Рассказы
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2024
Дмитрий АРТИС
Поэт, прозаик, драматург. Родился в г. Королёв Московской области. Окончил Российскую Академию Театрального искусства и Литературный институт им. А. М. Горького. Книги стихотворений: «Мандариновый сад» (Издательство «Геликон+», 2006 г.), «Ко всему прочему» (Издательство «Русский двор», 2010 г.), «Закрытая книга» (Издательство «Авторская книга», 2013 г.) «Детский возраст» (изд-во «КП ОГТ», 2014), «Мелкотемье+» (Издательство «АуроИнфо», Санкт-Петербург) и др. Член Южно-Русского Союза писателей и Союза писателей Санкт-Петербурга. Лауреат национальных и международных премий в номинациях «драматургия», «поэзия» и «литературная критика». Участвовал в СВО. Ветеран боевых действий.
(Школьные и не только рассказы Димки Донского)
ГОША
Зинаиду Михайловну между собой называем Зинкой. Она с нами уже четыре года. Преподает все предметы, кроме английского. Выглядит на отлично. Всегда. Улыбается так широко, что блеск ее зубов со свистом долетает до «камчатки» — последних парт. Каждый день приходит в школу в новой кофточке. В тот раз приходила в розовенькой. Я запомнил хорошо, потому что кофточка была похожа на ту, которую носит моя мама.
Зинка привела в класс Гошу и сказала, что он теперь будет учиться с нами. У Гоши звучная фамилия. Победоносцев. А полное имя — Георгий. Георгий Константинович Победоносцев. Грозное имя. Только на вид Гоша далеко не такой. Худой и бледный. Сейчас, конечно, он выглядит намного лучше. Порозовел. Но тогда он был ужасающе бледным.
Когда Зинка представила Гошу, класс зашумел. Начали перешептываться. Имя и фамилия никак ему не подходили. Гоша это почувствовал и сказал, что родители его Гошей называют, поэтому мы тоже можем называть его Гошей, а не Георгием.
Зинка посадила Гошу на свободную парту прямо за Оксаной. Когда он сел, Оксана повернулась к нему и сказала, что ее зовут Оксана. Гоша ответил: «Сейчас…», и полез в рюкзак. Достал конфету, протянул Оксане: «Это из гуманитарки… Осталось…» Оксана от неожиданного подарка растерялась. Покраснела. Но конфету взяла. Так они подружились.
Во время перемены я копался в своем телефоне, а Гоша с Оксаной о чем-то разговаривали, стоя у окна. Искоса поглядывал на них. Солнечный свет огибал парочку и казалось, что они светятся. Оксана развернула конфету, которой угостил Гоша в начале урока, и взяла ее двумя пальчиками. Так и стояла рядом с Гошей, держа ее. В одной руке конфета, а в другой фантик.
Раньше Оксана общалась только со мной. Теперь у нее появился еще один друг, и я был этому рад. Потому что устал дружить с ней в одиночку. Все время надо следить, чтобы никто не обидел. Поиграть времени не хватает.
Ближе к концу перемены подошел к ним, спросил: «Ну, как вы?» Протянул открытую ладонь Гоше, познакомиться: «Дмитрий, можно Дима или Димка, держи пять…» Гоша кивнул и легко ударил ладонью по моей. Оксана пристально посмотрела на меня, потом на Гошу, потом снова на меня: «Какие вы разные и какие вы одинаковые!» Что значили ее слова, так и не понял. Оксана часто говорит что-то такое, чего я не понимаю. Скажет, и я неделю думаю, что она имела в виду. Иногда раздражает, а иногда даже нравится, потому что люблю думать.
Оксана наконец-то вспомнила о конфете. «После уроков съем!» — сказала, завернула ее фантиком и убрала в кармашек. Достала салфетку, протерла пальцы, на которых остался шоколад от потекшей конфеты, и добавила: «Пойдемте в класс, скоро урок начнется…»
ПАЦИФИСТ
Известие о том, что появился мальчик, который своими глазами видел войну, быстро расползлось по школьным коридорам. Ребята перешептывались друг с другом. Даже надвигающиеся контрольные не так сильно волновали. Особенность придавало то, что у Гоши отец на фронте. В нашей школе он один такой. На него смотрели с восхищением и удивлением.
После уроков ждал у школы Оксану. Проводить до дома. Оксана долго не выходила. А я опаздывал на футбол. Злился на нее.
Наконец Оксана вышла. Вместе с Гошей. Я нахмурился, как хмурится мой отец, когда ему что-то не нравится: «Мне на футбол сегодня!» Оксана откинула челку движением головы и сказала, что могу больше не провожать ее, потому что есть Гоша. Прямо так и сказала: «Иди играй в свой футбол! Теперь за меня Гоша будет заступаться. Если вдруг что». Я ответил: «Окей», и добавил: «Пока»… Развернулся и пошел в сторону футбольного поля, где меня уже давно ждали. Не успел завернуть за угол, как слышу: «Донской!» Это Оксана звала меня. Она никогда ко мне по имени не обращается. Только по фамилии. Правда, фамилия у меня Донских, но зовет Донским. Так ей больше нравится. Развернулся, смотрю, моя парочка — Оксана и Гоша — стоят у школьной калитки. А Немец им путь загородил.
Немец учится на класс старше. Фамилия у него Немцев, потому и прозвали его Немцем. Волосы фиолетовые. Круглолицый. Ходит в развалочку, растопырив локти, будто не локти это, а крылья.
Оксана помахала рукой. Понадобилась моя помощь. Недолго думая, побежал к ним и сразу же с вопросом к Немцу: «Что-то случилось?» Немец замялся. «Да вот, — говорит и кивает на Гошу, — у него отец на фронте, а я этот, как его, пацифист…»
Гоша стоял чуть впереди. Кулаки у него были сжаты. Лицо раскраснелось. Всю его бледность как рукой сняло. Карие глаза сузились. Брови сдвинулись. Стал похож на тигренка, выследившего свою добычу и готовящегося к победному прыжку. За Гошей стояла Оксана и смотрела на меня строгими глазами, в которых ясно читалось: «Сделай, сделай же что-нибудь!» Я встал рядом с Гошей. Кулаки не сжимал. Просто встал рядом и переспросил Немца: «Кто-кто ты?» Немец гордо поднял фиолетовую голову и выпалил: «Пацифист!»
У Немца отец бизнесмен. В прошлом году Немец не пускал детей в туалет. Встал у двери и требовал какую-то дань. Говорил, что туалет в школе теперь платный, и если кто-то хочет сходить по-маленькому там, или по-большому, тот обязан платить ему. У одного мальчика не было денег, и он описался. Потом шум сильный поднимался. К нам приезжала комиссия. Спокойно учиться не давали. Немца чуть не выгнали из школы. Но его отец отремонтировал актовый зал, и все как-то само затихло.
Среди сверстников Немец ведет себя тихо, никого не задирает. Близко ни с кем не дружит. На переменах от скуки поднимается на этаж начальной школы и цепляется к младшеклассникам.
Я посмотрел на Немца, засмеялся и еще раз переспросил: «Кто ты?» «Пацифист… А что?» В разговор вступила Оксана: «Ты знаешь, кто такие пацифисты?» Это она к нему обратилась. «Они против войны, — ответил Немец, — а у него, — кивнул на Гошу, — отец воюет, значит, я против него!» «Пацифисты — это те, которые за мир, а не те, которые против войны, — сказала Оксана, — дай пройти!» «Не дам. Я против войны!» — не унимался Немец. «Против войны и поэтому житья не даешь тем, кто чуть слабее?» — это уже я вступил в разговор. Гоша сделал шаг на Немца со словами: «Не слабее…» «Оксана, — я повернулся к Оксане, — кажется, в школе новые окна вставить надо. Думаю, что отец Немца этим скоро займется…» «Доносчики!» — разбрызгивая слюной, прошипел Немец.
