Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2024
Любовь БЕРЁЗКИНА
Поэт, музыкант. Родилась в Ленинграде. Живет в городе Мендиг (ФРГ). Член Союза писателей ХХI века. Любовь Берёзкина публиковалась в журналах, газетах и сборниках, в том числе: литературный журнал «Викинг — литературный Новгород», «Невский альманах», альманах «Откровение» (Ивановский отдел СПР), сборники под редакцией В. Ф. Чернова «Здравствуй, муза» и «Свет зари», а также сборники издательства «Нордост» (СПб) «И звезда с звездою говорит» и «Русь, взмахни крылами», «Антология русскоязычных поэтов — 2000» (Мюнхен), антология «Прощание с Вавилоном. Поэты русского зарубежья» (2014), альманах «Третий этаж» (Берлин, 2018), «Берега. Берлин», «Крещатик», «Русский глобус», «Твоя глава», «Семь искусств», «Ренессанс» (Киев), «Парус», «Зинзивер», «Поэтоград», «Сетевая словесность». Авторские книги «Раскрыть стихотворение и взять… » (изд. «Стеклограф», М., 2020), «Сорок+» («Издательство Евгения Степанова», М., 2023). Лауреат международного фестиваля «О России с любовью», Прага, 2021, фестиваля «Звезда Рождества 2016» (Запорожье), фестиваля «ЛитКузница 2021» в номинации «Иностранная поэзия», межрегионального конкурса «Яблочный Спас» им. Е. П. Гусева, 2021, финалистка международного конкурса им. И. Н. Григорьева, 2014, дипломант фестиваля «Звезда Рождества 2014», конкурса «Есть только музыка одна» памяти Дм. Симонова, 2021, шорт-листер «Хижицы 2020».
МАГРИТТ
Наслал метель бумажный зимний голем,
вот только небо прирастает полем,
и нищий свет разбогател надставкой,
изрезан ветер болью тугоплавкой,
зализан сумрак радостью скупой,
и взгляд сидит на ветке голубой,
как ласковая птичка Силлин Брин,
и смотрит слух, как в зеркале за взглядом
колдует серебристый пилигрим
над костяным и кожным циферблатом.
ВЕСНА
холодная нынче весна
мне вспоминается детство
отрешенный взгляд матери
слезы отца
РАЗГОВОР
потайная щель
немоты
тенью
коснулось облако
наклонила голову
птица
сухая листва
шелохнулась под деревом
* * *
Наши руки сплетаются с ветром в ночи,
наши руки — сирень, бузина,
и во тьме пропускают меж ними ткачи
невесомое пламя свечи
(эта светлая нить — тишина).
Наши волосы спутаны крыльями птиц,
наши волосы — вязь паутин,
и речами ключиц, и молчаньем ресниц
мы выходим из Божьих зениц
сквозь шафран, базилик, розмарин.
Мы выходим на миг, чтоб рассыпаться в прах,
мы выходим из всех берегов
на семи златоглавых влюбленных холмах,
наша плоть — как листва на ветвях,
наши губы — из будущих слов.
И другие, которые снились до нас
и роняли во тьму голоса,
смотрят с той стороны из мечтательных глаз,
как дрожит и сорвется сейчас
с тонкой ветки живая слеза.
* * *
Нецелованность глины —
эту майскую малость
на тревожные травы не рви,
может, с нею подвздошная нежность осталась
от бессвязного взгляда любви,
от прозрачного яблока жизни и смерти,
притяженья людских сердцевин,
от того, что незрячее облако чертит
за сургучной печатью причин,
от сирени, расправившей парус у дома,
где ты, призрак (не более, чем),
обживаешь пружинную суть метронома,
персть от света и воздуха вземъ.
* * *
Чем накормишь ты хлебные раны
мокрым ветром примятых полей?
В небе вороны бьют в барабаны
из натянутой кожи ночей.
Помолчим, не прогнув половицы
на голодных ладонях дождя
и немые стеклянные спицы
под холодную нить заведя.
Только вздох или взмах или всполох,
потерявший мгновениям счет,
как беспамятный, мечется в долах
и никак до утра не заснет.
* * *
Исход травы, блуждание песков…
И падает на дно сухих кустов
случайный жест как нежная награда,
как выстраданный голос листопада,
услышанный откуда-то извне
из воздуха в полуденном огне,
из жалобы разбереженных листьев,
и только время продолжает литься,
в ее прожилках разгоняясь втай,
пока другие тщетно ищут край
безглазой бездны, безголосой жажды,
и, светом оперенный, теплит каждый
живую каплю необжитой тьмы,
где, до смерти устав от пререканий,
влюбленные поля плывут в тумане
и слову повинуются холмы.
* * *
По небу чье-то облачко летело,
как будто бы душа, покинув тело,
как выдох из предсмертья посреди
еще не завершенного пути,
и ей, как прежде, нужен свет и воздух,
тепло печи, нечаянные звезды
ей нужен голос тихий и родной,
окрашенные инеем ресницы,
и оклик одинокой мертвой птицы,
и бабочки порханье неживой.
* * *
Зима случилась посредине лета:
покой, дожди, прохладный ветерок,
и вдалеке, как добрая примета,
с утра мелькает солнца мастерок.
Уткнувшись лбом в невидимую стену,
прозрачный воздух дремлет: тишь да гладь,
выходит одиночество на сцену
и забывает, что с нее сказать.
* * *
По водной глади проведи рукой,
почувствуй, как она целует кожу,
как проникает атом золотой,
приставленный к ее речному ложу,
в тугую кровь, текущую назад,
к исходу инолюбца в иноверца,
и как в нее заходит листопад,
и, оживая, вспыхивает сердце.
* * *
Осень, ворующая твой сон,
светлые мысли на темных пятнах, —
только они создают заслон
от расставания, это понятно,
понятно, что будет совсем не просто,
веки поднимешь, и — ты в безусловном прошлом,
ночь, полирующая взглядом звезды,
не знающая, что поступать так — пошло;
жара не спадает, августовский постскриптум,
климат такой — почти, как в Ростове,
и я ухожу к ленинградским скрипкам,
перебивающим на полуслове —
понятно, наверное, тоже, кому-то…
Выкуришь две и дрожишь над третьей,
выполненной из чистого перламутра,
нежности, музыки и бессмертья.
* * *
Осенний свет заказывает песто,
и от листвы осталось много места
свободного и мокрого к тому ж,
пустоты обживает проблеск чуда,
и Божья тень, и клавиш «Ундервуда»,
и снов очаровательная чушь.
Скудельный сад — почти свистулька-птица,
что продолжает медлиться и длиться,
и наша радость в клюве у него,
вот — сел и головой беззвучно вертит,
а мы глядим из времени и смерти
и жизни выдыхаем вещество.
* * *
Пока в большом почете каждый штрих
и будущность не выглядит провальной,
прошу тебя: разделим на двоих,
как белый облак, облик аморальный.
Над бедной рифмой сколько не язви,
извилины вывихивая денно —
мы ни о чем, когда не о любви,
а прочее сейчас второстепенно.
Раз Бог дает, неужто мы умней,
идя в отказ с оглядкою на нравы?
Распутство грех, но как ты скажешь ей,
шагнувшей в небеса на три октавы:
— Зачем пришла? За дверью обожди.
Ведь станет ждать (с поправкою на ветер),
и вот уже мы старые почти,
а прячемся за буквы, словно дети.
И я прошу тебя, ее, Его,
ручную тьму, прокуренные звезды,
и нежное осеннее родство,
как невесомость, впрыснутое в воздух.