Лев Безыменский
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 1998
Лев Безыменский
Информация по-советски
Кого уничтожали в Бабьем Яре и Освенциме? Постановка этого вопроса может казаться абсурдной: как кого? Разве не установлено документами и показаниями очевидцев, что в сентябре 1941 года в киевском Бабьем Яре, а в лагере смерти Освенцим (Аушвиц) в течение ряда лет уничтожали евреев? Разве не стали Бабий Яр и Аушвиц зловещими символами злодеяний нацизма, задумавшего уничтожить еврейское население Европы? Конечно, установлено. Известно всему миру. Известно давно.
Но вот удивительный факт: если сегодняшний (и завтрашний) исследователь возьмет официальные советские сообщения по этому поводу — а именно сообщение о злодеяниях оккупантов в Киеве, акт Чрезвычайной Государственной Комиссии об Освенциме, — то он попадает в странное положение. Скажем, если ему надо будет опровергнуть утверждения, будто евреев в Освенциме вовсе не уничтожали, а в Бабьем Яре состоялась лишь очередная карательная акция против партизан, — то ему указанные документы не помогут. Слово “еврей” там не найдешь. Уничтожали, мол, лишь “мирных жителей Киева” или “мирных граждан из различных стран Европы”. Кощунственным было бы предположить, что авторы тогдашних советских документов готовили аргументы для сегодняшних антисемитов. Нет, это были уважаемые люди: военные и партийные деятели, ученые, писатели. Но, как оказывается, была некая “высшая сила”, которая заставляла этих людей ставить свои подписи под заведомой неправдой. Эта сила именовалась по-разному. Иногда — очень редко — это была прямая директива руководящего партийного органа, иногда — устное распоряжение. Чаще всего в просторечии говорилось: “Так надо”. Или: “Есть такое мнение”. Перед этим безымянным мнением склонялись все — в том числе умные и осведомленные люди, говоря сами себе: “Ну что же, ИМ, наверно, виднее”.
План “Ваннзее”
Анатомия диктатуры — дело трудное, ибо сама диктатура генетически построена так, чтобы были скрыты механизмы ее действия и влияния. Но “концы” найти можно, и именно об этом мне думалось, когда я исследовал освещение в советских средствах массовой информации того явления, которое в послевоенное время получило наименование “Холокост”: гитлеровского плана уничтожения евреев. Историки предпочитают немецкое наименование “план “Ваннзее”. Ваннзее — красивое озеро на окраине Берлина, где в нацистские времена в вилле на берегу находилось одно из ведомств СС. Здесь 20 января 1942 года под руководством Рейнхарда Гейдриха был утвержден план уничтожения миллионов европейских евреев. Фактически план осуществлялся и до этой даты — с момента вторжения вермахта в Польшу, затем с новой силой — с 22 июня 1941 года. Гитлеровцы не делали секрета из своих намерений. Даже хвастались ими.
Когда началась Великая Отечественная война, то эта тема заняла в советских средствах массовой информации свое место — не скажу “достойное место”, ибо достоинство человека попиралось нацизмом в его отношении к евреям особенно ярко. В декабре 1942 года советская печать опубликовала специальное заявление “О гитлеровском плане уничтожения еврейского населения Европы”, где была сказана горькая правда о замыслах нацизма. Да и как было не сказать, когда в некогда советских, а ныне оккупированных вермахтом и СС городах и селах Украины, Белоруссии и России творились злодеяния, создавались на средневековый манер еврейские гетто и гибли тысячи людей?
В 1941 году никому в голову не приходило, что можно делить убийство по национальному признаку: мол, об убийствах русских писать можно, об убийстве евреев — нельзя. То, что сейчас называется для многих непонятным словом “Холокост”, тогда воспринималось и понималось как неотъемлемая часть зла, которое нависло над всеми народами нашей страны. Действительно, если в “плане “Ваннзее” шла речь о миллионах евреях, то в другом, так называемом “Генеральном плане Ост” говорилось о физическом уничтожении десятков миллионов русских, белорусов и украинцев.
Сведения о том, что произошло в Киеве 29 сентября 1941 года, быстро просочились из-за линии фронта. Из сообщений партизан, от спасшихся киевлян, стало известным массовое убийство евреев. Об этом сообщала и советская печать после падения Киева (см. “Правду” от 23 ноября 1941 года). Что же касается правительственного уровня, то случившееся в Киеве было точно известно советскому руководству. Об этом свидетельствует специальное сообщение 4-го управления НКВД, предоставленное 6 декабря 1942 года начальником управления Павлом Судоплатовым на имя В. М. Молотова. В нем содержалось точное описание трагедии еврейского населения Киева в Бабьем Яре.
