Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2024
Валентин НЕРВИН
Поэт, член Союза российских писателей. Автор 17 книг стихотворений. Лауреат литературных премий им. Н. Лескова и «Кольцовский край» (Россия), им. В. Сосюры (Украина), им. Марка Твена (Канада); международного литературного фестиваля «Русский Гофман». Удостоен специальной премии Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии). Лауреат национальной литературной премии «Золотое перо Руси». Стихи переводились на английский, испанский, румынский, сербский, украинский языки. Живет в г. Воронеже.
ТИШИНА
Тишина пришла издалека,
снизошла печаль на идиота:
жизнь длинна, да песня коротка —
даже петь об этом неохота.
Время у гармонии в долгу
не доковыляло до астрала —
на крутом от счастья берегу
так недолго музыка играла.
Бедного архангела труба
растеряла голос, и такая
тишина повсюду, что судьба
в тишине поет,
не умолкая.
* * *
За Коктебель все сказано давно,
поэтому сегодня дело глухо:
ни белое, ни красное вино
коньячного не укрепляет духа.
Когда луна зайдет за Карадаг
и смолкнут говорливые бакланы,
мои печали чокаются, как
наполненные заживо стаканы.
Кончается бутылка коньяка,
не успевая перевоплотиться
в автограф на краю черновика,
похожий на печальную жар-птицу.
* * *
Не светильник и не факел —
головешка про запас;
даже самый Падший Ангел
ярче нас и выше нас.
Он летит, изнемогая,
по Вселенной прямиком,
зная, что судьба другая
в общежитии людском.
Утоли мои печали
сказкой о добре и зле —
нас летать не обучали,
вот и ходим по земле.
Мы таращимся из мрака
на феерию огней,
но последняя собака
и добрее, и умней.
* * *
На самой прикольной из прочих планет,
которые по ветру носит,
безвременье длится две тысячи лет,
безверье — две тысячи весен.
Две тысячи зим продолжается бой
с природой и собственной тенью.
Для нашего брата архангел с трубой
становится легкой мишенью.
До боли понятно, что дело — труба,
а мы не готовы к ответу.
Приколы кончаются и не судьба
рвануть на другую планету…
* * *
Хочу дотянуться до Господа Бога
и правду о жизни узнать у него.
Обидно, что сил остается немного
и времени тоже всего ничего.
Душа Голубиную Книгу листает
и силится уразуметь, почему
любви человеку всегда не хватает,
а смерти надолго хватает ему.
Ввиду неминуемого эпилога,
над логикой существования бьюсь:
хочу дотянуться до Господа Бога,
но правду о жизни услышать боюсь.
* * *
Пока стрижей стремительная стая
выныривает с облачного дна,
лежу в траве, до неба дорастая,
по лабиринтам воздуха и сна.
Пути господни неисповедимы
равно для птиц, деревьев и земли;
фантазии мои необходимы
какому-нибудь облаку вдали.
А ветер, налетая временами,
раскачивает сны и тополя,
и с высоты,
которая над нами,
не разобрать,
где я, а где земля.
* * *
В. Мисюку
Когда, повторяя речные изгибы,
певучие звезды летят с высоты,
на сушу выходят летучие рыбы,
забытые сны
и живые цветы.
Увы, никакой эпохальный философ,
ни в общем зачете, ни сам по себе,
еще не решил окаянных вопросов
о жизни и смерти,
любви и судьбе.
Я знаю, уходят и люди, и реки,
державы и сны рассыпаются в прах,
но было от века и будет вовеки:
Земля — на китах,
а любовь — на цветах!
* * *
Живая радость быстротечна:
трава устанет зеленеть,
любимая не будет вечно
хрустальным голосом звенеть.
Импровизация былого
уходит в будущее, но
сопроводительное слово
по жизни произнесено.
Так, облака над головами
летят в соседнюю страну,
сакраментальными словами
сопровождая тишину.
КРУГИ
Кого мечты, кого долги
удерживали в этом мире,
но только по воде круги
расходятся на все четыре.
Остановись и оглянись;
по грозовому небосводу
круги земные разошлись —
а мы пеняли на погоду.
Все переменится, когда,
захолонувшие от света,
сойдутся небо и вода
на круге Вечного завета.
* * *
Наутро,
но еще пока ты спишь,
как бабочка ночная обессилев,
пространство сна пересекает стриж,
стригущий небо ножницами крыльев.
И скоро
ты проснешься налегке,
поняв по интуиции, что это
Бог говорил на птичьем языке,
наивно отделяя тьму от света.
* * *
То ли юность мою, то ли старость
разнесли по России ветра.
Кувыркаться по жизни осталось
на день меньше, чем было вчера.
Никогда никому не пеняя
на чудную планиду свою,
на окраине русского рая
с алкашами в обнимку стою.
Что за тень по земле распласталась
напоследок, сама посуди:
то ли юность моя, то ли старость,
то ли целая жизнь позади…
В МИНУТУ ОДИНОЧЕСТВА
В минуту одиночества, когда
ни соловья тебе, ни Алконоста,
погашены, похоже, навсегда
все фонари у Каменного моста.
Исчерпан кратковременный лимит,
отпущенный для маленького счастья;
и лишь ВоГРЭС по-прежнему дымит,
как при любви и при советской власти.
У прошлого надежная броня:
я понимаю, что, на самом деле,
дым иногда бывает без огня,
а соловьи давненько улетели.
И вот стоит, поплевывая вниз,
перебирая годы и невзгоды,
почти мифологический Нарцисс,
глядящийся в отравленные воды.