Не знаю, чем бы все закончилось, но мы услышали: «Гоша! Гоша!» Гоша посмотрел в сторону кричащей женщины и сказал нам, что это его мама. Немец еще раз обозвал нас доносчиками и ушел.
Гошина мама отпросилась с работы, чтобы встретить сына после первого учебного дня в новой школе. Гоша был недоволен, что мама пришла. Вроде как взрослый. Неудобно, что мама из школы встречает. Но ничего не сказал. Я понял, что во мне больше никто не нуждается и побежал играть в футбол.
КАМЧАТКА
Вид с последней парты похож на взгляд из космоса. Я всех вижу. Сидеть впереди неудобно. Кажется, будто кто-то все время в затылок дышит. А с «камчатки» весь класс перед глазами. Как на ладони. Разглядываю одноклассников и придумываю каждому истории.
У Ленки большой белый бант. Но сегодня в школе нет никакого праздника. Значит, праздник у нее дома. Смотрю на бант и представляю, с какой заботой Ленкина мама с утра вплетала его в косичку. Может, у кого-то из домашних день рождения, а может… а может, ее папа получил премию и пригласил ее маму на свидание. Интересно, а взрослые папы и мамы ходят на свидания? Мои не ходят. Работают. По выходным в хорошую погоду на дачу ездят. Тогда я остаюсь с дедушкой. Дедушка воевал в Афганистане. Он мне много про ту войну рассказывал. Это сейчас в касках воюют. Тогда воевали в панамах. У моего дедушки осталась панама. И тельняшка еще. Тельняшка с дырочками уже. А панама хоть и выцветшая, но крепкая.
Серёга взлохмаченный. Пришел в школу непричесанным. Зевает без конца. Его родители часто ругаются, спорят между собой. Они работают художниками. Творческие люди. С творческими людьми сложно жить в одной квартире. Повсюду выжатые тюбики от краски, холсты с незаконченными рисунками, кисточки. Шагу не ступить. Приходил к нему в гости помочь на английском составить рассказ. Видел. Целый час пробирался сквозь расставленную вдоль стен картинную галерею к письменному столу, за которым Серёга делает уроки вместе с Чебурашкой. А когда пробрался, надо было уже уходить. Толком позаниматься не успели.
Серёга еле справляется со сном. Ерзает на стуле. На парте Чебурашка. Зинка разрешает ему учиться вместе с Чебурашкой, потому что без него у Серёги плохо получается.
Серёга смотрит на Зинку, но вряд ли слышит, что она говорит. Голова занята домашними заботами. Мои не ругаются. С отцом ругаться невозможно. Он как нахмурится, так лучше убежать, чем ругаться. Когда отец нервничает, мама нежнее становится, спокойнее. Но чем веселее отец, тем серьезнее мама.
У Виталика ухо грязное. С утра, видимо, ни свет, ни заря ремонтировал скутер своего брата, испачкал руку и почесал ухо.
У Вики в портфеле что-то интересное. Она постоянно поглядывает на него. Проверяет — на месте ли. Можно подумать, что кто-то стащит ее портфель во время урока.
Скоро майские. Зинка рассказывает о Дне Победы. Мы будем готовить театральную композицию. Читать стихи и петь военные песни. Больше всего на свете люблю Девятое мая. Девятое мая нравится больше Нового года. Потому что солнечно. Зимой, правда, можно с горки кататься. Тоже весело. Но на майские хорошая музыка звучит отовсюду.
Мы с отцом и дедушкой утром смотрим военный парад. Мама в это время блины печет. Парад она не любит. Военный парад, говорит, для мальчиков, а для девочек — печь блины — в самый раз. Днем обязательно всей семьей гулять ходим. Девятого мая родители на дачу не ездят. Мы этот праздник в городе отмечаем. Все вместе. Так заведено.
У Вики в портфеле котенок. Голова вылезла. Рыжая, как сама Вика. Зинка заметит, и ей достанется. Надеюсь, не заметит. Лишь бы не замяукал. Замяукает — очень смешно будет. Класс обязательно засмеется. Вика испугается. А Зинка руками всплеснет. Она всегда руки разводит в стороны, когда слов не хватает. В прошлом году Вика ужа в школу приносила. Тоже в портфеле. Он во время урока вылез. Девчонки на парты залезли. Зинка тоже хотела, но сдержалась. Руки в стороны развела и стояла молча, как египетская мумия. Я погладил ужа. Ради интереса. Ничего интересного. Немного противно.
Зинка заметила котенка.
— Вика!
— Зинаида Михайловна, он такой бедненький! Сидел на улице под деревом и плакал. Я взяла его, — и он плакать перестал.
— Принеси его мне, — попросила Зинка.
Вика достала из портфеля котенка и принесла учительнице.
Зинка взяла котенка, прижала к себе, сказала, что он красивый. Вика села на место, а котенок остался у Зинки. Она до конца урока не выпускала его из рук. Рассказала, что котята считаются символом специальной военной операции, потому что охраняют от мышей продовольственные запасы доблестных русских воинов. Получается, что они тоже наши защитники.
После урока Зинка попросила у Вики оставить котенка ей. Заберет к себе домой. Вика оставила. Сказала только, что будет приходить в гости. Навещать котенка.
СЛОН
Наша Зинка повела себя как настоящий «слон». Слонами большие мальчики в интернете называют людей, которыми нужно гордиться. Это уважаемые люди. Они ходят впереди всех, будто прокладывают дорогу, и в обиду никого не дают.
Мама Немца пришла в школу. У нее большие губы. Она похожа на аквариумную рыбку-наполеон. Видели с отцом такую в магазине. Я смеялся. Отец морщился.
Мама Немца пришла и сразу к Зинке с криками. «Почему, — кричала, — вы по школе с блохастыми кошками ходите? Хотите, — кричала, — чтобы детей блохи покусали?» Немец рассказал своей маме, что видел нашу учительницу в школе с котенком. «Мы вам, — кричала мама Немца, — актовый зал отремонтировали, чтобы вы нормально детей учили, а вы чем тут занимаетесь?» «Мы учим», — спокойно сказала Зинка. А мама Немца опять в крик: «Не тому вы детей учите! Не так! Я научу вас учить!»
Она так сильно кричала, что стены школы ходуном ходили. Зинка бровью не повела.
Мама Немца обещала написать на нее, куда следует, наябедничать и сделать все, чтобы ее уволили. Сам Немец стоял позади своей мамы и хлопал довольными глазами. Зинка спокойно выслушала и сказала: «Пишите, куда хотите. Но пока я здесь учитель, а не вы, и я буду учить детей тому, чему надо учить детей».
Мама Немца от такого спокойствия дар речи потеряла. Побежала к директору. Долго там находилась. Потом к директору вызвали Зинку.
Вика стояла под дверью в кабинет директора и ждала учительницу. Она считала себя виноватой в том, что случилось. Это ведь она котенка в школу принесла.
У зеркала, которое висит напротив гардероба, крутитлась Ленка и любовалась своим бантом. Повернется одним боком, другим, поправит его и так, и этак. Глаза в зеркале, а ушки внимательно слушают, что говорят. Ей хочется, чтобы все вокруг завидовали тому, какой у нее роскошный белый бант. Как маленькая.
Прошла по коридору англичанка. Звонко цокая каблуками. Англичанкой мы называем учительницу английского языка. Ребята притихли. Она строгая. Мы у нее на уроках никогда не шумим.
Виталик стоит рядом со своим старшим братом. Просит, чтобы тот покатал его вечером на скутере.
Серёга сидит на корточках, прижавшись спиной к стене. Трет глаза. Спать хочет.
Зинка вышла из кабинета директора, увидела Вику и подошла к ней. Погладила по голове, сказала: «Беги в класс. Все хорошо». Вика побежала. Я тоже пошел в класс. Все пошли в класс. Наша Зинка не выдала Вику. Настоящий «слон»!
ДОБРОВОЛЕЦ
Дядя Саша со второго этажа ушел на фронт еще в прошлом году.