Но вот пришел ноябрь 1943 года. Как и в других городах, сразу после освобождения столицы Украины приступили к определению ущерба и описанию последствий оккупации. ЦК КП(б)У назначил специальную комиссию. Затем работали представители Чрезвычайной Государственной Комиссии (ЧГК) по установлению злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников — центрального органа, созданного 2 ноября 1942 года. Естественно, что расправа в Бабьем Яре не могла остаться вне поля зрения комиссии и не могла быть не упомянута в официальном акте. Но здесь-то вдруг и ощутилось воздействие той силы, которую я упомянул выше…
Акт о Бабьем Яре
Декабрь 1943 года. Был готов первый проект сообщения ЧГК, распространенный среди ее членов. В проекте содержался следующий, вполне адекватно отражавший реальные события абзац:
“Гитлеровские бандиты произвели массовое зверское истребление еврейского населения. Они вывесили объявление, в котором всем евреям предлагалось явиться 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц, взяв с собой документы, деньги и ценные вещи. Собравшихся евреев палачи погнали к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли”
1.Сохранился полный текст этого проекта, завизированный 25 декабря 1943 года. Но далее началась сложная процедура согласования. 25 декабря 1943 года председатель комиссии Н. М. Шверник направил текст в ЦК ВКП(б) на согласование. Он писал в Управление пропаганды и агитации его начальнику Г. Ф. Александрову: “Направляю Вам проект сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии о разрушениях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Киеве. Прошу дать согласие на опубликование его в печати”.
Текст находился у Г. Александрова долго — до 2 февраля, после чего он вернул его Швернику с просьбой “учесть редакционные замечания в тексте”. “Редакционные замечания” на первый взгляд были чисто редакционными: несколько слов вычеркнуто, несколько добавлено. Однако в результате абзац выглядел совсем по-другому.
“Гитлеровские бандиты” уже не производили “массового зверского истребления еврейского населения”. Они лишь согнали “29 сентября на угол Мельниковой и Доктеревской улиц тысячи мирных советских граждан”. Последние слова были вписаны рукой Александрова. Он же и вычеркивал. Дальше — в том же духе: “собравшихся евреев” упоминать не надлежало, остались лишь просто “собравшиеся”. Новый текст гласил: “Гитлеровские бандиты согнали 29 сентября 1941 года на угол Мельниковой и Доктеревской улиц тысячи мирных советских граждан. Собравшихся палачи повели к Бабьему Яру, отобрали у них все ценности, а затем расстреляли”.
Получив эту новую “версию”, Шверник, понимая смысл изменений, решил застраховаться и в тот же день 2 февраля направил новый вариант (Александров правил и некоторые другие абзацы проекта) на согласование В. М. Молотову:
“Направляю Вам проект сообщения Чрезвычайной Государственной Комиссии о разрушениях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Киеве. Проект согласован с т. Александровым Г. Ф. Прошу дать согласие на опубликование в печати”.
Согласия сразу дано не было. Молотов запросил мнение секретаря ЦК ВКП(б) А. Щербакова. Ему текст был отправлен Молотовым 10 февраля с припиской: “Прошу решить”. Другими “редакторами” стали Н. С. Хрущев и А. Я. Вышинский. 17 февраля текст был получен из Киева с визой Хрущева и других членов украинской комиссии. Н. С. Хрущев был очень внимателен, в абзаце о Бабьем Яре он переставил слова “улиц” перед их наименованием. Принципиально же новый смысл правки у него возражений не вызвал. Текст завизировали известные украинские писатели Максим Рыльский и Павло Тычина. Видимо, показывали его и членам московской комиссии (есть виза Алексея Толстого).
А. Щербаков был в курсе поправок Александрова о Бабьем Яре, так как в посланный ему текст была чьей-то рукой заботливо перенесена решающая правка. После этого Шверник 25 февраля снова обратился к Молотову… “По Вашему поручению я согласовал проект сообщения с тт. А. Щербаковым и Н. С. Хрущевым. Прошу Вас разрешить опубликование в печати”.
Молотов передал документ своему заместителю А. Вышинскому. Тот внес “маленькие поправки” на с. 3, 6, на с. 4 исключил одну фразу. В остальном он был согласен. После этого 28 февраля 1944 года секретарь Молотова И. Лапшов послал Швернику записку: “Тов. Швернику. Можно дать в печать. И. Лапшов”.
