Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2024
Сергей Попов, «Прямая наводка»
М.: «Библиотека журнала «Дети Ра»», 2024
Для ведения огня прямой наводкой необходимо, чтобы наводчик видел цель. Это означает, что между ним и целью не может быть никаких препятствий. Ничего лишнего, ничего личного — бей, или убьют тебя. Во-первых, это требует мужества, а во-вторых, «холодной» головы. Видеть реальность и быть готовым к прямому ответному огню со стороны цели — это не на диване валяться, с умным видом комментируя фронтовые сводки…
Имя Сергея Попова хорошо известно читателям. В тридцать четвертую книгу поэтической серии «Библиотека журнала „Дети Ра”» вошли преимущественно новые стихотворения воронежского поэта. Название книги отражает примету времени — далеко не в «тучные» годы она вышла из печати. Сейчас перед нами стоят серьезные задачи: выжить и остаться людьми. Потому так силен в этой книге мотив сожаления о скоротечности жизни.
Стрельбу прямой наводкой предваряет тщательная разведка, осуществляемая командиром. Просто так не пальнешь: цена ошибки слишком велика. Так и автор, употребляя то или иное слово, тщательно взвешивает ожидаемые результаты. В своих стихотворениях (большинство из которых — глубокие и довольно объемные образцы философской лирики) поэт использует приемы, правомерность применения которых решается не только обращением к словарю. Так, например, в печальном стихотворении о минувшем Абсолют уменьшается до размера постороннего наблюдателя. Он отнюдь не всесилен — маленький, смотрящий вниз не как Бог, а как человек:
Подозревал, что бог следит с балкона,
когда к подъезду шпарил от угла,
где на шестом еще во время оно
слепая радость с присвистом жила.
В советской литературе написание слова «бог» не имело вариантов. Со строчной, и точка. Сегодня государство не является атеистическим, оттого вопрос употребления этого слова весьма сложен. Оно зависит от контекста. В данном случае, намеренно обращаясь к прошлому и желая подчеркнуть мимолетность ушедшего момента, поэт использует строчную букву намеренно, что создает яркий художественный эффект. И тревожно читателю становится, подспудно страшно: если сакральное слово низведено до бытового уровня, на что же (или на кого?) нам уповать?.. Лишь слово «улыбка» в последней строке стихотворения — промельк радости жизни, перед которой бессильно неумолимое течение времени.
Впрочем, в этой книге находят свое место и весьма жесткие вещи. На строгий суд читателей поэт выносит жизнь в самых неожиданных ее ракурсах, в том числе и неприглядных, хотя и облагороженных:
Но все-таки крылья, продравши глаза,
нет-нет да увидишь в проеме,
где горлом забвенья идет бирюза
и кровь цепенеет на стреме.
Просторечное выражение, не свойственное литературной речи, соседствует с понятием, священным для любой человеческой культуры. Кровь — носитель энергии жизни. Кровопускание при обрядах всегда проникнуто смыслом, да и медицинские манипуляции, связанные с кровью, как правило, нацелены на помощь организму в целом. Когда человек утрачивает веру в любовь, его кровь густеет. Это характерно для мрачных, чересчур серьезных товарищей, нацеленных на карьеру. Выходит, чтобы увидеть крылья, стоит хотя бы на минуточку «ослабить хватку», прекратить сдерживать себя?..
Доминирующее в поэзии Сергея Попова философское начало настраивает читателя на серьезный лад. Основная профессия автора — кардиолог, поэтому о сердце с научной точки зрения он знает почти все. И то, что густая кровь плохо снабжает сердце кислородом, и тот антинаучный факт, что разочарования в любви можно вылечить через прощение. Правда, последнее обстоятельство мы читаем между строк: это противоречит доказательной медицине. Между рациональным и эмоциональным в этой поэзии нет равновесия. Лирический герой Сергея Попова иногда на редкость рассудителен:
Понимаешь — рядом слеза и только —
и не рядом, а в глубине порядка,
где сердечных камер противотока
гробовая радость слепа и кратка.
Зловещий оксюморон «гробовая радость» изображает непостижимое человеческому пониманию противоречие, умышленно используемое автором для привлечения внимания читателя. Мощный экспрессивный потенциал высказывания обескураживает нас: обычно «гробовой» бывает тишина, а тут — полное отсутствие логики… Но если взглянуть на эту строку не механически, а с точки зрения христианина, то все становится на свои места: для христианина смерть становится точкой отсчета. Это возможность обрести вечную жизнь, а раз впереди вечность — стоит лишь радоваться завершению земного пути. И главное в этом словосочетании — существительное. Лирический герой Сергея Попова как бы уверяет нас: да нет же, я материалист, вот вам и контекстуально крохотный «бог», и показушно одномерное течение жизни из прошлого в будущее. А нарушение логического закона высвобождает энергию: логическое мышление уступает эмоционально-образному, и «рацио» выпускает из своих цепких лап чистую поэзию:
И слова на ветер выходят боком —
головным распадом, грудным разрывом…
И любовь в неведении глубоком
разрушает время над мелким Римом.
Что же из этого следует? Чаша весов склоняется в сторону живого слова, идущего от сердца (отнюдь не в прямом, анатомическом значении данного слова). Мучительно переживаемое чувство бренности этого мира рождает ровный сдержанно-описательный тон, который выдержан на протяжении всей книги. Однако эта дистанция по отношению к описываемым событиям нет-нет да и сократится за счет динамических глаголов. Это не только не лишает стихотворения объективности, это делает их живыми, по-настоящему близкими читателю:
И с первопричиной сплошной слепоты
помимо рассудочной мути
вчерашняя кровь переходит на ты,
пульсируя в каждой минуте.
Такое может написать только человек, неравнодушный к происходящему вокруг. Лирический герой Сергея Попова не ищет понимания в горестной бесчеловечности сегодняшнего общества, однако, вопреки всему, обращается к отдельным членам социума, практически становясь гласом вопиющего в пустыне:
Впрочем, пока что все мы живем сегодня
или уже как будто бы не живем —
лишь уповаем вскользь на крыла господня
над настоящим выгоревшим своем.
Да хоть «вскользь», главное — хоть на что-нибудь уповать. Иначе — хаос, безверие, отчаяние и полное отсутствие понимания: куда двигаться, как жить достойно эту жизнь в условиях тотальной «перетряски». Чисто религиозное чувство в этой книге мы редко встретим, зато критическое — у автора обострено до предела. Когда же встречаются строки, хотя бы отдаленно соотносящиеся с христианским вероучением, они выскакивают из-под пера поэта с беспощадностью пулеметной очереди:
воскреснут все кто в списки занесен
и кто пропущен в силу недогляда
и если смерть всего лишь краткий сон
ее ничем оправдывать не надо
Выпалив практически на одном дыхании однозначное суждение о неизбежном, автор не ставит финальную точку — не нужны здесь ни точки, ни запятые. «Прямая наводка» — книга о том, что и от нашего сердца, и от разума требуется многое для того, чтобы встретить смертный час достойно. Как говорится, «жизнь прожить — не поле перейти».