И. Померанцев. Предметы роскоши: Книга прозы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 1996
Предмет первой необходимости
И. Померанцев. Предметы роскоши: Книга прозы.СПб: «ИНАПРЕСС», 1995. — 200 с. 1000 экз.
«Говорят, писательство о писательстве заезжено. Что правда, то правда: писатель — персонаж ничем не лучше других персонажей. Но о другом: текст должен быть о себе самом», — заявляет свое кредо Игорь Померанцев. Это подтверждается первым же рассказом, названным демонстративно, вызывающе литературно — «Перечитывая Фолкнера» и столь же демонстративно, хотя, может быть, и неосознанно, распадающемся на «литературу и жизнь», причем литература в этом рассказе сильнее жизни. Тут феномен талантливого ученика: своя проза еще робка, еще держится за могучие конструкции чужого стиля, так что читать мысли молодого русского писателя о Фолкнере гораздо интереснее, чем перемежающиеся с ними вольные или невольные подражания. В ученических размышлениях больше зрелости и жизни, чем в жизненном опыте. «Разве уйдешь от Фолкнера? Вы можете вот так, одним предложением описать повторяющуюся изо дня в день спешку опаздывающих: «…the same fighting the same heaving coat=sleeves…» (все та же ловля рукавов пиджачных на лету)?» И по всему рассказу рассыпаны такие внезапные и порой блистательные экспресс-анализы стиля великого американца, когда глаз падает на фразу, очаровывается ею, а дальше идет проба слова, интонации на язык, на цвет, на запах и все глубже, глубже… А кстати вспомнившаяся строка-другая из Пастернака погружает в стихию, вообще дна не имеющую.
Рассуждения И. Померанцева о Фолкнере к литературоведению не имеют решительно никакого отношения. Это художественная проза, писанная влюбленным учеником, из каждого звука чужого текста извлекающим опыт быстротекущей — нет, сначала не жизни — литературы.
А жизнь медленно и постепенно вырабатывала свой язык, свой ритм в сознании, уже прошедшем могучую школу и невольно подвергшемся социалистической санобработке. Лукавая советска критика ловко подменила понятия: «литературность» стала именоватьс бранным словом «литературщина», а уличенный в этом прегрешении, как последним штрихом на судебном приговоре, был добиваем печатью «вторичность». И надо было захлопнуть за собой двери Родины, чтобы отвоевать право в свое удовольствие подражать Фолкнеру и Пастернаку и вслух декларировать: «Любое слово не литературное, не о литературе кажется уже манерным, какой-то литературщиной… Хочешь рассказать о любовном свидании — подумай о тире и точках.» В цикле «Альбы и серенады» — почти все о здешней, еще советской жизни, но без обличений, без пылких гражданских страстей, которые обычно вываливают на головы читателей неофиты эмиграции. Без личных обид и оскорбленного самолюбия. Это просто свободная проза. Хочу — пишу без знаков препинания, хочу — закатаю рассказ на двадцать пять страниц плотного набора без названи (звездочки — как в безымянных стихах) и все в один абзац.
Художественное своеволие везде обходится недешево. «Чемпиона школы по столицам» Иосипа — одного из сквозных героев книги — грозят уволить с радиостанции ни много ни мало за слишком хорошую работу («Последние известия»), тогда как истинное удовольствие он получает, по существу, от должностного проступка — колоссальных политических потрясений, вызванных его невольной оговоркой. Даже не от собственно потрясений — от поэзии ошибки. А поэт из рассказа «Между пытками» потому и не поэт, что делает лиру предметом политических спекуляций. Рассказ этот — зла пародия на соцреализм навыворот, сюжет его — режиссерская разработка провокаторского поведения стихотворца, смешавшего долг художника с гражданской суетой. Коль взялся за перо, вовсе не должен рваться в гражданины, а вот поэтом быть обязан.
«Баскская собака» — самая крупна вещь в книге и, пожалуй, наиболее зрелая. Здесь песнь искусству винодели перемежается с тонкими суждениями о шедеврах испанской живописи, а острые и свежие этнографические наблюдения с легкими вспышками воспоминаний то о забайкальском детстве, то об украинском отрочестве и юности. Когда же мы читаем репортажи, которые по телефону передает в редакцию Гена Люстрин, явственно слышим знакомый голос комментатора радио «Свобода» Игоря Померанцева.
Трудно сказать коротко, о чем эта книга. Может быть, для каждого — о своем. Для меня — о знаке равенства между жизнью и литературой. Автор ставит их в один ряд, они однородные члены предложения и пишутся через запятую: «Как начать этот отрезок моей прозы, моей поэзии, моей жизни?.. А что если так: Воскресенье, конец марта; утром из зеркала на меня посмотрел небритый старый-старый молодой писатель. Он открыл окна, и на улице стало теплее».
Жизнь наизнанку. Здесь нет никакой рисовки, никакой выспренности. Простая констатация факта: по-житейски окна в марте открывают, чтобы в комнате стало прохладнее, а человек, живущий словом, может позволить себе роскошь немного обогреть улицу.
Игорь Померанцев назвал свою книгу «Предметы роскоши». Когда сборнику рассказов дается имя не по одному из них, автор, конечно же, вкладывает в него некий обобщающий смысл. Ведь литература, как и вообще духовная жизнь, вещь в житействе ненужная, избыточная. Но, к счастью, такая роскошь — предмет первой необходимости.
Елена Холмогорова