Дядю Сашу все дети называли дядей Сашей. Хотя он никому не был родственником. Просто он такой добрый, как все дяди. Одинокий и добрый дядя Саша. Часто гонял с нами в футбол во дворе. Сам седой, еле бегает, но мяч хорошо держит и бьет сильно.
Дядя Саша нам — детям — не признавался, что хочет уйти на войну. Никому не признавался. Выходил во двор. То на лавочке посидит, то с нами в футбол поиграет. Обычный человек. И вдруг пропал. Лавочка стоит пустая, и с нами в футбол никто не играет. Мы поинтересовались у взрослых: «Куда пропал дядя Саша?» Не отвечали. Потому что не знали. Отец в полицию звонил, больницы вместе с мамой обходил. Искали. Наконец выяснилось, что дядя Саша ушел на войну.
Его долго не брали. Возраст. Здоровье. Ходил, обивал порог военкомата после того, как объявили о начале специальной военной операции. Долго ходил. Больше полугода. Нашел какую-то, как выразился папа, лазейку, взяли. Мама говорила, что он старый совсем, зачем? Папа отвечал маме, что жили в одном доме с героем и не знали этого.
Недавно папа сказал маме, что дядя Саша жив. Случайно услышал.
Какое-то время не было от дяди Саши вестей. Дети переживали. Я выбежал во двор и рассказал друзьям. Решили, что должны рассказать всем о том, что дядя Саша жив. Раздобыли белую краску в гараже у Оксанкиного дедушки и написали на дороге перед домом: «ДЯДЯ САША ЖИВ!» Оксана сама рисовала восклицательный знак. Остальные буквы рисовали мальчишки. Нас никто не ругал. Даже Оксанкин дедушка, чью краску мы раздобыли.
РЕПЕТИЦИЯ
Зинка собрала в актовом зале на репетицию мальчиков и девочек, которые хотели участвовать в школьном утреннике, посвященном Дню Победы. Она ответственная за праздник. Были почти все ребята из нашего класса, и пришли еще школьники из старших классов.
Стихи выбирали накануне. Кто-то уже успел выучить, а кто-то нет. Зинка говорила, что лучше читать наизусть. Мы соглашались. Наизусть и правда лучше. Читаешь и смотришь в зал. Если наизусть не знаешь, приходится читать по бумажке, и тогда не видно, как зрители реагируют на стихи. На то, как читаешь. А ведь это самое интересное. Когда читаешь громко, зрители смотрят на тебя, открыв от изумления рты. Смотрят прямо в глаза и слушают. По бумажке так не получится. Но громко читать — это не самое главное. Можно громко оттараторить так, что никто не поймет, о чем стихотворение. Еще нужно делать паузы в правильных местах. Отделять ими друг от друга предложения. На запятых тоже хорошо бы останавливаться. Чтобы набрать в рот воздуха и чтобы строчки не сливались — не терялся смысл.
Мы по очереди читали, а Зинка нас поправляла. Советовала, какие слова лучше выделить — произносить погромче, а какие, наоборот, потише. Для пронзительности.
Я слушал ребят, и уменя слезы наворачивались. От восхищения. Еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. Мальчикам ведь нельзя плакать над стихами. Мальчикам вообще плакать нельзя. Слушал и думал, что у меня так пронзительно не получится. Боялся выходить читать. Но когда вышел на сцену, страх прошел. Сам. Не нужно было ничего для этого делать специально.
Я читал отрывок из «Василия Тёркина» Твардовского. Про то, как солдат чинит пилу деду. В этом отрывке нет ничего пронзительного. Зинка просила прочитать, как веселый рассказ. Показать, что дед переживает и никак не может понять, почему пила не пилит. Потом показать появление солдата, который осматривает пилу и разводит на ней в разные стороны зубчики. Я прочитал, изображая то печального деда, то смекалистого солдата. Ребята хохотали. Зинка тоже. Особенно громко, когда показывал веселого деда, который обрадовался тому, что его пила снова начала пилить. Для того, чтобы показать радость деда, сплясал.
Неожиданно к нам присоединился Немец. Сказал, что хочет поучаствовать в утреннике. Он пришел ближе к концу репетиции. Долго стоял в дверях, пока Зинка не махнула ему рукой: «Заходи смелее!»
Зинка предложила ему прочитать стихотворение Константина Симонова «Жди меня, и я вернусь». Сначала Немец отказывался. Говорил, что оно про любовь. А про любовь ему не хочется. Засмеют. Но Зинка сказала, что это самое лучшее стихотворение о войне. Поэтому Немец согласился. Правда, он читал и спрашивал у Зинки, где же тут война? Ему хотелось про самолеты и танки. Но танков и самолетов не было в стихотворении.
Театральную композицию Зинка предложила сделать такой. Сначала я и другие ребята читаем стихи. Потом выходит Гоша и как будто идет в атаку, кричит: «Ура! За Родину!» Слышатся взрывы. Гоша, как будто раненный, падает. К нему подбегает Оксана. У нее роль военной санитарки. Перевязывает Гоше голову и зовет Виталика с Серёгой. Они приходят с носилками. Кладут на них перевязанного Гошу и выносят его. Оксана уходит вместе с ними. На сцене появляется Немец и читает стихотворение «Жди меня, и я вернусь». После прочтения все участники утренника выходят на сцену. Поем песню про День Победы со слезами на глазах, кланяемся зрителям, нам хлопают. Зинка сказала, что нам обязательно будут хлопать, если мы сделаем все правильно.
Остаток репетиции Зинка потратила на Немца. На объяснение того, почему стихотворение «Жди меня» самое лучшее стихотворение о войне. Она сказала: «В сказках добро побеждает, а на войне — любовь…» Немец засмеялся: «В сказки только малышня верят», и показал на нас.
Немец бурчал, говорил, что не понимает, как такое возможно, чтобы любовь на войне побеждала. Можно победить, говорил, только с большими танками и самолетами. А любовь здесь ни при чем. В конце концов Зинка устала и попросила его к следующей репетиции просто выучить стихотворение. Тогда они еще раз обсудят его.
ХУДОЖНИКИ
У нас во дворе есть огромная трансформаторная будка. Страшная. Без слез не взглянешь. Серёгиным родителям поручили к Девятому мая нарисовать на ней что-нибудь красивое. Танчик или самолет. Чтобы люди, глядя на будку, радовались, а не печалились.
Серёгины родители думали-думали, что лучше нарисовать, но так и не придумали. Поэтому вышли во двор и спрашивали у каждого встречного, что они хотят видеть на трансформаторной будке.
Смотрят, стоит Оксанкин дедушка у своего гаража. Они к нему:
— Что нарисовать на трансформаторной будке?
— Машину «Победа» с красным флажком на капоте, — не задумываясь, ответил Оксанкин дедушка, — а вокруг машины пятнадцать гербов союзных республик… Нет, нарисуйте шестнадцать! Шестнадцать мне больше нравится.
— Спаса Нерукотворного нарисуйте! — услышав с балкона вопрос художников, закричала оксанкина бабушка. — Будет присматривать за нами!
— Нет, машину! — настаивал на своем дедушка.
— Спаса!
— Машину!
Оксанкины бабушка и дедушка начали перекрикиваться. На шум вышли соседи. Каждый предлагал свой вариант рисунка. Одни требовали нарисовать старушку с красным знаменем, другие мальчика в танкистском шлеме, а третьи — парня из кино с надписью «Сила в правде!» Спор нешуточный разгорелся. Кто-то настаивал на том, что надо нарисовать картинку по мультикам, потому что во дворе дети бегают, которым не надо ничего знать о войне.
Мы сидели на лавочке под каштаном и с любопытством смотрели на взрослых. Гоша хотел, чтобы нарисовали солдата, похожего на его папу. Вике по душе котенок с красивыми глазками. Оксане — гвоздики. Виталику георгиевскую ленточку подавай. Серёга, как обычно, спал, и дела ему до рисунков никакого не было. Потому что дома устал от них, а тут еще и во дворе будут.