В тот же день Н. Шверник отправил чистый текст в ТАСС — разумеется, с новым вариантом страницы, на которой говорилось о Бабьем Яре. Так документально можно считать установленным “рождение” на уровне ЦК ВКП(б) официальной версии всех будущих упоминаний — или, точнее, неупоминаний об уничтожении евреев — вплоть до будущего сообщения об Освенциме. Отныне надо было писать только о “мирных советских гражданах” или “гражданах стран Европы”.
Повторяю: киевское сообщение подписали вполне достойные лица — Павло Тычина и Максим Рыльский, пользовавшиеся высокой репутацией и чуждые любым проявлениям антисемитизма. Они безусловно знали правду о Бабьем Яре хотя бы от своих друзей евреев — Леонида Первомайского, Саввы Голованивского, Квитко. Но я могу себе представить, что на возможные недоуменные вопросы тому же Тычине высокопоставленные члены комиссии могли ответить: позвольте, разве новая формулировка неправдива? Разве не были киевские евреи гражданами Советского Союза? Разве вы хотите лишить их сего почетного звания? И так далее…
Как бы то ни было, подписи были поставлены. Быть может, в неведении того, что за одной неправдой последует другая. В действительности за фарисейскими уверениями в признании за советскими евреями их гражданского равенства скрывался давно задуманный переход от прокламированного интернационализма к практическому национализму и будущему государственному антисемитизму. Впрочем, почему будущему?
Тень “пятого пункта”
Следует вспомнить о некоторых свойствах профессора и будущего академика Г. Александрова, внесшего свою “редакционную правку” в текст сообщения ЧГК. В те военные годы он не раз выступал на страницах советских газет с разоблачением фашистских злодеяний. (“Изверг Гитлер — враг русского народа”, “Уничтожение славянских народов” и тому подобное.) Тогда читатель не обращал внимания на то, что в этих статьях говорилось об уничтожении всех народов за исключением еврейского. У профессора был свой подход. Своеобразным шедевром стала его статья “Гитлеровская Германия лопнет под грузом своих преступлений” (“Правда”, 4.12.41). Массовое изгнание евреев из Германии Г. Александров описал как изгнание 400 тысяч “патриотов, не согласных с фашистским режимом”.
Высшие чины партийного руководства тогда были “небожителями”, знать о которых рядовым членам партии не полагалось. Не знали мы тогда о вполне “жидоедских” настроениях руководителя советской пропаганды — “самой интернациональной” пропаганды, призванной крепить дружбу народов. Именно в тревожные военные годы, когда высшего уровня достигало боевое содружество советских народов, на имя трех секретарей ЦК ВКП(б) А. Андреева, Г. Маленкова и А. Щербакова пришел 4-страничный документ. Это была докладная записка “О подборе и выдвижении кадров в искусстве”. Ее подписали начальник Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г. Александров и заведующая отделом этого управления Т. Зуева. В записке отмечают “отсутствие правильной и твердой партийной линии” в руководстве советским искусством со стороны Комитета по делам искусств и “извращении политики в деле подбора, выдвижения и воспитания” кадров. В результате “во главе многих учреждений русских кадров оказались нерусские люди (преимущественно евреи)”. 5 августа 1942 года Александров и Зуева изобразили поистине страшную картину: оказывается, Московская консерватория, Большой театр, Московская филармония состоят… лишь из евреев! Документ напоминал скорее заключение “особого совещания” НКВД, чем анализ состояния советской культуры (чем авторам записки, увы, надлежало заниматься). Так, о Большом театре был составлен такой “проскрипционный список”:
“И.о. директора Большого театра — Леонтьев еврей беспарт.
главный режиссер и дирижер — Самосуд еврей —”—
дирижер — Файер еврей чл. ВКП(б)
—”— Мелик-Пашаев армянин беспарт.
—”— Штейнберг еврей —”—
—”— Небольсин русский —”—
До последних дней был зам.
директора филиала Большого
театра — Габович еврей чл. ВКП(б)
Художеств. руководит. балета — Мессерер еврей беспарт.
зав. хором — Купер еврей —”—
зав. оркестром — Кауфман еврей —”—
глав. концертмейстер — Жук еврей чл. ВКП(б)
глав. администратор театра — Садовников еврей беспарт.”.
