Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2024
* * *
Толпа бесчинствует. Отчизну не спасти.
О, сколько раз нам это повторяли!
Отцы империи, хоть вы и не в чести,
Но, право, ничего не потеряли.
Вы и сегодня подлостью сильны,
Вы и теперь ужасны, как проказа.
И ныне дети гибельной страны
Не спят над азбукой доноса и приказа.
У нас похищены и совесть, и судьба.
А то, что живо в нас, еще земле незримо.
И страшный, развращенный сын раба
Встречает сумерки разграбленного Рима.
18.07.1991
* * *
В гудящем, снеговом аду
Толпятся люди, брови хмуря.
Но ангел ясную звезду
Ладонями прикрыл от бури.
Она горит — поверх знамен,
Поверх грядущих преступлений,
Горит, горит поверх имен
Трех обреченных поколений.
Нам не избыть своей вины,
От распри не уйти кровавой.
Гори, звезда, поверх войны,
Овеянная божьей славой.
Мы чашу скорби пьем до дна,
А небеса грозят расплатой.
Но ты, звезда, гори одна,
Свети стране моей распятой.
23.02.1993
2000–2003 гг.
* * *
Пусть голодом врывается свобода
В мороз и тьму двух грозовых столиц.
Пусть с ужасом Европа ждет исхода
Измученного, нищего народа,
Я жду всего лишь перелета птиц.
Они с весной Россией заболеют
И возвратятся из далеких стран,
И небеса от крыльев побелеют,
И закурлычет журавлиный стан,
Вплывая стройно в утренний туман.
Ну а пока — такая тишина,
Что надо всей державой необъятной,
Над всей моей землей безблагодатной —
Золой где тлеет смута и война —
Одна молитва детская слышна.
* * *
Их одежды похожи на конские гривы,
Белые, с мертвой звезды.
Они спокойны и молчаливы.
Они несут нам огонь беды.
Кумиры былого глядят им вслед,
Свалены друг на друга.
Что для России тысяча лет?
Ветер, туман да вьюга.
А призраки сожгут города,
Карая новых вандалов.
Лучше не сбрасывать никогда
Статую с пьедесталов.
* * *
Полночь. Зима. На дворе еле-еле
Старые различимы ели.
На ветках — серебряные огни.
Чего нам желали? О чем нам пели?
Память, усни.
Нам уже никогда не встретиться,
И плечи мои поникли.
А вы видали, как горе светится,
Пока к нему не привыкли?
* * *
Хоть на три часа заснуть бы,
На кровать упасть ничком,
Позабыть, что наши судьбы
Стали черным топляком.
А над нами время плачет,
Моет глину берегов,
Мутная звезда маячит,
Бродят кони без подков.
И младенцев большеротых
Бабы кутают в платки:
Это будущие роты,
Это взводы и полки.
И пойдут они стеною
По полям печатать шаг,
Чтоб над кровлею родною
Снова взвился чей-то флаг.
Вера истины дороже.
Значит, опыт нам не впрок.
Принимаю, вечный боже,
Твой завет и твой сапог.
* * *
Хлебную луну птицы расклюют,
Ну а пока она висит себе в окне.
Тут неуют, там неуют.
Где же уют? Может быть, во мне?
Жить не могу, думать не могу.
И уж тем более не могу мечтать.
Стану говорить — тебя оболгу.
В молитве себя боюсь оболгать.
Вот и маюсь я, как примерный маятник,
До самого крика шальных петухов.
И чернеет стол — незавидный памятник
Или простое надгробие для стихов.
* * *
Ты вновь отходишь, уезжаешь…
В какую мглу? В какую даль?
Но что со мною! Знаешь, знаешь,
Мне, кажется, тебя не жаль.
Брожу, немного плечи горбя,
Занятий будничных ищу,
Но нет во мне живящей скорби,
Чтоб зарыдать: «Не отпущу!»
Шиповник трогает мне руки
Губами в утренней росе.
Не больно сердцу от разлуки
В краю, где одиноки все.
* * *
Ты говоришь мне, что жить на Руси позорно —
Чести закон жесток.
Но ведь и в землю бросают живые зерна,
Чтобы взошел росток.
Все повидавшим, что видеть нельзя человеку,
Нам ли теперь умирать…
Руки пустые протянем навстречу веку —
Нечего отбирать.
* * *
Сегодня во дворе белым-бело.
Такие чудеса творит метель.
Где жизнь моя, где песни? Все прошло.
И ты, мой друг, за тридевять земель.
Хочу тебе писать — и не могу.
И долог, долог вечер без огня.
Теперь я знаю цену очагу,
Которого не будет у меня.
* * *
Не зарекайся от сумы и от тюрьмы.
А я не зарекаюсь от веревки.
Несносны вихри северной зимы
Мне, сумасшедшему поэту-полукровке,
И русская любовь, хмельная от вина,
И визги скомороха в балагане,
И вечная вселенская вина,
Которою терзаются славяне.
Несносно мне, невыносимо мне!
Помилуйте, избавьте, бога ради!
Но тот же русский снег в моем окне
И русские стихи в моей тетради.
* * *
О родина! Богопротивный дом,
Где по закону — камня бы на камне…
Но признаю со скорбью и стыдом,
Что ты превыше жизни дорога мне.
Ты не страна — державная мечта,
Пьянящая жестокие просторы.
