Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2024
Константин КОМАРОВ
Поэт, литературный критик, литературовед. Родился в 1988 г. в Свердловске, окончил Уральский федеральный университет им. Б. Н. Ельцина. Кандидат филологических наук. Как поэт и литературный критик публиковался в литературных журналах «Дружба народов», «Знамя», «Урал», «Звезда», «Дети Ра», «Нева», «Октябрь», «Новый мир», «Вопросы литературы» и др. Постоянный участник Форума молодых писателей «Липки» (2010–2023). Автор нескольких книг стихов («Почерк голоса», «Только слово», «Невеселая личность», «Соглядатай словаря», «Фамилия содержанья», «Безветрие», «От времени вдогонку») и сборников литературно-критических статей «Быть при тексте», «Магия реализма». Член Союза российских писателей, Союза писателей Москвы, Русского ПЕН-центра. Победитель «Филатов-феста» (2020). Лауреат премии «Восхождение» (2021). Финалист литературных премий «Дебют» (2013, 2014), «Лицей» (2018, 2021), «Новый звук», «Белла», Премии им. Бажова и др. Лауреат премий журналов «Нева», «Урал», «Вопросы литературы».
* * *
Булгаковым пахнет луна..
Не знаю, не нюхал на деле,
но я этой фразой из сна
болею, наверно, с неделю.
Откуда явилась она
и влезла в сознанья подкорку?
Булгаковым пахнет луна,
а солнце, наверное, Лоркой…
* * *
Уже самой себе не верит
отяжелевшая душа,
но Достоевский достоверен
был, дьявола в себе душа.
В какой грязи ни изваляйся,
в какой ни отдыхай тени —
во рту торчит, как изваянье,
одно глухое «извини».
И озирая мутным взглядом
притихший, невесомый зал,
ты чувствуешь, как друга рядом,
залипший в горле звукозалп.
Но выход есть, хоть авариен,
и ты подхватываешь нить
тех, что тебя заговорили,
и продолжают говорить.
И говоришь ты с микрофоном,
но тусклый твой блуждает взгляд
там, где — подобные грифонам —
графины с водкою стоят.
* * *
Бог забит молотками молитв,
бога нет, бог не чувствует боли,
у меня же — бумага болит
и звенит, словно русское поле.
Говорили: ты сходишь с ума,
говорили: ты бес лицедейства,
но молчала, молчала зима,
позволяя в себе отсидеться,
позволяя одними губами
заменять непростой карандаш.
Улыбался СашБашу Губанов,
жал Губанову руку СашБаш.
Приходили и братья и сестры,
словно бились об лед осетры.
Имена их беспомощно стерты —
до поры, до поры, до поры.
И на восемь — лиричныя — строчек
паровозом я боль перевез
посреди обезвоженных кочек
да в изножьях кровавых берез.
Ни прибавить уже, ни убавить,
не разбавить ничем антураж,
ибо здесь — непонятен Губанов,
ибо здесь — невозможен СашБаш.
И лисицами пожраны зайцы,
и без шага шагает нога,
только небо с любовью эрзацной
все глядит свысока на снега.
Кто же тут резюме нарисует,
если умер, как сказано, бог,
если стих мой изюмом безумья
запечен в этот сладкий пирог.
Мне себя самого полужалко,
а иных я не смею жалеть:
мне девицей в цветном полушалке
лихо косы раскинула смерть.
Так дадим плачу-хохоту ходу,
ни петле не дадим, ни ножу.
Эй вы там, мне еще неохота.
Я пока еще здесь посижу.
* * *
Кровь ленивее и лиловей,
водянистее сахарный ритм.
Ты не пой, солевой соловей,
мне концлагерным канцеляритом.
Кто твой голос бесстыдно срубил
элементами скаредной прозы?
Кто теперь собирает Сибирь,
где вовсю бирюзовы березы?
Белый крик твой подвешен на крюк,
только рот разомкнешь — и размокнешь.
Вот и все, добрый друг, милый друг —
отрастишь себе хвост и не охнешь.
Только ахнешь, всплеснув рукавом,
поразбрызгавши капельки водки…
Я хотел бы вернуться в тот дом,
только там нынче — серые волки.
Синий снег не снижает жары,
по которой когда-то мы вплыли
в райский рой золотой мошкары
или в царствие огненной пыли.
Хоть в малиновый цвет перекрась
тот сюжет — этот жест будет разов,
ибо слов моих разная вязь
покошмарнее улицы Вязов.
Если хочешь — забей в дубльгис —
«просто дом», «просто сад», «просто речка».
Не ищи меня. Но берегись,
если я не смогу уберечься.
* * *
По кисее морей кисельных
кораблик проплывет во сне,
я вырубаю свой кассетник
и исчезаю в тишине.
Брега молочные закисли,
кому нужны теперь, скажи,
мои полуночные мысли —
сознанья хилого бомжи.
А ты… С тебя немного спроса.
Ты на своей теперь войне.
И одиночество, как просо,
пересыпается во мне.
Поверь, я не прошу о многом,
пусть шею стянет бечева,
немного походить под богом
да под землей заночевать.
Там, видно, лучше, под землею,
там нет непрошеных гостей,
и пусть другой придет за мною
в твою измятую постель.
И, вспоминая Архилоха,
под жизнью подводя черту,
тебя б стихом проклясть неплохо.
Да стерт язык об немоту.
* * *
Чугунный, словно ядра,
вкатился в окна свет.
Антисонетчик ярый
садится за сонет
И сквозь, и вскользь навязан,
как жертва — жерновам,
пугает новоязом
жирнеющий овал
продавленного утра,
предъявленного дня,
с упорством финно-угра
себя сжигая для
безрадостных оваций
и овощных вещей,
и мирных левитаций
(ну Левитан ваще).
А в голове флиртуют
Чайковский и Магритт,
базар свой не фильтруют
ни Вена, ни Мадрид.
Он чувствует, что стоит
участвовать на ГОСТ —
напорист, непристоен
и, как сонет — непрост.
* * *
Кроша отчаянья печенье,
я превратил себя в одно,
как довоенное двоенье,
платоновское полотно.
Но вечность опрокинув в местность
и почестей расплавив плот,
остался хладным неизвестным
я в типологии теплот.
Красавиц редкостных касаясь,
я — мутной мудростью томим —
про зависть говорил под запись,
передавал других другим.
Я распевался мелодично,
проколот проклятой тоской,
и запивался методично,
оправдывая гороскоп.
И похоть прихотей заметных,
похмельных медленных эпох
я и заверил, и заветрил,
и в скальных ласках не подох.
Мне навыки навек понятны
и я, с груш посбивав гроши,
не собираюсь на попятный,
вливаясь, вваливаясь в ширь…
* * *
Вроде вышел победителем,
наградным блистаешь венчиком,
а итог неубедителен:
не срослось второго Венички.
И колени не колоннами —
мокрым бокром будут выглядеть.
Чаю бы сейчас зеленого
да кота — икоту выгладить!
* * *
Заснуть. Засунуть тело в сон,
чтоб очертанья расплывались,
чтоб сном был образ унесен
той, с кем навеки расплевались.
Устроить мозгу карантин,
отправить душу на прополку,
символику дневных картин
услать в ночную самоволку.
Не понимать. Не поминать
минуты, коих больше нету.
Сквозь одиночную кровать
усвоить полноту планеты.
И сном свое бинтуя я,
врываясь в ночь, как астероид,
событие небытия
не постороннего — построить!