После этого “странного” списка Александров и Зуева продолжали:
“Дело подготовки и выдвижения музыкальных кадров в высших учебных заведениях также почти полностью находится в руках нерусских людей. Так, в Московской государственной консерватории директор Гольденвейзер — еврей, его заместитель — Столяров — еврей. Все остальные кафедры в консерватории (фортепиано, скрипка, пение, история музыки) находятся в руках евреев: Гольденвейзера, Файнберга, Цейтлина, Ямпольского, Мострас, Дорлиак, Гедике, Пекелиса и др.
В Ленинградской государственной консерватории директор Серебряков (русский), заместитель директора — Островский (еврей), руководители ведущих кафедр — евреи (Штейнберг, Эйдлин, Гинзбург и др.).
Не случайно поэтому, что в консерваториях учащимся не прививается любовь к русской музыке, к русской народной песне и большинство наших известных музыкантов и вокалистов (Ойстрах, Э. Гилельс, Флиэр, Л. Гилельс, Фихтенгольц, Гинзбург, Пантофель-Печецкая и др.) имеют в своем репертуаре и исполняют в концертах главным образом произведения западно-еврейских композиторов. Оканчивающие консерваторию вокалисты и музыканты не знают совсем русских народных песен”.
Что было Александрову и Зуевой до того, что перечисляемые ими музыканты составляли славу мировой культуры, что они достойно представляли советское искусство на международных конкурсах? Не сомневаюсь, что тот же Георгий Александров восторженно аплодировал Эмилю Гилельсу и Михаилу Фихтенгольцу (особенно когда они играли на правительственных приемах), когда они играли Бетховена и Шопена. Но в наилучших традициях Альфреда Розенберга партпрофессор начинал (или, точнее, продолжал) гонения на великих музыкантов, даже если Александр Гольденвейзер был крещеным во втором поколении и был близким человеком к Льву Толстому.
Досталось в этой записке и советской музыкальной критике:
“На выдвижение и воспитание музыкальных кадров большое влияние оказывает музыкальная критика. Преобладание среди критиков также нерусских (наиболее активно в печати выступают: Шлифштейн, Рабинович, Гринберг, Коган, Альтванг, Гольденвейзер, Житомирский, Мазель, Цукерман, Хубов, Долгополов, Келдыш, Глебов) нередко приводит к неправильному, тенденциозному, однобокому освещению в печати вопросов музыки (например, длительное замалчивание концертов лучшего советского пианиста Сафроницкого (русского) и пространные отзывы о концертах Э. Гилельса, Ойстраха, Фихтенгольца и др.).
Этому в значительной мере способствует то обстоятельство, что во главе отделов литературы и искусства наших центральных газет стоят также нерусские:
в газ. “Правда” — зав. отд. литературы
и искусства — Юнович еврейка
—”— “Известия” — —”— Войтинская еврейка
—”— “Вечерняя Москва” — —”— Орликова еврейка
—”— “Литература и искусство” — зав. музыкальн. отд. — Рабинович еврей
—”— зав. отделом театра — Бассехес еврей
—”— секретарь редакции — Горелик еврей
директор издательства “Музгиз” — Гринберг еврей”
2Вот о чем заботился в военные времена Георгий Александров, поднявший руку на Эмиля Гилельса и Сергея Эйзенштейна! И он был не одинок, иначе бы не решился “входить” в ЦК с такой запиской. Именно такова была священная партийно-бюрократическая процедура так называемого “вхождения”. Записка Г. Александрова возымела поддержку: чистка советского искусства от “лиц еврейской национальности” стала реальностью.
Лишь наивные люди могли тогда полагать, что удаление евреев — случайность. Приведу диалог одного такого “наивного” человека — академика Лины Штерн с председателем трибунала, судившего членов Еврейского антифашистского комитета.
…“Штерн: Дело в том, что до 1943 года я никогда не слышала ничего такого, что указывало бы на то, что устанавливается разница между евреями и не евреями. В 1943 году, это было весной, ко мне пришел один сотрудник, профессор Штор. Ему ректор МГУ сделал предложение подать в отставку, причем сказал, что положение его не изменится, он сохранит свою лабораторию, оклад, но заведовать кафедрой он не должен. Штор спрашивает: “На каком основании?” Ректор ему отвечает, что, мол, неудобно, когда в институте Ломоносова у руководства кафедрой стоит еврей, и указывает ему на целый ряд других лиц, которые уже отстранены от должностей.
Так как Штор раньше работал у меня в институте, он решил, что я его приму обратно к себе, но я ему сказала, чтобы он не обращал на это внимания и не подавал в отставку.
