Фрагменты повести
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2024
Ольга ЛЮБИМОВА (Алиса Гринько)
Прозаик, эссеист. Родилась в Москве. Окончила Московский авиационный институт, работала по специальности. В 1990 г. в издательстве «Советский писатель» вышла первая книжка рассказов «Где кончается небо» под псевдонимом О. Любимова. В 1999 году переехала на постоянное место жительства в Израиль. За последние 22 года было издано восемь сборников рассказов и девять романов из жанра историко-художественной прозы под тем же псевдонимом. Является гражданкой России и Израиля, членом Московского городского отделения Союза писателей России, Союза писателей ХХI века, Союза русскоязычных писателей Израиля и Интернационального Союза писателей. Постоянный автор издательства «Вест-Консалтинг».
Здесь приведены фрагменты повести «Деревня». Героиня повести, жительница Москвы, мечтает приобрести по свободным перестроечным временам домик в деревне в российской глубинке, под городом Кашин Тверской области.
СВОЙ ДОМ!
Лето кончалось. Софья Павловна по-прежнему вела новую, деловую жизнь. Поездки на автобусе и в электричке, поиски, переговоры, знакомства, — она даже какие-то новые качества, привычки, манеры приобрела, и ей это нравилось.
В Питер собралась! На один день, туда и обратно, предварительно созвонившись и запасшись рекомендательным письмом от Анны Фёдоровны на маленьком пожелтевшем листочке, исписанном корявым, крупным почерком, к тем сестрам, что жили в Ленинграде, владелицам бывшего «богатого дома» в Пустырях. Старушки, обе ветеранки, жили вполне прилично в однокомнатной квартирке недалеко от метро, и жизнью своей, по всему судя, вполне были довольны. Тут дело сладилось легко. Та сестра, что постарше, хозяйственная и энергичная, прочитала записочку Нюры, поахала, поспрашивала Софью и приветила, как давнюю знакомую, угостила вкусным борщом, положив большую ложку сметаны. Хозяйки явно рады были сбыть с рук, видимо, совершенно ненужное им строение, да еще получить хоть какую-то денежку! Даже заискивали перед Софьей. Вторая сестра, так показалось, была малость не в себе, но тоже радовалась, то и дело подбегала к Софье с клубками, смотанными из нарезанных из лоскутов цветных полосок, показывала вышивки свои, Софья удивлялась и похваливала. Взяли недорого за развалюху и про себя, должно быть, удивлялись, что кому-то еще понадобилась. В администрации в Кашине быстро оформили куплю-продажу, и в очередной раз вылезала из автобуса у села Егорьевского с новым, невыразимо приятным ощущением домо- и землевладелицы.
Ах, Пустыри! Все ей принадлежало теперь, и осиновая рощица за домом, где пахло грибами, и заросли терна с исчерна-синими ягодами, одичавшие яблоньки и дом с развалившейся большой печью, кирпичами россыпью, под тяжестью которых обрушились доски пола… Словом, теперь-то только все, — так выходило, — и начиналось, и работы впереди был непочатый край.
БЕЛЫЙ ДОМ
Потому-то в этот второй свой приезд, вместо того, чтобы отправиться по знакомой уже тропе в Пустыри, — свернула в большое, людное село Егорьевское, и у входа в село перед дощатым, пустующим строением, бывшей конторой льнозавода, присела. Новая контора, добротная длинная изба из светлого, не потемневшего еще дерева, с лестничкой, ведущей к входным дверям, достраивалась неподалеку.
Новое лицо не могло остаться в деревне незамеченным. К Софье сразу же подсел худой мужичок в затрепанном пиджаке, сторож. Вместе с кратким изложением проблемы — пачка Беломора перекочевала из рюкзачка Софьиного в его полуоторванный карман. Курево — первейший дефицит, даже первее водки, как ей после объяснили.