Я не знал точно, что сам хотел. Выбрать не мог.
— Чего молчишь? — спросила меня Оксана.
— Слушаю, — ответил и почесал затылок, переведя взгляд на трансформаторную будку. Она хоть и большая, но на ней вряд ли поместятся все наши желания.
В какой-то момент Серёгиным родителям надоело выслушивать предложения взрослых и сказали, что нарисуют только то, что захочет их сын. Хорошо, согласились взрослые, понимая, что детские желания превыше всего, и толпой двинулись в нашу сторону. Мы дружно посмотрели на Серёгу. Серёга спал.
— Наша будка останется страшной на веки вечные, — вздохнула Оксана. Мы с Гошей звонко рассмеялись, и от нашего смеха проснулся Серёга.
— Где смешно? — спросил.
— Здесь… — не переставая смеяться, ответил Гоша и кивнул на толпу взрослых. — На тебя идут!
— Что я им такого сделал? — глаза у Серёги от испуга округлились, лоб покрылся испариной, а волосы поднялись дыбом. Он вжался в лавочку. Не успел проснуться и понять, что происходит, поэтому на всякий случай сразу испугался.
Взрослые подошли к нам. Серёгины родители строго посмотрели на своего сына и спросили:
— Чего ты хочешь, Серёженька?
— Чебурашку хочу, — сказал Серёга, встал с лавочки и приготовился тикать ото всех.
— Ребенок хочет Чебурашку! — громко произнес оксанкин дедушка. — Пусть будет Чебурашка!
Серёга снова присел на лавочку и вжался в нее. Взрослые обступили, не вырваться.
— Нужен рисунок на тему Дня Победы, — расстроились Серёгины родители. — Чебурашка не годится…
— Нарисуйте Чебурашку в бронежилете с победным красным знаменем в руках! — подсказал оксанкин дедушка.
Такой вариант всем понравился кроме оксанкиной бабушки. Она с балкона продолжала настаивать на Спасе Нерукотворном. Тогда оксанкин дедушка снова подсказал:
— Пусть на победном знамени будет Спас!
— Да, это правильно, — хором решили взрослые и разошлись каждый по своим делам.
ВЕТЕРАН
В апреле много солнечных дней. Снег тает. Ручейки бегут. Небо высокое. Облаков почти нет. На большой перемене пошли втроем — я, Оксанка и Гоша — в магазин, чтобы купить вкусняшек. Нас выпускают из школы на большой перемене. Директор разрешает выходить тем, кому разрешают родители. Нам разрешают. Отец сделал мне банковскую карту и клал туда немного денег, чтобы я себе ни в чем не отказывал, но меру помнил, как он выразился.
В магазине не так много людей. Мы направились прямиком к полкам, на которых выложены вкусняшки.
Когда иду в магазин с родителями, то сперва заходим в отдел, где продают мясо. Потом идем туда, где рыба. Сыр, молоко, овощи. В кондитерский отдел заходим в последнюю очередь. Я мало ем сладкого, потому что вредно. Иногда хочется. Очень сильно. Но я умею терпеть. И в этот раз мог бы вытерпеть. Обойтись. Только неловко, что один Гоша конфетами Оксану угощает.
Выбрали себе вкусняшек, встали в очередь на кассу. За нами пристроился высокий дядька. Худощавый. Одетый в камуфляж. Небритый. Но это не портило его внутреннюю красоту. В его поведении было что-то от благородного рыцаря. Пугал только пробором шрам, от которого в обе стороны седые волосы ложились.
Кассирша начала пробивать нам вкусняшки. Рыцарь сказал ей: «Давайте я сделаю детишкам скидку. У меня социальная карта есть». Кассирша согласилась: «Такой красивый и уже с социальной картой?» «Как ветерану боевых действий выдали. Недавно. Пришел в магазин пораньше, попробовать, что значит покупать продукты со скидкой по социальной карте». «С войны?» — это касирша поинтересовалась у рыцаря. Рыцарь ответил: «Да…»
У меня дух захватило. Мы покупали себе вкусняшки, как настоящие солдаты, вернувшиеся с войны. Так почувствовал. Оксана затараторила, обращаясь к рыцарю: «Мои бабушка и дедушка маскировочные сети плели и посылали вам на фронт! Вы получали их?» «Конечно, — рассмеялся рыцарь, — получали!» «А я письма вам писала. Открытки со стихами на Новый год и на 23 февраля». «Получал!» «Я тоже писал», — подхватил разговор, пытаясь похвастаться. «И твои получал!» «Мой папа еще на войне. Плохо без него», — тихо произнес Гоша. «Твой папа герой. Гордись им!» «Горжусь!» В этот момент я покраснел. Мой папа не на войне. Получается, что гордиться отцом не могу. Сказал об этом рыцарю: «Мой папа тоже хочет на войну. Но моя мама его не пускает». «Мамы они такие», — рассмеялся рыцарь. Рассмеялся ему в ответ. Тоже считаю, что мамы «они такие».
ФУТБОЛ
Игра не шла. Но счет выровняли. Два-два. В моей коллекции еще один забитый гол. Играли с пятиклассниками. Немец хорошо водит. Но в скорости проигрывает. Когда нужно пасовать, увлекается обводками и теряет мяч.
К концу второго тайма, когда многие считали, что мы проиграем, Серёга сделал красивую передачу. Обычно он спит, даже когда в футбол играет. Мяч катится к нему — он спит. Надо пасануть — спит.
В этот раз Оксана с Гошей вовремя разбудили его, закричав: «Серёга, проснись!» Серёга проснулся. Передал мяч мне. Я принял и пробил по воротам. Мяч оказался в сетке. Вратарь пятиклассников и не понял, как такое получилось.
Гоша с Оксаной сидели и болели за нас. Кричали, хлопали. Когда я забил, встали со скамеек и прыгать начали. Обрадовались. После финального свистка подошел к ним. С гордостью смотрели на меня. Только я внутри себя понимал, что мог сыграть лучше. Все равно, конечно, было приятно.
— Скучная игра, — недовольно усмехнулся.
— Нам понравилось! — хлопнув меня по плечу, сказал Гоша.
— Они медленные. Возьмут мяч и держат.
— Гоша, не слушай его! Он собой вечно недоволен. Носился по полю, как угорелый, и говорит, что игра скучная. Смотри, весь мокрый! — Оксана оценила мою футболку.
— Вы ничего про футбол не понимаете.
— Лучше бы спасибо сказал за то, что мы вас поддерживали.
— Спасибо. Чем старше, тем медлительнее. Будет плохо, если в следующем году мы так же медленно играть начнем, — кивнул на футбольную команду пятиклассников.
— Мой дедушка медленно ходит. Это от старости. Тебе еще рано стареть, — засмеялась Оксана.
— Старики медленные и память у них — плохая. Начнут играть и забудут, в какие ворота надо мяч забивать, — Гоша попытался пошутить.
— У детей тоже плохая память. Я не помню себя маленькой. Не помню, что со мной было, когда родители живы были. Их не помню. Знаю только по фотографиям, как они выглядели, — сказала Оксана. У нее родители погибли в автокатастрофе. Давно.
— А я себя с трех лет помню, — уже серьезно сказал Гоша.
Когда Гоше было три года, его отца ранило в бою. Осколок от мины попал в руку и перебил кость. После госпиталя ненадолго приезжал к сыну. Гоша рассказал о том, что помнит, как отец поднимал его высоко к небу. Значит, рука у него зажила. Еще Гоша рассказал, что помнит, как они сидели втроем — он, его мама и его отец — обнявшись.
У меня таких воспоминаний нет. Помню, что мне было тихо и спокойно. А когда именно было тихо и спокойно — в каком возрасте — не помню. Будто так всегда было. Настоящее детское детство. Отец все время собирал военный рюкзак, а мама его разбирала. Не ругались, не кричали друг на друга.