Но дело в том, что ректор ему объяснил, что якобы есть такое постановление. Я говорю, что не может этого быть, не надо обращать на это никакого внимания. Если он хочет уволить, пусть увольняет, ведь есть еще право обжаловать его действия…
Пред/седательствую/щий: Значит, вы отрицаете, что с вашей стороны было такое выступление?
Штерн: Я повторяю, что мое выступление касалось письма, о котором я говорила вчера.
Пред/седательствую/щий: Какого письма?
Штерн: Письмо, которое я написала И. В. Сталину.
Я хочу рассказать один примечательный случай. Я была главным редактором одного медицинского журнала, который издавался в течение многих лет и оказал большую услугу. Редколлегия имела двух сотрудников, т.е. двух секретарей с нерусскими фамилиями. Меня вызывают и говорят, что нужно заменить этих двух секретарей. Это было в 1943 году. “Почему?” — спрашиваю я. “Нужно заменить”, — и ничего другого мне не говорят. Я не согласна. Вы, говорят, член партии, и если узнаете причину, то не будете протестовать и не соглашаться. Существет такое постановление, что нужно уменьшить число евреев в редакции. Видите ли, говорит он, Гитлер бросает листовки и указывает, что повсюду в СССР евреи, а это унижает культуру русского народа.
Пред/седательствую/щий: Кто это говорил?
Штерн: Академик Сергеев.
Пред/седательствую/щий: Кто он?
Штерн: Действительный член Академии медицинских наук, директор института. Он также говорил, что есть постановление, что нужно уменьшить число евреев — ведущих работников, главных врачей чуть ли не на 90% и т.д. Я сказала, что если так подходить, то меня тоже надо снять, у меня тоже фамилия нерусская. Он ответил, что меня слишком хорошо знают за границей и поэтому меня это не касается. Я сказала, что я не могу согласиться с таким предложением и должна об этом подумать.
В тот же вечер я встретила Ярославского Емельяна на каком-то заседании академии (он был академиком) и спросила, есть ли подобное постановление. Он, сделав большие глаза, сказал, что ничего подобного нет и что об этом надо сообщить куда следует, и тут же он мне говорит, что лучше, если я напишу письмо И. В. Сталину, и через короткое время меня вызывают в секретариат ЦК ВКП(б), там находятся Маленков и Шаталин. Маленков очень внимателен был ко мне и сказал, что мое письмо ему передал И. В. Сталин и предложил со мной поговорить. Мы с ним говорили часа два. Я ему заявила, что ни минуты не сомневаюсь, что это дело вражеской руки, что, возможно, даже в аппарате ЦК завелись люди, которые дают такие указания.
Г. М. Маленков мне сказал, что сейчас в СССР забрасываются очень много разного рода шпионов-диверсантов и т.д. и что это может быть.”
Увы, Георгия Александрова не забросили на Старую площадь. Здесь он действовал под покровительством того же Георгия Маленкова, ханжески сочувствовавшего Лине Штерн. Впрочем, очутившись на скамье подсудимых, она могла ощутить подлинную цену маленковского сочувствия.
У энергии Александрова и иже с ним была дополнительная мотивация. Дело в том, что в первые месяцы Великой Отечественной войны советская пропаганда по понятным и вполне обоснованным причинам отбросила все ограничения в разоблачении фашизма, в том числе — и его антисемитской составляющей. Накопленная за годы ограничений публицистическая энергия, естественная симпатия к жертвам антисемитизма (а они были уже не в далекой Германии, а в районных городах и местечках западных областей СССР) определили облик подлинно патриотической пропаганды. Еще больший удар по позициям “тихих антисемитов” нанесло создание Еврейского антифашистского комитета, знаменитые радиомитинги с участием видных артистов, писателей, общественных деятелей. Увы, мы знаем, какая трагическая судьба постигла этот комитет, — но в первый период войны никто и не задумывался о подобном повороте событий. Лишь где-то в 1943 году начался незаметный спад в выступлениях прессы, в сообщениях ТАСС о еврейских погромах и гетто. Лишь Илья Эренбург все годы оставался верным этой теме, напоминая стране и миру о страшном облике расизма. Впрочем, и ему пришлось получить от Г. Александрова “свое” в начале 45-го…
Тень “пятого пункта” все ощутимей расстилалась над страной Советов, ведшей смертельный бой с фашизмом. Зачем же парто-антисемитам были эти ненужные упоминания о евреях при описании нацистских злодеяний? Зачем эти аллюзии? Как в известной детской игре: “черное” и “белое” не называйте, “да” и “нет” не говорите, слово “еврей” не пишите…
По “киевскому методу”
Метод, предложенный Г. Александровым и утвержденный Н. Хрущевым и А. Щербаковым, торжествовал. В следующих актах ЧГК о злодеяниях оккупационных властей в освобожденных Озаричах (3 апреля 1944 г.), Карело-Финской ССР (18 августа 1944 г.), Славуте (3 августа 1944 г.), Новгороде (5 мая 1944 г.) расправы с еврейским населением не упоминались. В акте по лагерю смерти Майданек (16 сентября 1944 г.) был использован испытанный “киевский метод”. В акте по Минску было лишь упомянуто наличие гетто. Если вообще взять сообщения Совинформбюро со второй половины 1943 года по январь 1945 года, то в их частях, содержащих конкретные эпизоды злодеяний (а таких “частей” было от 100 до 250 в месяц), только один (!) раз упоминались расправы с евреями, а именно — в описании концлагеря Саласпилс.