Над бездною твоею немота
Оковывает ангельские хоры.
Ты храмы строишь только на крови,
И небеса полны вороньим граем.
Мы, дети окаянные твои,
В дрожащий сумрак руки простираем.
С твоей судьбою слит и наш удел:
Мы это помним и гордимся этим.
Сообщники твоих кровавых дел,
Всем и за все с тобою мы ответим.
* * *
Меня научила сама судьба
Стыдиться крыльев могучих,
Как горбуны стыдятся горба —
До слез потаенных, жгучих.
И гибель чувствовать наперед
В ночи грозовой и угарной
Меня научил мой бедный народ,
И я ему благодарна.
* * *
В увитом темным шиповником такси
Я летела над ночною Москвою
И просила шофера: «Скорей отвези,
Отвези меня к вечному покою».
И в ответ сказал мне шофер такси:
«Сто долларов мне заплати.
Иначе свезу тебя в край тоски,
Нарочно собьюсь с пути.
Тебя напоят там горчайшим зельем,
Накинут черную шаль».
Я сказала шоферу: «Возьми свою зелень.
Мне ее нисколько не жаль».
И так мы летели до самой зари,
И гасли в городе фонари.
А я приближалась к жизни другой,
Которая — вечный покой.
* * *
Державы нищей бездорожье.
Въедающийся в сердце стыд.
Поэты — тоже дети божьи,
Но бог потерян и забыт.
Мы заняты привычным делом,
Не замедляясь, не спеша.
О, это белое на белом! —
Листок бумаги и душа.
* * *
А над городом — снег пеленой.
Всюду холодно и уныло.
Это было когда-то со мной,
А потом и со всеми было.
Никому мы теперь не нужны,
Дети горькой, пропащей России.
И глаза у одних — темны,
А глаза у других — пустые.
* * *
Сквозь траурное кружево ограды
Мне виден зябкий, обнаженный сад.
Ложится снег на полукруг эстрады
И осыпает легких стульев ряд.
Три фонаря неласково горят.
Но мы ничем не дорожим на свете.
Что нам до летних призрачных забав,
Мы спим в пустынном веке, словно дети,
Вольготно, сладко, руки разбросав.
И скоро, скоро будет ледостав…
И ничего душе моей не надо,
И ничего не ведает она,
В мерцающем тумане снегопада,
Дремотной стужей медленной полна,
Людьми забыта, богом прощена.
* * *
Ступай-ка в постель. Перед сном не молись.
Не впрок это дело иным.
Так наши моления к богу рвались,
Что сделалось небо сквозным.
И мы доживаем под кровлей худой
Короткий, потерянный век.
Весной умываемся талой водой,
Зимою ложимся на снег.
Раздетой души не укроешь плащом.
Томят ее стужа и страх.
Живой не умеет просить ни о чем.
У мертвого — персть на губах.
* * *
Слова звучат безжалостно, нестройно.
Тревожный голос яростью звенит:
Кто любит жизнь, как жизнь того достойна,
Не выдержит ее, не сохранит.
Тут повелось ломать и то, что гнется,
Из дрожи гнать во прах, из праха в дрожь.
И кто при казни друга содрогнется,
Тот сам себе найдет петлю иль нож.
Душа цела, пока ее не видно.
Тут чувствовать нельзя живую плоть,
Иначе изолжешься так постыдно,
Так мерзостно, что упаси господь.
И стоило ль на свет являться, чтобы
Забрызгать кровью два небытия?..
Не лги, безумец! Прочь, исчадье злобы!
Молчи, пророк. Здесь родина моя.
* * *
О боже, и я была с теми,
Кто шел в обреченном строю,
Кто сгинул в атаке на время —
В бессмысленном, страшном бою.
И не было райского пенья.
И не было рокота тьмы.
Лишь ангелы в недоуменье
Глядели, как падали мы.
* * *
А что — земля?!. Какая вам тревога!
Или добром хотите помянуть?
Напрасно. Ни истории, ни бога.
Тюрьма да пашня — ветреная жуть.
Всесильные во временах воспетых,
Ее вожди черно и жадно спят,
Вплывая на заснеженных лафетах
В зияющую славу и распад.
Метель над ними крылья простирает,
И бесприютен свет ночных огней.
Моя Россия грозно умирает,
Чтобы воскреснуть во сто крат страшней.
* * *
Певец великий смолкнет навсегда,
Отблещет, отгрохочет слава мира.
Уснет под русским снегом на года
Державная пророческая лира.
Но прахом голубым начнет мести
Пурга-красавица по улицам столицы,
И мы, у времени, у славы не в чести,
Опять подымем сонные ресницы.
В мерцающих клубах густой зимы
Пойдем по следу за звенящим слогом,
И нужды нет, что мы — давно не мы,
Что многие изверились во многом.
Пусть с голубями бьется воронье,
Пусть небо черной сталью оперилось,
Мы все равно всегда возьмем свое
В своей отчизне, что б с ней ни творилось.
Пускай, как смерть, мы принимаем гнет,
Пусть мы лжецы, кликуши, оборванцы,
До настоящей музыки дойдет —
И мы ее крылатые посланцы.
Подборку подготовила дочь Анастасии ХАРИТОНОВОЙ,
прозаик и публицист Марианна РЕЙБО