Вечером отец придет с работы. Достанет рюкзак, уложит в него носки, трусы, водолазку, несколько футболок. Достанет походную аптечку, переберет лекарства. Дедушка ему крикнет: «Жгут проверь!» Отец проверит жгут — размотает его, растянет, потом скрутит и положит назад в аптечку. Застегнет ее и прикрепит к рюкзаку. Потом сходит в ванную комнату, возьмет мыло, зубную щетку, бритвенные станки. Электрическую машинку для стрижки волос. Вернется к рюкзаку, рассует по кармашкам и сядет над ним со словами: «Вроде ничего не забыл…» Дедушка скажет: «Ну, с Богом!»
Отец посидит немного над рюкзаком, встанет, отнесет его в прихожую и ляжет спать. Проснувшись утром, увидит, что рюкзака нет. Пока отец спит, мама разбирает его. Вещи кладет на свои места в шкафу, мыльные принадлежности относит в ванную, аптечку убирает подальше — с глаз долой, как она выражается. Пустой рюкзак закидывает на антресоль. Отец посмотрит, что рюкзака нет, вздохнет, уйдет на кухню. Долго сидит там, ни слова не говоря. Мама заглянет к нему, они о чем-то пошепчатся, приготовят завтрак, разбудят меня, покормят, и мы разойдемся каждый по своим делам. До вечера. Дедушка спит у нас до обеда. Вахтовик. Полтора месяца работает, полтора месяца спит до обеда. Его никто не будит. Родители на работе, я в школе или во дворе с ребятами. Так проходит день. А вечером отец снова достает рюкзак и собирает его под присмотром дедушки.
Тихое приключение. Даже не мое, а всего лишь отцовского рюкзака. Скучное, как сегодняшний футбол.
ПЕРВОМАЙ
Родители накануне первомая уехали на дачу. Я остался с дедушкой. Спать легли пораньше, чтобы пораньше встать. Меня с утра покормить надо. А дедушка любит поспать. До обеда не растолкать, если поздно ложится.
Разбудил запах из кухни. Дедушка готовил яичницу. Яичницу он так делает, что пальчики оближешь. Обжарит лук с сосисками и помидорами, ударит яйцом о бортик сковородки, разломит скорлупу по трещине и выльет яйцо. Сверху насыплет сырную крошку. Получается вкусно.
— В моем детстве первого мая проходила демонстрация трудящихся, — дедушка разложил по тарелкам яичницу, отломил кусок хлеба, дал его мне, — ешь!
Мы уселись за стол и дедушка, расправив плечи, продолжил:
— Люди собирались и шли по улицам с воздушными шарами и плакатами «Мир», «Труд», «Май». Когда совсем крохой был, меня на демонстрацию не брали. Я залезал на подоконник и смотрел на людей. Колонна как раз мимо нашей пятиэтажки проходила. Подрос и стал от школы принимать участие в демонстрациях. Ходили всем классом. Как-то решили прогулять с другом Колькой народное шествие. Не пойти. У подростков ум в дефиците. Взяли рогатки, залезли на крышу дома и начали стрелять по шарам. Они смешно взрывались. Веселье длилось недолго. Милиционеры вместе с пожарными сняли с крыши нас. Отец вечером за стрельбу по шарам отодрал, как сидорову козу. Неделю в школе стоя учился. Ешь, ешь! Яичница — вещь нужная. Больше мы с Колькой такими глупостями не занимались. Иногда добрая порка ума добавляет. Колька закончил с отличием школу. А у меня со спортом дела сложились. Брал городские первенства по бегу и стрельбе. Мы были не разлей вода, друг друга дополняли. После школы решили обождать с институтом. Хотелось послужить Отечеству и заодно исполнить интернациональный долг. Попросились в Афганистан. Доел? Молодец. Возьми кусок хлеба и собери, что размазал по тарелке. Сейчас фотографии принесу. Мы там с другом Колькой.
Дедушка налил чай и пошел в комнату. За армейскими фотографиями. Такое часто происходит, когда мы остаемся без папы и мамы. Сейчас он придет, разложит передо мной черно-белые снимки и будет по ним водить своим огромным пальцем. «Вот он я, — скажет, — вместе с Колькой, и вот здесь мы вместе, и здесь. А вот здесь я уже один… Как сейчас. Ни Кольки, ни демонстрации, ни трудящихся…» После этого дедушка нахмурится и уйдет к себе в комнату. Я допью чай, напишу в чате друзьям, что могу выйти во двор, и выйду.
БАНТ
Двор гудел, как пчелиный улей. Дети от мала до велика бегали по площадке. Родители стояли в сторонке, разговаривали между собой, поглядывая на них.
Рядом со мной Оксана и Гоша. Гоша учит Оксану, где брать жизни в игре «по три в ряд». У нее никак не получается пройти сложный уровень. Жизни заканчиваются.
В мое поле зрения попала Ленка. На голове все тот же белый бант. Ленку держит за руку взрослый парень. Они идут по тротуару мимо детской площадки. Ленка задрала нос. Поравнявшись с нами, сказала громко, чтобы мы услышали: «У меня брат из армии вернулся и подарил мне белый бант!» Оксана с Гошей оторвались от телефона, обернулись, чтобы посмотреть на Ленку.
Ленкиного брата сразу не узнал. Его не было целый год. Ходил раньше неприметным, будто прятался ото всех. Его сверстники обижали. Звали «Сутулый». Потому что он горбился. От чего казалось, что ниже ростом. Сейчас рядом с Леной шел стройный взрослый парень. Да, это он. Ее брат. Что-то еле уловимое в походке осталось. У них одинаковые с Ленкой походки. Щиколоткой наружу. Как в балете.
Ленка повторила: «Видели, какой бант? Мне его старший брат подарил!» «Видели-видели, — не сдержалась Оксана, — еще в школе!» «У тебя такого банта нет и никогда не будет, потому что у тебя старшего брата нет!» Оксана хмыкнула, толкнула плечом Гошу: «Не смотри на нее!», и они снова уткнулись в телефон. Ленкин брат покачал головой. Ничего не сказал. Они пошли дальше вдоль дома и вскоре пропали из вида.
Виталик ремонтировал скутер. Серёга терся рядом с ним, прикрывая испачканой в машинном масле рукой зевоту. Его родители на трансформаторной будке рисовали Чебурашку. Художники такой народ, который даже в праздники работает.
На дальней лавочке в теньке сидели кассирша из нашего продуктового и рыцарь в камуфляже. Кассирша взяла рыцаря под руку и разглядывала шрам на его голове. Птицы щебетали в кронах позеленевших деревьев ее причудливым голосом.
Вика играла с котенком недалеко от качелей, на которых раскачивалась наша Зинка-Зинаида Михайловна. Качели скрипели, как метроном: уть-ить, уть-ить, уть-ить, будто отсчитывали время. Зинка положила руки на колени, чтобы юбка от ветра не задиралась. Она похожа на выпускницу. Такая же нарядная и счастливая.
Дедушка Оксаны выгнал из гаража свой старенький жигуленок, поднял капот, сложил на груди руки и погрузился в мысли. Бабушка Оксаны кричит ему с балкона: «Чего там? Чего?» Дедушка не отвечает. Его черные брови тучей нависают на глаза. Любопытство бабушки берет верх: «Сейчас спущусь!» «Не надо, — кричит ей Оксанкин дедушка, — тебя еще здесь не хватало!»
За площадкой на светофоре переходит дорогу англичанка. Она в строгом костюме. На плече маленькая сумочка. Волосы пучком сложены на затылке. Одна прядь выбилась, и ее ветром колышит. Кажется, что это черный дымок поднялся над пузатой трубой парохода.
«Оксана!» — неожиданно со спины раздался Ленкин голос. Мы втроем, не сговариваясь, одновременно обернулись и увидели Ленку, которая в руках мяла небольшой сверток. Ленка протянула его Оксане: «Мой старший брат дарит тебе белый бант, чтобы он у тебя тоже был». Оксанка чуть не выронила из рук телефон. Гоша успел его перехватить. Оксана взяла у Лены теперь уже совершенно свободными руками сверток и захлопала глазами.
