Без прописки
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 1996
Рецензии
Лагерь мироподобен Москва, «Возвращение», 1994 г.Исаак Фильштинский. «Мы шагаем под конвоем»
Рассказы из лагерной жизни.
Первое отчетливое впечатление: рассказы из лагерной жизни — это работа не мемуариста, а художника. И — автоматическое следующее: похожего на Шаламова. Ощущение сходства продиктовано структурой самого материала и умением автора ограничивать свое повествование точными, контрастными, неповторяющимися деталями, из которых мгновенно создается фрагмент лагерной жизни — будь то портрет человека или внезапно, как бы «из ничего» возникшая напряженная ситуация, которая тут же, на глазах, разряжаетс печальным или вполне благополучным исходом. И каждый такой завершенный фрагмент тут же предполагает возникновение следующего. Так же, как в «Колымских рассказах», здесь нет места разгулу авторской фантазии, поскольку все элементы человеческого воображения уже как бы заведомо включены в патологическую сущность лагерного бытия.
Лагерный мир Шаламова абсолютен. Он не оставляет человеку возможности даже для мысленного сравнения или предположительного выбора, потому что требует все силы человека, всего человека целиком, дл ежедневного, ежечасного выживания.
У И. Фильштинского, как у человека другого времени, другого типа (методологически) мышления и другого интеллектуального опыта (блестящий филолог-арабист, специалист по восточным языкам и литературам), подобных вопросов не возникало. В сороковые годы (Фильштинский был в лагерях примерно в тот же период, что и А. Солженицын) уже было ясно, что лагерь (особенно в сталинском исполнении) — это абсолютное зло и — более того — уже были выявлены тотальные масштабы этого зла, в которое, как обреченный материк, погружалась вся страна. Фильштинский относился к тому поколению заключенных, которые понимали всю эфемерность границ между «малой» и «большой» зонами. И хотя, как он замечает, ему «сравнительно повезло» — не попал в самые страшные лагеря, все же всю науку выживани ему пришлось освоить. По собственному признанию автора, «спасало два обстоятельства — сравнительно молодой возраст и, как это ни покажется читателю этих строк странным, любопытство, интерес к жизни». Говоря другими словами — помогала психология профессионального исследователя, и требующее постоянной работы мышление аналитика. Очевидно, авторское мнение, что лагерь — при всех его чудовищных деформациях — все-таки «мироподобен», как ни странно, вносит в повествование малую, но все же ощутимую долю оптимизма. И вот этот едва уловимый проблеск надежды на что-то — пожалуй, самое существенное, что отличает Фильштинского от Шаламова. Впрочем, скорее всего тут дело просто в различии лагерных биографий. Что же касается рельефности изображени — то с этой задачей И. Фильштинский справляется как опытный художник-профессионал.
Книги, подобные лагерным рассказам И. Фильштинского, появляются нечасто, потому что талантливый писатель — явление само по себе редкое. Наша «лагерная» литература в будущем непременно найдет самое пристальное внимание, к которому наше общество, хочется верить, придет, когда соблазны возврата во все еще близкое прошлое перестанут, наконец, будоражить наше контуженное население.
В связи со всем сказанным хотелось бы заметить, что демократическая власть, провозгласившая смену политических приоритетов, должна бы этому более активно помогать. В свое время мы получили коллективизацию, ГУЛАГ и прочие специфические формы существования не только под воздействием грубой репрессивной силы. Огромная «заслуга» в этом и гигантской пропагандистской машины — такой же всепроникающей, как и карательная. И не последней частью этой машины была официальная советская литература. Полуголодную страну, опутанную расстрельными рвами и колючей проволокой, заставляли жить грезами и в конце концов — приучили игнорировать реальность. Так продолжалось десятилетиями. В массе своей таких создателей талантливых миражей, таких вдохновенных сказочников, как в нашей стране, ХХ век не знал. И надо помаленьку возвращать гражданам чувство исторической реальности. А мы пока находимся в такой позиции: государство «занято» глобальными экономическими проблемами, а отдельные подвижники — писатели, историки, архивисты, журналисты, политики разрозненными усилиями пытаются ориентировать общественное сознание в том направлении, в котором оно — в частности! — сможет, наконец, усвоить и общественную выгоду новых экономических отношений.
Неужели потеряем еще одно поколение, прежде чем согласимся с классиком, который еще в незапамятные времена утверждал, что «разруха не в клозетах, а в головах»?
А.Шиндель.