мило), но в переводе звучит, конечно же, “Не бери в голову”, даже если действие происходит в другом веке, когда до такой выразительности еще не додумались. Приличный переводчик знает русский язык весь, а не только полковой язык и язык переводов.
Под влиянием интеллигентов типа министров и директоров рабочие тоже хотят выражаться образно и динамично. “НАТО… готово к прыжку по захвату Казахстана”, предупреждает Алма-Атинский городской комитет рабочего движения Казахстана. Иной наивный человек мог бы подумать, что прыжки бывают по земле.
Кстати, почему НАТО, ГАИ и КГБ — это “оно”? Ведь организация и инспекция женского рода, а комитет — мужского.
По-видимому, в оборот входит новое полицейски-изящное выражение. РТР сообщило 5 августа о подготовке покушения не на, а “в отношении” грузинского президента и блокаде “в отношении” оккупированных Израилем территорий, а не просто этих территорий. Когда где-нибудь начнется война, она, надо думать, будет в отношении кого-то, а не с кем-то.
Диктор РТР сказал 14 августа, что нужно “довести реформу до конца и одержать победу над качеством”, и не удивился. Главное, получилось звучно.
Какой может быть порядок в финансах, если одно и то же важное учреждение называет себя то Банк России (на банкнотах), то Центральный банк Российской Федерации, то еще как-то.
“По словам лидера КПРФ, Рохлин профессиональный военный и его “с большой озабоченностью поддерживают” (“Вечерняя Москва” 16—17 августа). Хорошо, что газета смеется над зюгановским русским языком. Плохо, что она забыла поставить тире, и в той же статье написала, “что кроме военной реформы Зюганов озабочен изменением всего ельцинского курса”. Можно подумать, что Ельцин изменил курс, и Зюганов недоволен этим обстоятельством.
Одного из кандидатов на московских выборах 14 декабря “беспокоит улучшение экологической обстановки в Москве”. Кто за него проголосует, раз он хочет ее ухудшить?
“На “МАКСе-97” присутствовали все ведущие предприятия бывших министерств авиационной промышленности и общего машиностроения. В своем большинстве ранее закрытые предприятия, сегодня все они работают вполне легально” (“Деловой мир” 26 августа 1997 г.).
Получается, что раньше эти предприятия работали в подполье, были на нелегальном положении. “Закрытые”, однако, никогда не означало “запрещенные”.
“Россия пока еще имеет конкурентоспособные отрасли в области высоких технологий” (“Вечерняя Москва” 21 августа 1997 г.). Интересно, как это в(нутри) области имеются отрасли, то есть то, что из нее вырастает. (Автор этой новой метафоры не знал, что когда говорят об отраслях промышленности, то промышленность представляется в виде древа, а отрасли — в виде его ветвей).
И когда журналистам объяснят, что мафиози — это много нехороших людей, а каждый из них — мафиозо?
Конечно, все это ничто по сравнению с призывом Сергея Шахрая не бить себя головой в грудь.
За последние годы в русском языке произошло лишь одно приятное событие: из обихода МИД ушел чудовищный оборот “с обеих сторон было подчеркнуто”. Значит, не все так уж безнадежно.
Язык должен стать делом всего народа, а не только очередной комиссии и отдельных органов печати.