«Ну, ладно, — добавила Лена, — мы пошли дальше гулять…» Она взяла брата, стоящего рядом, за руку и посмотрела на него, будто искала одобрения.
ПАСХА
Церковь у нас прямо за домом. Она похожа на старую школу. Такая же прямоугольная. Сама белая, приземистая, а посередине огромный купол, будто сложенный из чешуек золотой рыбки, тянет ее выше к небу. Вот-вот оторвется от земли и взлетит, подобно облаку.
Дедушка в пятницу покрасил яйца в луковой шелухе, которую собирал весь год. Почистит лук, соберет шелуху и спрячет. Так у него собрался целый мешок. Отец спрашивал: «Куда так много?» А дедушка отвечал: «Про запас!» Мама купила два десятка яиц и принесла ему. Дедушка надел афганскую панаму на затылок, поставил на огонь кастрюлю с яйцами, засыпал шелухой и варил, помешивая воду столовой ложкой.
Минут через десять снял кастрюлю, слил горячую воду, вытащил яйца из вареной шелухи и обдал их водой из-под крана. Холодной. Яйца получились коричневые с красноватым оттенком. Дедушка взял одно, поднял на свет и сказал: «Красота неописуемая!» Потом весь вечер ходил по соседям и раздавал оставшуюся луковую шелуху.
В субботу чуть свет мама собрала яйца в лукошко и пошла в церковь. Освящать. На освящение яиц мама меня не берет. Ходит с Оксанкиной бабушкой. Говорит, народу много, чего детям там толкаться. Отец тоже не ходит. Он терпеть не может в очередях стоять.
Ближе к полудню вернулась. Сказала, что впервые видела в церкви нашу англичанку. Удивилась.
Воскресным утром семья собралась у лукошка с яйцами. Дедушка взял самое здоровенное вперед всех. Оно у него было помеченное. Говорит, по старшенству положено. Мы с отцом нисколечко не противились. Взяли себе те, что под руку подвернулись и устроили яичные бои.
Дедушка хитрый. Обхватил могучей ладонью свое яйцо и побил наши. Сначала мы бились острыми концами, потом тупыми. Но все равно дедушке проиграли. Дедушка выкатил грудь колесом и ходил довольный.
Обеденное время еще не наступило, да и есть не хотелось. Я положил побитое яйцо назад в лукошко, взял себе по паре в каждую руку новые и побежал во двор. Там уже во всю кипели яичные бои.
Побил дедовским способом оксанкино яйцо и гошино. У Серёги яйца не было. Дал ему одно из прихваченных про запас и тоже побил. Серёга сказал, что я ему специально слабое яйцо дал. Тогда я дал ему еще одно и тоже побил. Серёга расстроился и тут же оба яйца съел.
У меня еще одно целое оставалось. Оглядел двор в поисках человека, которому можно было бы его предложить. Увидел оксанкиного дедушку. Он крутился возле своей развалюшки. Предложил побиться. Оксанкин дедушка отказался. Сказал, что с детьми не бьется. Оксанкина бабушка, наблюдавшая за нами с балкона, крикнула: «Возьми яйцо у ребенка, нехристь. Он тебе Христосе Воскресе желает!» Оксанкин дедушка проворчал что-то себе под нос и взял. Мы ударились… Я так сильно хотел победить, что пережал в кулаке яйцо, и оно у меня развалилось. Оксанкин дедушка поднял над головой свое победное, посмотрел на балкон, где стояла бабушка, и крикнул: «К борьбе за дело коммунистической партии всегда готов!» Оксанкина бабушка перекрестилась и махнула рукой, дескать, ну и Бог с тобой.
ГЕОРГИЕВСКАЯ ЛЕНТОЧКА
На шестнадцатилетие брату Виталика подарили скутер. Серебристый. До этого он гонял по дворам на электросамокате. Теперь электросамокат по праву наследования перешел к самому Виталику. Только Виталик на нем не катается. Говорит, что интереса нет. Когда у него не было личного самоката, тогда интерес был, а сейчас пропал куда-то. Зато появился интерес кататься на скутере. Только не разрешают. Потому что мал еще. Приходится терпеливо расти. Иногда брат катает его. Но такое случается редко. У старших братьев свои дела. Некогда младших катать. Виталик расстраивается.
— Прокати, ну прокати… — просит брата.
— Некогда! — отвечает брат.
Виталик топает ногой и злится:
— Пусть он развалится под тобой!
— Мне новый купят, а тебе разваленный по наследству перейдет! — смеется брат и уезжает на карьер с друзьями. Катать девчонок.
Если скутер не заводится, Виталик помогает брату отремонтировать его. Со всей ответственностью. Боится, что по наследству перейдет сломаный скутер. А еще Виталик считает количество царапин после того, как брат возвращается с карьера, и ворчит, как старый дед, если оно увеличивается.
Виталик относится к скутеру, как к своему собственому. Протирает его каждый вечер, осматривает. В общем, бережет. Сегодня повязал на руль георгиевскую ленточку и сказал: «На счастье!» Без георгиевской ленточки, тем более накануне Дня Победы, нельзя ездить. Примета плохая.
Раньше Виталик привязывал георгиевскую ленточку на руль самоката, а теперь привязывает на руль скутера.
Уверен, что самокат перешел по наследству к Виталику в сохранности только благодаря этому. Когда его брату подарят автомобиль, он будет привязывать георгиевскую ленточку на руль автомобиля. Таким образом Виталик соберет себе целый автопарк невредимых транспортных средств. Только ездить все равно на автобусе будет. Я же знаю. Потому что вот такой человек этот наш Виталик.
МАТЬ ГЕРОЯ
Англичанка рассеянная последние две недели. То выпадет карандаш из рук, то тетрадка. Ходит на высоких каблуках неуверенно. Непонятно куда делась былая строгость. Раньше взглядом к парте прибивала, а сейчас глаза на мокром месте, как выразилась бы моя мама. Потому сильно удивился, когда англичанка заметила, что Оксана не слушает ее — смотрит в окно и ворон считает.
— Григорьева, о чем думаем?
— Я не Григорьева, — ответила Оксана, — я — Петрова. Оксана Григорьевна Петрова.
— О чем думаем, Оксана Григорьевна? — ничуть не смутившись, поправилась англичанка.
— О войне.
— На моих уроках об английском языке думают. Убираем посторонние мысли из головы.
— Разве могут быть мысли посторонними, Светлана Валентиновна? Мысли в моей голове, значит, они мои, а не посторонние.
— Перестаем пререкаться, Петрова. Переключаемся на урок… — после некоторого замешательства попросила англичанка — На чем остановились?
— На том, что мои мысли не могут быть мне посторонними.
Англичанка смутилась. Казалось, что она не понимает, где находится и что должна делать. Потом будто вспомнила, встрепенулась и уверенно произнесла:
— Хорошо, Оксана Григорьевна. Давайте разберем ваши мысли. Расскажите о них.
— Все говорят, что война — это плохо.
— The correct statement, — отреагировала англичанка, пытаясь вернуть класс в русло урока.
— Война наступает в тот момент, когда человек начинает сопротивляться злу. До тех пор, пока терпит унижения, войны нет. Но стоит ему попытаться отстоять свое человеческое достоинство, приходит время войны. Значит, время войны — это все-таки хорошее время?
— Война — это плохо. War is bad. It is necessary to speak English.
— Я хочу говорить на русском языке!
— Вернемся к уроку. Вам пока еще рано думать о войне. Потом. Когда повзрослеете, можете думать о чем угодно.
— Светлана Валентиновна, война идет сейчас. Я должна сейчас понять, а не потом, когда повзрослею. Когда повзрослею, может, и война закончится, и я буду о другом думать. Вот, смотрите, Светлана Валентиновна, иду я как-то с Победоносцевым из школы, и нам преграждает дорогу Немец.