…Война шла к концу. В ходе мощного наступления 1-го Украинского фронта войска маршала И. Конева разгромили немецкую группировку в районе Кракова и устремились на Силезский промышленный район. Успешно действовала и 60-я армия генерала П. Курочкина, повернувшая после освобождения Кракова на юго-запад. На ее пути в 20-х числах января оказался и городок Освенцим. Как вспоминают участники боев, при планировании операции они не знали, что рядом с городком находится лагерь смерти. Лишь за несколько дней до выхода к Освенциму дивизионные разведчики узнали об этом от местных жителей. 100-я львовская дивизия генерала Красавина взяла на себя главный удар. Рядом действовали 107-я (полковник Петренко), 148-я (полковник Грюнвальд-Мухо), 322-я (полковник Кучеренко). В сводке Совинформбюро за 27 января говорилось об овладении рядом польских городов, в их числе упоминался Освенцим (без упоминания лагеря). 3 января Совинформбюро уточнило:
“На днях наши войска овладели городом Освенцим. Немецко-фашистские мерзавцы после оккупации Польши построили в этом районе крупнейший концентрационный лагерь. Этот лагерь смерти состоял из пяти отделений. Каждое из отделений занимает огромную площадь, обнесенную колючей проволокой. Стремительно наступающие части Красной Армии освободили из лагеря много заключенных. Бывший узник Освенцима Лукашев из Воронежской области рассказал: “Число заключенных в лагере Освенцим всегда колебалось от 15 до 30 тысяч человек. Детей, больных и нетрудоспособных мужчин и женщин гитлеровцы умерщвляли газами, а трупы сжигали в специальных печах. Таких печей в лагере было 12. Трудоспособных заключенных заставляли работать на шахтах. Тех, кто обессилел от голода, побоев и тяжелой работы, немцы истребляли. За четыре года немецко-фашистские изверги замучили и убили в лагере много, много тысяч людей”.
После этого официального сообщения “Правда” писала об Освенциме 31 января (без конкретизации) и 2 февраля, поместив корреспонденцию Б. Полевого “Комбинат смерти в Освенциме”. В ней указывалось, что в Освенцим “ежедневно приходило 5—8 эшелонов с людьми”. 14 апреля сообщалось, что в Польше образована комиссия по расследованию злодеяний в Освенцимском лагере.
Однако акт ЧГК по Освенциму был опубликован лишь в мае 1945 года. Почти полугодовая задержка бросается в глаза, хотя трудно видеть в ней злой умысел. Но у акта была своя предыстория.
Первое описание Освенцима было сделано боевыми частями 100-й и 322-й дивизий, ворвавшимися на территорию лагеря.
327 января датирован первый официальный акт по Освенциму, составленный офицерами первых ворвавшихся в лагерь частей. Его подписали майор Челядин, капитан Томов, сержант Россель, ефрейтор Василенко (очевидно, на уровне полка). Зато медицинская часть группы была авторитетна: врач Яков Гордон из Вильнюса, профессор из Парижа Штейнберг, доктор медицины Пражского университета Эпштейн. Это были оставшиеся чудом в живых бывшие узники Освенцима. Вывод гласил:
“На протяжении существования лагеря уничтожено от 4,5 до 5 миллионов человек, в большинстве уничтожались евреи всех оккупированных стран, русские военнопленные и угнанные на работу в Германию поляки, чехословаки, бельгийцы, голландцы”.
В тот же день начальник политотдела 322-й стрелковой дивизии полковник Охапкин доносил в 60-ю армию:
“Лагери являлись филиалами лагеря смерти Освенцим… Задача — истребить 6 миллионов поляков и всех евреев, населяющих Европу. И этот свой план истребления ни в чем не повинных гражданских жителей они исполнили”.