— Найдешь рабочих, найдешь, — охотно заверил. — Есть тут. Все тебе сделают, достанут… Какой, говоришь, дом? А-а-а, Соловьёвых, знаю. Ты вот что, ты в белый дом сходи, там поспрашивай. Так вот прямо по дороге и иди. Тут недалеко. Только ты вот что, есть тут такой Гриб, с ним не связывайся!
— «Гриб», — странное какое прозвище, — подумала Софья. — Или фамилия?
Белым домом называли егорьевские единственное в селе каменное двухэтажное здание, обмазанное грязно-белой известкой, в котором, в коридорчиках с дощатым полом и неистребимым запахом из общего туалета, теснились комнатенки, каждая на одного человека. Это было общежитие, сюда селили бездомных, в основном, отмотавших свой срок в кашинской тюрьме зеков, которых администрация городка в командном порядке распределяла по району. За низенькой оградой чахлый садик. Софья присела на лавочку.
ЗАБАЛДЕТЬ — НЕ ГЛАВНОЕ!
В скором времени у нее уже бригада сложилась. С того самого первого дня, когда сидела у белого дома на лавочке, — к ней подсел обходительный мужичок, заговорил в вежливо-вкрадчивой манере. Мужичок показался настоящей находкой, говорил неторопливо, убедительно.
— Бригаду я тебе подберу. Доски достанем. Печь разберем. Железо для печи найдем.
Для него, похоже, не было проблем, и Софья радостно «клюнула».
С этих самых пор, когда видели ее егорьевские сидящей на лавочке у белого дома или у бывшей конторы льнозавода, — участливо-весело спрашивали:
— Что, Гриба ждешь? — потому что обходительный мужичок этот именно и был тот самый Гриб, известный на всю округу вор.
Но что было делать? Хорошие, спорые мужики заняты были всю весну, лето и почти всю осень, до дождей и холодов, — то сев, то сенокос, уборка урожая, ремонт-подновление своих построек, да и стоили они, хозяйственные мужики, дороговато. Приходилось довольствоваться и налаживать взаимоотношения с голытьбой, пьяньчугами и бывшими зеками, этим только поллитры подноси, хотя и они тоже были «рукастые», как, впрочем, все, живущие у земли. Ходили с ней обычно в Пустыри трое-четверо. Бригадиром неизменно — Сашка Гриб, еще Вовка Окунь, Толя Мартыненко.
Начали с разбора обвалившейся печи. Кирпичи выбрасывали из выбитого окна, Вовка Окунь складывал их внизу, в садике, и густо, без причины, матерился. Выволокли из дома две громадные, с проржавевшими железными прутьями и металлическими шишечками, тяжеленные кровати. «Культурного слоя» в избе наросло на метр. Софья выкидывала несчетное количество рваной обуви, битую посуду, тряпки, словом, застарелое барахло, которое накопила, сносила за годы большая семья. За домом у крыльца выросла высокая куча.
Прежде, чем работу начать по утрам, походив с озабоченным видом по уцелевшим доскам пола, требовали работнички у нее утреннее для «разгону». Софья усвоила уже привычку вяло ворчать, мол, какой от вас будет толк, если напьетесь; ей возражали, тоже в привычном, солидном тоне, мол, не сомневайся, хозяйка, нам только после еще покемарить с полчасика и — все тебе сделаем, песок привезем, столбики Толя поставит, доски забьем… Поворчав еще, доставала из рюкзачка. Они неторопливо, любовно вначале встряхнув бутылку и поглядев на поднимающиеся пузырьки, разливали в найденные здесь же в доме недобитые кружечки. Понаблюдав за ними, как-то задала вопрос Соня в некотором роде даже в философском духе:
— Вот вы пьете — из-за привычки? Вкусового ощущения? Или чтобы забалдеть?
И даже удивилась, как они отнеслись к вопросу со всей серьезностью и отвечали дружно: «Забалдеть — не главное!»