— Какой еще немец?
— Ну, Немцев.
— Немцев обидел вас?
— Нет, Светлана Валентиновна, это я к примеру.
— We’re listening. Tell me more.
— Немцев, к примеру, — Оксана сделала ударение на словах «к примеру», — обижает Победоносцева, и пока Победоносцев терпит, войны нет. Но если Победоносцев дает отпор, начинается драка. Война.
— Мальчики подрались?
— Нет. Победоносцев не может дать отпор. Немцев старше и сильнее. Поэтому я позвала на помощь Донского. Простите, Донских.
Я с гордостью посмотрел на Гошу. Мне нравилось, что выглядел героем в глазах Оксаны. Гоша поджал губы. Ему досталась роль мальчика, которого обидели. Задевало самолюбие.
— Мальчики подрались? — Светлану Валентиновну беспокоил только этот вопрос.
— Нет же, это я к примеру. Так вот, приходит Донских, и они вместе с Победоносцевым дают отпор Немцу. Получается, что начинают боевые действия. Значит, война призвана защищать слабых. Значит, война — это хорошо…
— Я не слабый, — отчеканил Гоша.
Класс затих. Мы впервые так остро коснулись той темы, которая всех волновала. Взрослые отмахиваются, если спрашиваем о войне: «Вы еще маленькие. С вами рано говорить о таких сложных вещах». Но какие же маленькие? Вон, Гоша видел войну своими глазами. Значит он в каком-то смысле постарше Светланы Валентиновны будет, и уж кто-кто, а он имеет полное право говорить о ней. И мы тоже. Потому что война здесь и сейчас, а не потом, когда повзрослеем.
— War is bad, — повторила Светлана Валентиновна. Ей больше нечего было сказать.
— Нет, война — это хорошо! Если бы не было войны, если бы отец Победоносцева не пошел на фронт, он бы не смог защитить своего сына, и тогда не было бы Победоносцева. А как бы я жила? Кто бы мне каждый день в школу конфеты приносил?
— War is bad. Оксана Григорьевна, перестаем пререкаться с учителем, иначе я буду вынуждена пригласить в школу ваших родителей… Вашего дедушку и вашу бабушку. Пожалели бы их.
— А моих дедушку и бабушку жалеть не надо. Их надо любить и уважать. Они меня в обиду не дадут! Вы не можете молчать о войне, делать вид, что нет ее, когда она есть. Когда отец Победоносцева защищает нас, чтобы мы спокойно учились. Он всех защищает. А нам не разрешают говорить об этом! Он и вас защищает…
Англичанка не сдержала слез. Полились ручьем. Она подошла к своему столу, взяла сумочку, открыла ее, поддев трясущимися пальцами замок, достала салфетки и попыталась вытереть глаза. Туш размазалась. Страшно смотреть. Белки красные, вокруг глаз черным- черно. Англичанка поняла, что выглядит плохо и вышла из класса.
До конца урока сидели молча. Прозвенел звонок. Кто-то сказал: «Ну и выдала Петрова! Будет ей…»
На перемене Оксану вызвали к директору. Вернулась потерянной. Мы с Гошей сразу к ней: «Что тебе будет?» «Ничего, — дрожащим голосом произнесла Оксана. — Светлана Валентиновна мать героя. У нее сын мобилизованный. Полтора года на войне. Она две недели не знает, что с ним. Никаких известий».
КАК СОЛДАТЫ
Генеральная репетиция утренника прошла без приключений. Мы были подготовлены. Зинка слушала нас и нарадоваться не могла.
Немец выучил стихотворение. Вышел маршевым шагом на сцену, повернулся лицом к зрительному залу — подбородок высоко, руки по швам — и бодро прочитал. Зинка начала говорить, что стихотворение «Жди меня» надо читать по-человечески, а не как робот. Немец замахал руками: «Это про войну, значит, надо читать, как прочитал бы солдат!» Она не стала спорить. Если уж хочет Немец быть похожим на такого солдата, пусть будет похожим на такого.
После репетиции сидели втроем — я, Оксана, Гоша — во дворе школы и обсуждали фиолетовую голову Немца.
— Не бывает солдат с фиолетовыми волосами, — сказал я.
— Не бывает, — поддержал Гоша.
— Как ни вставай по стойке смирно, если у тебя фиолетовые волосы, ты никогда не будешь похож на солдата, — заключила Оксана.
— Солдаты коротко стригутся, — продолжил я.
— Под машинку, — со знанием дела высказался Гоша.
— Вы тоже не похожи на солдат, — грустно произнесла Оксана, оценив длину моих и гошиных волос.
— Совсем не похожи, — даже я начал впадать в отчаяние.
— До утренника осталось день простоять и ночь продержаться, а мы не стрижены, — по-умному выразился Гоша.
— Я вас подстригу, — сказала Оксана, — умею. Раньше кукол стригла, получалось.
Обсудили, что саму Оксану стричь не надо. Потому что она исполняет роль санитарки. А санитарки ходят на войне с косичками. Это мы видели на старых фотографиях.
Машинку для стрижки решили взять у моего отца. Он покупал себе еще два года назад, когда первый раз военный рюкзак собирал. Так и лежала без дела. Теперь пригодится.
Стрижку запланировали на пять часов вечера — через полчаса — у Гоши дома. У меня и у Оксаны дома дедушки. Не дадут спокойно подстригаться. А мама Гоши на работе. Полная свобода действий. На том и разошлись, чтобы перекусить, переодеться и «прибыть к назначенному сроку для приведение головы в надлежайший вид», как сказали бы настоящие военные.
На всех парах прибежал к себе. Переоделся. Схватил пару бутербродов. Проглотил, не жуя. Сказал дедушке, что нужна отцовская машинка для стрижки волос. Дедушка моргнуть не успел, как я вошел в ванную комнату, взял ее, сунул в карман и выбежал из дома. Услышал, что дедушка крикнул мне вдогонку: «Не безобразничай!» «Слушаюсь!» — по-солдатски ответил ему.
Во дворе ждала Оксана. С горящими глазами. Говорит, что перекусывать не стала. Переодеваться тоже. Торопилась. Взяла только бабушкин кухонный фартук. Наденет, когда стричь будет. Потом отряхнет от волос и все.
Гоша собрал в подъезде у почтовых ящиков газеты с рекламой. Со знанием дела разложил посередине комнаты. На разложенные газеты поставил стул. Так его мама делала, когда стригла его. В прифронтовом поселке, где они жили раньше, до переезда в Россию, не было парикмахерских.
Гошу Оксана быстро подстригла. Я посмотрел на него и начал переживать. Он был подстрижен кусками. Где-то волосы были, а где-то их вовсе не было. Но Оксана осталась довольна своей работой. Потому промолчал.
Настала моя очередь. Я сел на стул и зажмурился. Вжих — мне казалось, что надо мной летят самолеты, крыльями задевая голову. Вжих — мне казалось, что взрывная волна от упавшего рядом снаряда с корнем вырывает мне волосы. Вжих — мне казалось, что я на войне, а не дома у Гоши. Это фашисты крутили мне голову так, что шея в узел завязывалась. Это фашисты пытали меня, дергая за уши. Я молчал, как воды в рот набрал, ни слова не проронил, ни слезинки. Прошла целая вечность… Сидел, как железный, пока не сказала Оксана: «Готово!» Я выдохнул. Открыл глаза. Посмотрел на Гошу. Гоша посмотрел на меня. Мы посмотрели друг на друга. Как смотрятся в зеркало. Посмотрели и засмеялись. Оксана отошла чуть подальше, чтобы как бы со стороны оценить свою работу и, слегка покраснев, произнесла: «Какие же вы одинаковые! Только знаете что… На солдат вы еще меньше стали похожи…»
Мы с Гошей хохотали друг над другом, а Оксана переживала, что солдатские стрижки не получились: «Я все испортила… Как вы в таком виде будете завтра стихи читать?!»