Таким образом, на “низшем”, боевом уровне советские офицеры, ставшие свидетелями страшного зрелища, правдиво описали то, что увидели и услышали от оставшихся в живых узников. Но когда из политотдела армии стали посылать донесения на фронт, то Освенцим описывался иначе, а именно:
“Утром 21.1. наши войска освободили Освенцим и Бжезинка. Они превращены немцами в крупнейший концентрационный лагерь для русских, украинцев, поляков, венгров, чехов, югославов, бельгийцев, голландцев и других народов Европы… Русские и украинцы направлены на армейский сборно-пересыльный пункт… Освенцим превращен в лагерь смерти славянских народов… В нем истреблено сотни женщин, детей и стариков славянских национальностей”.
Лишь в тексте этого донесения начальник политотдела армии Гришаев отмечал, что “в лагерь въезжали машины с евреями”. 28.1. он сам посетил Освенцим: “На всех дорогах бесконечные толпы людей… Ни одного еврея на дорогах и в самом лагере я не встречал. Заключенные заявляли, что евреи были истреблены немцами и уничтожены в крематории”. Гришаев справедливо ставил вопрос о присылке комиссии. В политдонесении от 1 февраля он избрал “компромиссную” формулу: “В лагере содержались люди из разных стран и различных национальностей: русские, украинцы, поляки, евреи, англичане, французы, голландцы, сербы, югославы, чехословаки”. В Освенцим прибыл и член Военного Совета 1-го Украинского фронта генерал Крайнюков. Военное командование прекрасно понимало значение Освенцима, потребовав немедленной присылки журналистов (это были Борис Полевой и Владимир Крушинский, которые побывали в лагере уже 29 и 30 января) и кинооператоров.
После этого расследование было передано с армейского на фронтовой уровень. Созданная политотделом 1-го Украинского фронта комиссия работала с 1 по 5 февраля и разработала подробное заключение, состоявшее из 12 разделов. В разделе 7-м говорилось:
“С пуском первого крематория Биркенау началось массовое отравление и кремация евреев, привозимых не только из Польши, но из всех стран Европы. В июне 1942 года было сожжено много еврейских семей из Чехословакии. В 1943 году доставлялись евреи из Франции, Бельгии, Голландии, Греции и других стран. В июне—июле 1944 года после окончательной эвакуации евреев из Венгрии немцами за два месяца было привезено и уничтожено около 600.000 венгерских евреев. Весной 1945 года сожгли в крематории 50.000 евреев, привезенных из Салоник”. Но и это заключение исчезло из официального доклада Военного Совета фронта, направленного в Государственный комитет обороны. В нем говорилось:
“Освобожден район концлагерей Освенцим. Ужасный лагерь смерти. Здесь фактически имеется пять лагерей. В четырех из них содержалось население из всех стран Европы, пятый лагерь был тюрьмой, куда заключались люди за всякие провинности перед фашистской администрацией.
Каждый лагерь представляет собой огромную площадь, обнесенную изгородью из нескольких рядов колючей проволоки. Поверху идут провода под током высокого напряжения. За этими изгородями бесчисленное количество деревянных бараков. Бесконечные толпы людей, освобожденных Красной Армией, идут из этого лагеря смерти. Среди них венгры, югославы, итальянцы, французы, чехи и словаки, греки, румыны, датчане, бельгийцы. Все они выглядят крайне измученными, седые старики и юноши, матери с грудными детьми и подростками, почти все полураздетые.
Очень много наших советских граждан, жителей Ленинградской, Калининской, Тульской, Московской областей, из всех районов Советской Украины. Среди них немало искалеченных, сохранивших следы пыток, следы фашистских зверств.
В Освенциме, по предварительным показаниям заключенных, замучены, сожжены и расстреляны сотни тысяч людей”.
Таковы были исходные материалы, которые легли в основу московского акта по Освенциму. В Москве долго работали над текстом. Эта задержка вызвала удивление за рубежом: 15 февраля британский Форин офис запросил Москву: когда же будет опубликовано сообщение об Освенциме? 19 февраля этот вопрос поднял в Москве посол Великобритании сэр Кларк Керр, на что 27 февраля Вышинский дал ответ, что в Освенциме “было уничтожено более 4 миллионов жителей стран Европы”, но среди выживших английских граждан обнаружено не было. Запросы Запада только заставляли ЧГК, которая курировалась Вышинским, особо тщательно подойти к формулировкам акта об Освенциме.
