Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2025
Наталья РАЗУВАКИНА
Поэт и журналист. Родилась в Хабаровске, долгое время жила на Урале, затем в Переславле-Залесском. Работала в различных СМИ. Стихи публиковались в литературных журналах «Новый мир», «Дети Ра», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Плавучий мост», «Кольцо А», «Дальний Восток», «Урал» и др. В 2018 г. стала победителем в международном конкурсе русскоязычной поэзии «45 калибр». Автор книг «Быстрая Синева» (М., Арт Хаус Медиа, 2020), «Дикороссия» (М., Свободный писатель, 2021) и «Если б я знала» (М., Русский Гулливер, 2023). Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Темнеет рано, иней, разговоры,
девятый вал предчувствия весны.
Ни шороха, ни дыма, ни укора,
ни времени, ни смерти, ни войны,
лишь кружево дыханий заоконных
и завтрашний неласковый рассвет;
отцы — о вечных кознях Аполлона,
сыны — вне мира, вечности и лет.
* * *
Юная скажет: уйду, нету мочи.
Мудрая скажет: пройдет, переможем.
Дурочка — молча: Господи, помоги!
Мудрая знает: просто не с той ноги.
Юная глянет через плечо — догоняет ли?
Дурочка дует в дудочку
и немножко мается.
У нее ни старости,
у нее ни мудрости,
два глотка усталости,
и все льются, льются
перезвуки-лютики —
чистое забвение.
Я давно не женщина.
Я — стихотворение.
СВИРЕЛЬ
1.
Кто не умрет в своей постели,
Тот не укушен, не подстрелен,
Свирелью фирменной, свирелью
Сведен в ущелье.
Лежишь с дырявыми глазами
В рубахе с нимфами и львами
И шевелятся под усами
Стихи стадами.
А фирма веников не вяжет.
И похоронит, и отмажет.
Издаст, забудет, перескажет
И рядом ляжет.
Звени, пластмассовый соловушка.
Струя воды тебе в головушку.
Свистулька-дурь изрубит в кровушку
Синичку-совушку.
А я — летучее изделие.
Я из бамбука, не из дерева.
Бамбук — нечаянная дудочка.
Я на минуточку.
2.
Человек разобран на кусочки.
Пылью изошел в цветную взвесь.
Не гони волну, как гонишь строчки.
Спи-усни, такой хороший весь.
3.
Не хочу я танцев — ни с бубнами, ни на цыпочках.
Ни во сне, ни в луче рассветном, ни в темноте.
Я люблю оборванцев блестящих, как медь в рассыпочку,
И когда гарнизоны фламинго крутят шеями так синхронно
На экране, в чужой мечте.
4.
Слишком смуглая, чтобы носить голубое.
Слишком резкая, чтобы углем рисовать.
Почему я с тобою — рабой с королевским подбоем,
Почему эти кошки, цветы и кровать?
5.
Любить наука страшная
Не в прописях дана.
Я дудочка бумажная,
промокшая сполна.
Горят озера синие —
лампады на спирту.
Возьми меня, неси меня
Былинкою во рту.
Горят лампады красные,
в туман горят и в дождь.
Я лезвие опасное,
Молчи, а то умрешь.
Не шевели губами-то,
тихохонько иди.
Люби меня по памяти,
по колышку в груди.
* * *
Ну хорошо, давай про абажур.
Ты эту бахрому и не заметил,
А я про что угодно расскажу,
Как твой будильник — оголтелый петел.
Про день, грядущий в оторопь зимы,
Про белы снеги и про черны думы…
Но да, про абажур, не зря же мы
Под ним вчера устроились угрюмо,
Хотя — отнюдь, отчетливо вполне
Предполагая лакомство, и чинно.
Учили в школе: истина в вине.
Сейчас я знаю: только в капучино.
Вот круг забот и круг знакомых вот —
Гляди, очерчен случаем и лампой.
Поэт, синоним в скобках — идиот.
О том и речь, но мне противны штампы.
Бездельники, кователи словес
Из пластилина вымышленных судеб —
С бумажным АКМ наперевес
Бегут ко мне в соперники и судьи.
А я сижу в окошечко гляжу
На Моховой с тобой в полуподвале
И рассказать могу такую жуть,
Что мой читатель выдержит едва ли.
Но я кофейной ложечкой вожу
По блюдечку. И суффиксы бесстыдно
Под бирюзовый брошу абажур —
Слеза и сахар, в полутьме не видно.
Кристаллами. А все ж не без креста.
И потому молчанье злее друга.
А за окном все та же Кали-Юга.
А за окном все та же красота.
* * *
Люди боятся, как будто бы смертны.
Люди страдают, как будто бы живы.
А варианты у смерти несметны.
А на ладошке все линии кривы.
Медленно, медленно чайник вскипает.
Я заварю, но уже расхотела.
Осень приходит на ощупь, слепая.
Под ноги листья, как тело на тело.
Так бы и жить. Но уже не умею.
Небо раскосыми прядями тает.
Кукле виниловой завтра на шею
Бусы рябиновые намотаю.
Снова приснится большое движенье —
Люди под вытекшим солнцем, скитальцы.
Это не ягоды, это мишени,
Все до единого, даже китайцы.
Катится ночь и шевелится трасса.
По ярославке всегда оживленно.
Вот и выходим из танца, из транса
В тайную живопись первых пеленок.
В перерожденье до птичьего лета
К лику умытого Божьего сына,
К первой свободе бессмертного лета,
Где тополиные тени косые.
* * *
Здесь пахнет хлебом,
Как в большой беде
Не помнили и даже не мечтали.
На улицах и далее везде —
На крыше, в переходе, на вокзале,
В театре, у фонтана и в метро,
В утробе госпитальной и в парадной,
И кошки во дворах глядят хитро
И под руку подходят безоглядно,
Доверчиво, они же микрольвы,
И микросфинксы, город им — отрада…
Снял Петербург цилиндр с головы,
Вдыхая хлебный ладан Ленинграда.
* * *
Московский август — это лимонад.
На дне сироп. Козленочком не станешь.
Молитвослов, раскрытый наугад
В подземке за железными устами,
Усталость как вселенская печать,
Печали нет — причал под первой липой,
Вполголоса мелодию качать
Об утомленном солнце — вот прилипла…
И голуби расстегивают рты,
Глотают вязкий воздух будто манну,
А ночью очумелые цветы
Перемигнутся весело и странно.
На самой нижней ноте бытия,
На тайной сладкой выморочной ноте
Они как ты, а может быть — как я:
Всегда во сне и все же на работе.
Блаженство не бояться черных птиц,
Шагать в жару под солнцем утомленным.
Но горьким морем пахнет от страниц.
И горьким хлебом. И травой зеленой.