На счастье Гошина мама вернулась с работы. Мы рассказали ей, что хотели быть как солдаты. Но чего-то не получилось. Оксана сидела в уголке и слова не говорила. Вот-вот заплачет. Гошина мама успокоила ее: «Не переживай, сейчас исправим. Сделаем стрижку призывников!»
Минут через пятнадцать мы с Гошей были как настоящие новенькие солдаты. Когда вернулся домой, дедушка так и сказал: «Прямо как новенький!»
УТРЕННИК
Чтобы не смущать школу новой прической, дедушка предложил мне надеть на утренник свою афганскую панаму. Мама с вечера подшила ее. Стала в самый раз. Отец оценил: «Василий Тёркин в афганской панаме на специальной военной операции. Связь времен!»
Написал об этом в чате Гоше с Оксанной. Гоша ответил, что придет на утренник в камуфляжной кепке. Тоже не хочет смущать школу. Оксана долго молчала, не отвечала. Ближе к ночи ответила: «Простите, мальчики. Я так хотела вам помочь!» Но мы на нее не обижались. Как получилось, так получилось. Еще Оксана написала, что будет из солидарности с нами в солдатской пилотке времен Великой Отечественной. В пилотке и с бантами. Белыми роскошными бантами, которые подарил ей Ленкин брат.
Мы стояли за кулисами и волновались пока зрители собирались в зале и рассаживались по местам. Больше всех волновалась Зинка. Без конца теребила пуговицу на своей цветастой кофточке. Немец сидел один в сторонке с красным лицом, фиолетовой головой и хитрыми глазами. Я раздвинул краешки занавеса и смотрел на зрителей.
Учителя приводили ребят целыми классами. Младшеклассников сажали поближе. За ними садились старшеклассники. А в самом конце зала рассаживались родители.
Увидел своих в полном составе. Гошину маму. Бабушку и дедушку Оксаны. Пришли родители Немца. Сели в самом центре зала, как почетные гости.
Начало прошло гладко. Зал то и дело взрывался аплодисментами. После того, как прочитал отрывок из «Василия Тёркина», дедушка закричал с места: «Молодец, Тёркин!» Ох, чувствую, теперь меня Оксана Тёркиным называть будет, а не Донским.
Настало время театральной композиции. Гошу ранило. Оксана оказала ему первую медицинскую помощь. Пришла эвакуационная группа в лице Серёги с Виталиком и вынесла Гошу за кулисы. На сцене появился Немец. Засунул руки в карманы, посмотрел в зрительный зал и закричал: «Нет войне!» Зинка от ужаса лицо потеряла, всплеснула руками и застыла. Зрительный зал онемел. Директор школы пошел пятнами. А мама Немца начала громко хлопать и кричать: «Браво!» Но когда заметила, что отец Немца, сидящий рядом, нахмурился, то хлопать перестала. В зале на мгновение воцарилась гробовая тишина.
Я наблюдал за зрителями. Первое о чем неожиданно подумалось, так это о том, что летом в школе установят новые окна. Мысли были столь неожиданными и плохими, что я тут же прогнал их. Решил думать о другом. О том, как тяжело сейчас нашему «слону» Зинке. Англичанки в зале не было. Сказали, что ее сын нашелся. Лежит в госпитале. С ранением. Она поехала к нему.
Гробовую тишину прервал голос отца Немца. Он встал, посмотрел на маму Немца, потом виновато обвел глазами зрительный зал и снова посмотрел на маму Немца: «Что это было?» Спросил он тихо, но так, что было слышно за кулисами. «Наш сын пацифист, — сказала мама Немца, — Егорушка! Он хочет мира!» «Мира надо было хотеть до войны. Во время войны хотят победы, и ничего больше… Ты научила?» «Почему я? Он сам. Сам-сам, Егорушка», — залепетала мама Немца. Было понятно, что соврала. «Я тебе не Егорушка, а Егор Степанович, — отрезал Егор Степанович, поправив сдавивший горло галстук. — Работаю двадцать четыре на семь, чтобы вас прокормить и на фронт отправить лишнюю машину с гуманитарным грузом. Передать солдатам еду, одежду, обувь. А мой сын устраивает такие демарши, да еще на утреннике в честь величайшего дня в истории нашей страны. Всех подвел». «Никого не подводил он, Егоруш… Егор Степанович», — продолжала лепетать мама Немца. «Он подвел меня, моего деда — своего прадеда, который погиб на войне, защищая Родину. Он подвел своих товарищей, которые вышли сегодня вместе с ним на сцену, чтобы почтить память наших дедов. Он подвел всех… Простите!» Последнее слово отец Немца произнес, обращаясь к зрительному залу. Немец разревелся. Спрыгнул со сцены и выбежал из актового зала.
Снова воцарилась гробовая тишина. На сцену вышел Гоша, переключив внимание зрителей на себя. Вышел с перебинтованной головой и прочел стихотворение, которое должен был читать Немец. «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» Он читал его так, как прочитал бы его отец его маме. Как настоящий солдат. По-человечески.
ОТЕЦ
Выходные затянулись. Соскучился по школе. Мама уложила меня пораньше, чтобы выспался. Но я все равно долго не мог уснуть. Родители сидели на кухне и о чем-то разговаривали. Слышно не было. Но когда ночью вставал, выглядывал из своей комнаты, видел там свет и сквозь стеклянную кухонную дверь их силуэты. Иногда слышал, как дедушка ходил по коридору. На кухню, потом обратно в свою комнату. На кухню и обратно.
Солнце во всю светило, когда решил просыпаться. Пошел в ванную и заметил в прихожей собранный отцовский рюкзак. Наскоро умылся, почистил зубы. Родители, скорее всего, так и просидели на кухне всю ночь. Зашел к ним сказать доброе утро. Мама стояла у окна с зареванным лицом. Отец — посередине кухни в камуфляже с иголочки.
Мама бросилась ко мне: «Скажи, скажи хоть ты ему!» Я не понимал, что должен был сказать. Посмотрел на отца. По нему было понятно, что гордится собой. Он был действительно красив, строен и силен в новой одежде. Плечи стали шире, спина ровнее, голова выше. Не оторваться. Я сжал правую руку в кулак и показал большой палец отцу. Отец усмехнулся: «Мой сын!»
На кухню зашел дедушка: «Присядем дружно, чтобы удача не покидала Ивана…» Мы сели каждый на свою табуретку. Потом отец встал: «Мне пора!» Мама повисла у него на шее и снова зарыдала. Я подошел и обнял их. К нам присоединился дедушка. Так мы простояли минут пять, не отрываясь друг от друга. Я думал о том, что теперь мои воспоминания из детства будут похожи на Гошины.
«Ну, все, все… — сказал отец. — Долгие проводы — лишние слезы. — Он посмотрел мне в глаза. — Береги маму. Я быстро…» Слова «я быстро» прозвучали неуверенно. От того мне стало грустно. Невообразимо грустно. В горле запершило. Вот-вот и подбородок начнет трястись. Но я знал, что мальчики не плачут, поэтому всеми силами сдерживал слезы.
Отец закинул рюкзак на одно плечо и снова произнес: «Я быстро, слышите меня, быстро. Провожать не надо». Подмигнул нам и шагнул за дверь. Мама хотела выбежать за ним. Дедушка остановил: «Не надо, доченька, не трави себе душу. Мужчина сказал, мужчина сделал. Женское дело ждать и детей воспитывать».
Мы подошли к окну, выходящему во двор. С трансформаторной будки улыбался прохожим Чебурашка в бронежилете. Во дворе стоял рыцарь с кассиршей из нашего продуктового. Кассирша висела на шее рыцаря, как моя мама только что висела на шее отца. Подъездная дверь хлопнула. Мы увидели отца. Он дал рыцарю «пять», как мы с Гошей при встрече даем «пять» друг другу. Рыцарь поцеловал кассиршу, кивнул отцу, и они пошли. Быстрым уверенным шагом. Так уходят на фронт только настоящие солдаты.