В отличие от документации по Бабьему Яру (акт по Киеву), в архиве ЧГК не сохранилось различных вариантов акта по Освенциму. Авторами сохранившегося текста являлись Д. Кудрявцев и С. Кузьмин — сотрудники ЧГК, выезжавшие в Освенцим. Кстати, они же были авторами акта по Киеву, т.е. знали все правки Г. Александрова. Приехав в Освенцим, Кудрявцев и Кузьмин получили в свое распоряжение вышеупомянутый акт политуправления 1-го Украинского фронта и другие материалы. Они легли в основу заключения, санкционированного И. Сталиным и В. Молотовым. Он был утвержден 7 мая. Как же он выглядел?
Акт по Освенциму является выразительным примером приложения метода целенаправленной деформации общеизвестных фактов — в данном случае замалчивания истребления евреев в Освенциме — и функции этого лагеря как одного из главных мест осуществления плана геноцида еврейского населения Европы. Деформация была совершена достаточно прямолинейно. В акте ЧГК — как это ни парадоксально! — вообще не говорится об уничтожении евреев. Слово “еврей” упоминается на многих страницах лишь один (!) раз, да и то в показаниях свидетеля о медицинских опытах, жертвой которых оказалась “еврейка из Греции по имени Бела”. Разработанная в Киеве формула “граждане всех стран Европы” употреблялась в акте неоднократно. Например, в финальном заключении говорилось об уничтожении “не менее 4 миллионов граждан СССР, Польши, Франции, Югославии, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Болгарии, Голландии, Бельгии и других стран”. На естественный вопрос: почему же граждан из этих стран привезли в Освенцим? — акт ответа не давал.
В приведенных свидетельских показаниях слово “еврей” ни разу не было упомянуто. Свидетель из Голландии говорил о “чистке государственного аппарата”. Свидетельница из Италии Дессанти Эмили — “по национальности итальянка” рассказывала об их эшелоне в составе “3.650 человек”. Свидетельница из Венгрии Анна Кенних — “венгерка из города Клуж” — говорила о прибытии в Освенцим “3.000 венгерских заключенных”. Лишь читая некоторые фамилии свидетелей (Сурес, Гордон и др.), можно было догадываться, что речь идет о евреях. Авторы акта тщательно “фильтровали” свидетелей и оставляли явно нееврейские фамилии (Панщик, Валигура, Гандзлик, Лерциниакош и др.). Подверглось купюрам и процитированное в акте “Обращение к международной общественности”, подписанное 27 бывшими заключенными Освенцима — профессорами, докторами, студентами. Хотя все они (фамилии в акте не приводились) являлись евреями, в обращении снова говорилось о “заключенных всех национальностей”.
Последствия такой изощренной деформации фактов были ясны. Ясен был не только метод “неупотребления” слова “еврей”, но и нечто другое: советские читатели, умеющие читать между строк и подготовленные к толкованию своего “чтива”, понимали, что в Освенциме уничтожали евреев. Но из акта ЧГК они могли понять, что об этом не следует говорить.
* * *
Так мы стали жить на разных планетах. Весь мир, слыша название “Бабий Яр”, склонял головы перед невинными жертвами немецкого плана уничтожения евреев. Советские люди оставались в неведении — кого же уничтожали в Киеве? Лишь смелые строки Евгения Евтушенко разрушили этот страшный мираж. Весь мир, слыша название “Аушвиц”, приходил в содрогание от свидетельств очевидцев. Советские люди слова “Аушвиц”, как правило, вообще не слыхали, а об Освенциме знали как о лагере, где в первую очередь уничтожали советских военнопленных. Понадобилось много лет, чтобы и здесь уровень информации стал равным. Увы, уравнялся настолько, что русские нацисты взяли на свое вооружение тезис неонацистов немецких о так называемой лжи об Аушвице. При помощи этого тезиса отрицается и наличие газовых камер, и кромешный ад крематориев Освенцима — Аушвица. Почитайте листки коричневых групп и убедитесь, что нет такой лжи, которую бы не использовали духовные наследники Адольфа Гитлера…
А архивы — что им сделается? Они говорят о былом своим языком фондов, описей и дел. Полезно к ним обращаться.
1Вся документация дается по архиву Чрезвычайной комиссии, хранящейся в Государственном Архиве РФ (ГАРФ).
2Все фамилии приведены по тексту документа.
3 Описание дается по документам Центрального Архива Министерства Обороны РФ (ЦАМО); фонды 60-й армии и 1-го Украинского фронта.